Предложения Серафимова, однако, не были приняты в русском посольстве. В письме к советнику посольства К. Н. Гулькевичу, отправленному 6 ноября 1913 г., мы читаем: «Мои доводы не убедили Вас, и кондоминиум православных государств считается еще достижимым. Если большинство государств выскажется против, то греки, избавившись от необходимости выполнить данное нам обещание, сделают нам только те уступки, которые им будет угодно. Момент для того, чтобы православные государства приняли наше предложение и программу — упущен»[322].
Тяжелая обстановка на Афоне не располагала Серафимова к оптимизму. Напряжение на Св. Горе достигло, по его словам, крайнего предела. Греки придают своему протесту против кондоминиума характер священной борьбы за свободу и целость святыни и обещают павшим мученический венец. «Если Вы приедете сюда, дорогой Константин Николаевич, — писал он Гулькевичу, — то Вы увидите себя погруженным в Средние века. Здесь небо находится в непосредственной близости над землею и ангелы отгоняют беса от лица праведных; здесь люди видят знамения. Здесь живут верою в чудо. Религиозный и политический фанатизм сплели здесь мрачный свод, под которым таятся полупотухшие страсти…»[323] В такой атмосфере русские монахи, чувствуя себя незащищенными, приходили за поддержкой к Серафимову, который ободрял их, напоминая им, что они — «сыны России, величайшей державы мира, и никто не посмеет до них дотронуться».
Еще в начале октября Серафимов свидетельствовал о резком ухудшении отношения к русским монахам. «Я вижу лишь паллиативные средства, — писал он, — среди коих прежде всего обращение к Вселенскому патриарху с предложением немедля внушить Киноту оставить русских монахов жить, как они до сего жили и прекратить злобные против них выходки». Второй мерой, на его взгляд, должно быть обращение через русскую миссию в Афинах к греческому правительству с указанием на необходимость принятия серьезных мер к разоружению греческих монахов и преграждению доступа на Афон банд. Идея посылки стационера не представлялась Серафимову правильной, так как это могло иметь обратный эффект и повлечь за собой необходимость дальнейших шагов[324].
Посольство выразило патриарху свой протест против действий Кинота и добилось от него обещания содействовать разрешению ситуации. Однако патриархат продолжал не только бездействовать в этом отношении, но и поощрять афонские власти в деле преследования русских келлиотов. Несмотря на все переговоры и усилия, не прекращалось дело против настоятеля келлии Св. Иоанна Богослова иеросхимонаха Герасима, подписавшего майское воззвание к участникам Лондонской конференции и лишенного за это прав на управление келлией; не мог решиться положительно и длившийся уже 15 лет процесс Каракалльского монастыря против настоятеля Крестовоздвиженской келлии[325]. Это побудило Серафимова требовать от посольства задержки доходов с бессарабских имений для тех монастырей, которые не уступали в своих намерениях удалить ряд келлиотов с Афона[326]. «Холодный, почти невежливый прием Кинота, попытка удалить меня из Андреевского скита, демонстративное преследование русских монахов, передаваемые через наших иноков угрозы расправиться со мною силою; торжественные клятвы перед иконой Божией Матери до последней капли крови защищать свои права и не допустить на Афоне никакой власти, кроме греческой, и невообразимый шум, поднятый в греческих газетах, — имели, по-видимому, целью или побудить меня из личных опасений отказаться от дальнейшего здесь пребывания, или вызвать с моей стороны какой-либо необдуманный поступок, могущий дать грекам возможность требовать прекращения моей командировки», — так оценивает Серафимов обстановку своего двухмесячного пребывания на Св. Горе[327]. Открытое выступление против русского представителя, по мнению дипломата, должно расцениваться как оскорбление России, покровительницы православия на Востоке, и требует расследования со стороны патриарха. По требованию посольства, патриарх Герман V в конце ноября командировал на Афон экзарха, Родосского митрополита Апостола (он прибыл на Афон 27 ноября). Ему было предписано воздействовать умиротворяюще на кинот в его отношениях к русским келлиотам и прекратить дерзкие выходки как в отношении келлиотов, так и Серафимова[328]. При встрече с Серафимовым экзарх заверил его, что «интересы патриархии далеко не совпадают с желаниями греческого правительства»[329]. Однако авторитет патриархии на Афоне на тот момент был сильно подорван агитацией митрополита Мелетия, и потому воздействие со стороны патриархата не могло иметь такую силу, как со стороны греческого правительства[330]. По представлению константинопольского посольства министр иностранных дел С. Д. Сазонов высказал свое возмущение действиями Кинота греческому посланнику в Петербурге и поручил российскому представителю в Афинах переговорить по этому поводу с Э. Венизелосом[331]. По всей видимости, энергичные меры протеста имели некоторое воздействие. С роспуском Кинота в середине декабря на Афоне наступило некоторое затишье, и Б. С. Серафимов был отозван[332].
Вопрос о статусе Афона продолжал обсуждаться русскими дипломатами и Э. Венизелосом в 1914 г. Желая заручиться поддержкой России, Венизелос был согласен на некоторые уступки в афонском вопросе. В мае 1914 г. М. Н. Гирс вручил Д. Панасу план международного положения Афона и заявил о начале переговоров. Условиями русской стороны было: 1) подчинение Афона патриарху; 2) политическая власть на Св. Горе осуществляется комиссаром, назначаемым Грецией и подчиняющимся МИД; 3) Греция не предпринимает на Афоне мер общего характера без согласования с Россией; 4) русское правительство имеет право защищать русских монахов; 5) Россия имеет право назначать на Афон чиновника с правами дипломатического представителя[333]. Греческое правительство в ответ на русский план выдвигало предложение о русско-греческом кондоминиуме на Афоне. Греки предлагали решить национальный вопрос путем введения для монахов двойного подданства: афонского — внутри Святой Горы и первоначального, которое они имели до прихода на нее — вне Афона. Другие православные государства, как было заявлено российскому послу в Константинополе М. Н. Гирсу, даже не имеют права участвовать в решении вопроса о статусе Афона[334]. С началом первой мировой войны и разделением греческих политиков на германофилов и сторонников Антанты вопрос перестал быть предметом активного обсуждения на дипломатическом уровне. Русское правительство вплоть до Октябрьской революции не признавало фактического присоединения Св. Горы к Греции. Временем окончательного включения Афона в состав Греции можно считать лишь 1926 г., когда греческое правительство издало постановление о том, что все монахи должны иметь греческое гражданство.
После разгрома имяславцев наступает период постепенного упадка русского афонского монашества. В одном из последних своих донесений Серафимов по просьбе посла приводит приблизительную статистику населения Афона на ноябрь 1913 г. Русских монахов, в том числе проживающих в болгарской и румынской обителях, около 4 100 человек; греков немногим более 2 700, румын до 525, болгар до 250, сербов — 75. Всего монашеское население Афона составляет 7 650 чел. Соответственно русские составляют 53½ %, греки 35¼ %, румыны 7 %, болгары 3¼ %, сербы 1 %. Мирян на Афоне около 1 000–1 300 чел.; имябожников уехало 800–850 чел.[335]
Яркую картину жизни русского Афона 1913–1918 гг. дают донесения А. А. Павловского в русское консульство в Фессалонике[336]. Из этих отчетов мы узнаем, что в начале 1914 г. в Константинополе начались переговоры между Вселенской патриархией, послом М. Н. Гирсом и греческим посланником согласно постановлению Лондонской конференции. Это вселило некоторые надежды на решение вопроса о нейтрализации Св. Горы. Дальнейшие события, однако, развернулись не в пользу русских. С началом войны прекратилось движение пароходов РОПиТа, а соответственно, и поступление денежной корреспонденции на Афон. Часть русского населения Афона была мобилизована на фронт; начался разлад и в самой среде монашества[337]. Согласно подсчетам А. А. Павловского, до начала смуты имябожников на Афоне было 4 800 русских иноков, до наступления войны 3 600, на Пасху 1915 г. — 2 885. С 1913 по 1916 г. русское население Афона уменьшилось на 2 200 человек. В 1917 г. русских, по сведениям Павловского, на Св. Горе было 2 460 человек[338]. Несколько другие цифры дает статистика МИДа: в 1917 г. греков на Св. Горе было 6 500 человек (61,9 %), русских 3 500 человек (33,3 %), болгар 300 человек (2,9 %) и румын 200 человек (1,9 %). После Октябрьской революции, когда русские монахи перестали получать поддержку от своего государства, а новые иноки из России уже не имели возможности приехать, можно говорить только об умирании русского монашества на Св. Горе. «Золотой век» русского Афона закончился.
Заключение
Итак, период между окончанием русско-турецкой и началом Первой мировой войн был временем наивысшего расцвета русского монашества на Афоне. Несмотря на противодействие со стороны патриархии и греческих монастырей и ограничивающие указы русского правительства, стремление на Св. Гору было столь велико, что население русского Афона росло с каждым годом, а обители получали щедрые пожертвования. В сложной международной ситуации конца XIX — начала ХХ в. русское правительство не предпринимало активных шагов в политике на Балканах. Боязнь нарушить равновесие и спровоцировать вооруженный конфликт вынуждала МИД не только быть крайне пассивным в восточных делах, но и вовсе самоустраняться в спорных вопросах. Еще более осторожной была линия духовного ведомства: консервативная «замораживающая» политика К. П. Победоносцева сменилась полной беспомощностью при его преемниках. Не желая поддержать в македонском вопросе ни болгар, ни патриархию, российский Св. Синод отворачивался и от своих соотечественников на Афоне. Нередко разумные инициативы