Лебедев взглянул на часы — начало десятого. С восьми утра заключённые стояли на поверке под противным осенним дождём. В мокрых полосатых робах, с поднятыми головами, они напоминали тени — измождённые лица, потухшие глаза. Слышались лишь резкие команды охранников и лай собак. Эсэсовцы в чёрной форме, укрывшись под навесами, наблюдали за каждым движением. Периодически из строя выдёргивали тех, кто не выдержал и рухнул от бессилия.
Константин понял: администрация намеренно затягивала поверку, превращая её в изощрённую пытку. Холод и сырость должны были сломить последние проблески сопротивления, вытравить в людях всё человеческое.
Но в его душе теплилась надежда: даже здесь, в сердце тьмы, оставались искры человечности — в тайной взаимопомощи узников, в их немой солидарности перед лицом смерти.
Лебедев на мгновение закрыл глаза и сжал веки. Впереди был долгий день «научной работы», от одной мысли о которой его тошнило. Как бы он ни пытался абстрагироваться, осознание того, где он находится, давило на психику тяжёлым грузом.
Но выбора не было. Придётся играть свою роль до конца, стараясь хоть как-то облегчить ужас вокруг.
У комендатуры он вышел из машины. Его встретил комендант Ганс Лориц — человек, олицетворявший собой саму суть педантичной жестокости Третьего рейха. Высокий, грузный офицер СС в безупречно отглаженной чёрной форме с серебряными нашивками и знаками различия. На левом рукаве — повязка со свастикой, а сапоги, начищенные каким-то несчастным узником до зеркального блеска, отражали мутный свет, падающий на лужи между камней плаца.
Массивное лицо с тяжёлым бульдожьим подбородком застыло в маске высокомерного спокойствия. Холодные серые глаза цепко и безжалостно смотрели из-под нависших бровей, а тонкие губы были плотно сжаты, выдавая внутреннее напряжение человека, готового в любой момент проявить жестокость. Тёмные волосы коротко подстрижены по-военному.
«Бывший пекарь», — вспомнил Константин его биографию. — «Почему тебе не печь дальше? Готовил бы каждое утро булочки для немецких детей…».
— Хайль Гитлер! — вяло отсалютовал комендант, подняв указательный палец в чёрной кожаной перчатке. — Одну секунду, гауптштурмфюрер.
Он отвернулся и подозвал охранника, чтобы отдать несколько приказов. Его распоряжения были кратки и чётки, не допуская двоякого толкования. Голос звучал ровно и бесстрастно, даже когда он приказывал о расстреле.
— Прошу, — коротко бросил он Лебедеву. — Этот мерзкий сброд нужно держать в железных тисках. Любое послабление они воспринимают как слабость… Им нужна только железная дисциплина, основанная на страхе.
В его кабинете царил идеальный порядок. На массивном дубовом столе документы были разложены ровными стопками, письменные принадлежности выстроены как по линейке. Даже пепельница сияла пустотой — Лориц поддерживал железную дисциплину во всём. Любой, даже самый незначительный проступок узника, по его мнению, должен был караться единственно возможным наказанием — быстрым и беспощадным лишением жизни. Меньше хлопот с содержанием и наглядный урок для остальных.
На стене за его спиной висел огромный портрет фюрера и карта Великой Германии. На противоположной стене — застеклённый шкаф с книгами по управлению, военному делу и расовой теории. Все корешки были выровнены с немецкой точностью. И среди этого порядка — чёрно-белая фотография: молодая симпатичная женщина держит под руку Ганса Лорица в окружении двух улыбающихся детей.
Константин заметил, что движения коменданта напоминают движения богомола — такие же неторопливые и уверенные, как у существа, привыкшего к абсолютной власти. Он не просто человек-функция, человек-машина, безупречный исполнитель воли системы — он был комендантом концлагеря Заксенхаузен и выполнял свою страшную работу с методичностью хорошо отлаженного механизма уничтожения.
Комендант сел за стол.
— Чем могу быть полезен организации? — спросил он.
Его взгляд скользнул по Лебедеву с лёгким, едва уловимым пренебрежением. Ещё бы — именно он, Ганс Лориц, делал всю грязную работу за этих чистоплюев из «Аненербе», собственными руками «перерабатывая» евреев, цыган, поляков в своём лагере. А недавно стали поступать и русские военнопленные с Восточного фронта.
— Чем обязан визиту представителя личного штаба рейхсфюрера? — повторил Лориц.
— Нужна вот эта женщина, — Константин не стал церемониться и сразу протянул документы. — У меня прямой приказ рейхсфюрера Гиммлера с поручением осмотреть заключённую номер 24601. Молодую женщину, её доставили почти два месяца назад из Берлина.
Лориц снисходительно взглянул на бумаги и нажал кнопку под столешницей. Тут же появился охранник.
— Приведите заключённую 24601.
Охранник, не задавая вопросов, бесшумно исчез за дверью.
Комендант встал из-за стола и, заложив руки за спину, подошёл к окну. Половицы жалобно заскрипели под его тяжёлыми шагами. Из окна открывался вид на плац, где под моросящим дождём продолжали стоять заключённые на поверке. Ганс Лориц стоял боком к Лебедеву, и Константин видел, как взгляд коменданта медленно скользит по рядам узников с холодным безразличием энтомолога, изучающего насекомых. Для него они давно перестали быть людьми — лишь номера в бесконечных списках и отчётах, которые он педантично вёл каждый день. Сегодня вечером, не изменяя привычке, он каллиграфическим почерком методично запишет количество умерших за день. Цифры аккуратно выстроятся в колонку — ещё один элемент того чудовищного порядка, который он поддерживал в своём маленьком царстве мучительной смерти.
— Гауптштурмфюрер, зачем вам понадобилась еврейка? — спросил Лориц, не поворачивая головы.
— Еврейка? — переспросил Лебедев.
— Да, грязная еврейская женщина, — повторил Лориц. — Не правда ли, деликатная ситуация. Эта девушка — еврейка. Мы обнаружили это при медицинском осмотре — такое заключение дал главный лагерный врач (Standortarzt). Все документы подтверждают её происхождение.
Он перестал рассматривать заключённых на плацу, вернулся за стол и уставился тяжёлым взглядом на Лебедева. Константин смотрел в ответ, не отводя глаз, собрав всю свою волю в один нерушимый стержень. Неизвестно, сколько продолжилась бы эта немая дуэль, но в дверь постучали, и Лориц едва заметно поморщился.
«Да ты себя Богом возомнил, мерзкий ублюдок!», — Константин был готов размозжить ему голову массивной пепельницей.
Дверь открылась, и два конвоира втолкнули в кабинет худую девушку в полосатой мокрой робе. Её тёмные спутанные волосы свисали сальными прядями, закрывая лицо. Руки в синяках дрожали, запястья были стёрты наручниками до кровавых шрамов. Она едва держалась на ногах.
Лориц аккуратно пододвинул указательным пальцем бумаги в сторону Лебедева и, пристально разглядывая заключённую, неопределённо произнёс:
— Так, это она…
Лебедев напряжённо наблюдал, как девушка, пошатываясь от истощения и побоев, едва слышно, с акцентом назвала свой номер.
— Громче! — приказал Лориц.
Девушка повторила свой номер, но получилось ненамного громче, чем в первый раз.
— Да, гауптштурмфюрер, как видите, это та самая, — усмехнулся комендант. — Её упрямство требует жёсткого наказания.
Ганс Лориц встал из-за стола и медленно подошёл к девушке.
— Подними голову!
Она, превозмогая слабость и боль, подняла голову. На измождённом лице выделялись огромные карие глаза, а по уголкам глаз тянулись грязные дорожки от слёз. Во взгляде не было ничего, кроме страха — ни малейшей искры, свидетельствующей о внутренней жизни.
Лориц брезгливо взял её за подбородок и, бесцеремонно поворачивая голову из стороны в сторону, процедил:
— Хм… Не похожа на обладательницу особых способностей. Просто достаточно красивая еврейка. Пожалуй, кто-то из надзирателей уже пользовался ею… Хотя я это строго запрещаю… Совокупление с нечистой расой ни к чему хорошему не приведёт. Но, с другой стороны, за всем не уследишь. Ну что, жидовка, тебя уже имел кто-то из охраны?
Девушка задрожала. Испуг в её глазах приобрёл выражение животного, которое ведут на бойню.
— Не-е-ет, нет, гер комендант, — прошептала она.
Он отпустил её подбородок.
— Лжёшь! Как и весь твой лживый народ… Тебя не обрили наголо! Оставили волосы — это подтверждает мои подозрения. Впрочем, это не моя забота.
Константин Лебедев почувствовал, как тело окаменело, лишившись всякой чувствительности. В горле пересохло, спазм сдавил дыхание. В глазах потемнело. Эта измученная женщина была Маргаритой Беловой.
— Гауптштурмфюрер? — произнёс Ганс Лориц, заметив, как рука Лебедева потянулась к кобуре.
— Внешность бывает обманчива, герр комендант, — с трудом выдавил из себя Константин, изо всех сил стараясь взять себя в руки.
Он неловко поправил кобуру, чувствуя, как по телу разливается озноб. Девушка даже не взглянула на него, продолжая смотреть в пустоту.
«Господи! Маргарита, что они с тобой сделали!», — кричало внутри Константина.
— Я забираю её, — твёрдо сказал он, не думая о последствиях. — Сегодня же.
Девушка вздрогнула, будто от сквозняка. Колени подкосились, но конвоиры крепче сжали её руки, не давая упасть.
Лориц откинулся в кресле и усмехнулся:
— Разве вы не должны сделать некие, предварительные исследования? И гауптштурмфюрер, вы понимаете, что вывоз еврейки из лагеря без соответствующего сопровождения противоречит всем директивам? Даже приказ рейхсфюрера должен учитывать установленный порядок…
— Они не нужны! Я решаю что делать с ней! При любом исходе герр комендант, приказ Генриха Гиммлера остаётся в силе. Он лично заинтересован в этой… особе. Рейхсфюрер считает, что девушка обладает особыми способностями. Её происхождение в данном случае второстепенно.
Комендант покачался в кресле:
— Особые способности? — Он взял папку с личным делом. — Здесь написано, что она бродила по Берлину в обгорелой одежде, вела себя как сумасшедшая, а в гестапо предсказывала гибель Германии. Вы действительно верите в эти суеверия, герр Тулле? Или сомневаетесь в нерушимости Рейха?