"В Ресифи я познакомился с бродячим фотографом... Я спросил его, знает лион бразильских писателей. Он сразу померк:
Я три раза фотографировал Жоржи Амаду, но только один разгазета купила его фото.
А вы читали его романы?
Я никогда ничего не читаю, - ответил он возмущенно. - Уменя для этого нет времени.
Можно бы усмехнуться: уроженец тех самых мест, которыеописывает Амаду, человек, встречавший писателя, не раскрыл хотя бы излюбопытства его книг. Но я подумал совсем о другом: откуда я знаю этогофотографа? Да ведь я читал про него в одном из романов Амаду. Потом я вспомнил:нет, среди героев Амаду нет фотографа. Может быть, я вспомнил захолустногорепортера, или адвоката, или картежника? Не знаю. Но только тирады фотографаменя не удивили, хотя были они воистину удивительными. Мне казалось, что я нераз встречал этого человека. То же самое я почувствовал, увидев карантинного врача,романтического шулера, старого носильщика негра: меня окружали персонажи ЖоржиАмаду (282, С. 5).
Илья Эренбург понимает, что причина этого ощущения - неэкзотика, не обманчивая точность, не иллюзорное сходство, к которому стремятсявсе фотографы мира, а также иные литераторы, плохо понимающие, что такоелитература. "Раскрывая роман, мы отправляемся в путешествие; оно можетбыть увлекательным или скучным, надолго запоминающимся или смешивающееся впамяти с сотнями других, но оно обязательно должно открывать некий мир, хотя быкрохотный. Романы Жоржи Амаду помогли нам открыть далекую Бразилию, ее людей,которые близки нам в их горе, в их страстях, в их чаяниях" (там же).
Эренбург подчеркивает, что он имеет в виду вовсе негеографию или историю, описание природы или быта, или протоколирование событий,а нечто иное, для писателя самое главное - способность раскрыть душу своегонарода. "Мне привелось где-то прочитать, что произведения Амаду знакомятчитателя с историей Бразилии от конца XIX века до наших дней. Я убежден,однако, что не в этом значение романов Амаду... Жоржи Амаду, как и всякийподлинный писатель, не описывает события, а раскрывает нам людей, участвующих вэтих событиях. Может быть, о жизни Бразилии мы знали и без него, во всяком случае,мы могли бы узнать о ней без его романов, но он открыл нам душевный мирбразильцев; в этом объяснение того успеха, которым пользуются его книги и вБразилии и далеко за ее пределами" (282, С.6).
Совершенно очевидно, что это слова не работникаидеологического фронта, а друга и почитателя, и выражают они не точку зрениягосударства, а личное мнение автора. Но мнение это совпадает с ощущениеммногочисленных читателей и поклонников таланта бразильского прозаика.
Очевидно также, что подобная статья не могла быть написанани в 1948, ни в 1951, ни в 1954 году: ее написал человек другой эпохи, эпохи"оттепели", которую автор этого термина предчувствовал уже в 1955году. Как бы то ни было, Эренбург определил тенденцию восприятия творчестваЖоржи Амаду в Советском Союзе. Достаточно сравнить названия статей об Амаду,написанных в начале 50-х годов: "Жоржи Амаду - прогрессивный бразильскийписатель", "Отважный борец за мир", "Вдохновенное словописателя-борца" и т.п. - с названиями статей 1962 года, когда в СССРотмечалось 50-летие писателя: "Певец народа", "Далекий и близкийдруг", "Наш друг Жоржи Амаду", "Тепло неутомимогосердца", "Певец Бразилии", "Наш друг Жоржи".
Таким образом, "рейтинг", говоря современнымязыком, Жоржи Амаду в Советском Союзе в 1951 - 1955 годах был очень высок: егоценит и всячески поощряет государство как видного деятеля международногокоммунистического движения, верного друга СССР и основоположника методасоцреализма в Латинской Америке; его любят миллионы читателей за талант инациональную самобытность.
От Амаду ждут новых книг. Уже анонсировано продолжениетрилогии: "Подполье свободы" оканчивается 1940 годом, в следующейчасти - "Народ на площади" - писатель должен рассказать о борьбебразильского народа в годы второй мировой войны. А в третьей части -"Агония ночи" - о борьбе в наши дни.
Выражая общее мнение, И. Тынянова писала: "Мы будемждать следующей книги Амаду, в которой он расскажет о своем народе словами,простыми, как хлеб, и грозными, как молния". (350, С. 210)
Но в 1956 году состоялся знаменитый ХХ съезд, и трилогиятак и не была закончена. Жоржи Амаду пережил глубокий кризис и в течение 3-хлет ничего не писал. В 1990 году он так вспоминал об этом периоде: "Дляменя этот процесс был чрезвычайно болезненным и таким ужасным, что я не хочудаже вспоминать. Потерять веру в то, во что верил раньше, за что боролся всюсвою жизнь, боролся со всем благородством, пылом, страстью и отвагой. И все эторухнуло. А тот, на кого мы смотрели, как на бога, не был богом, он был всеголишь диктатором..., восточным деспотом". (272, Р. 141)
Когда в 18 лет я узнала об этом периоде Жоржа Амаду, онказался мне юным Артуром из "Овода", разбившим распятие: "Яверил в вас, как в бога, а вы обманывали меня всю жизнь". Однако теперь,когда мне как раз столько, сколько было Амаду в те годы, я понимаю, чтообмануть сорокалетнего человека можно только, если он сам хочет быть обманутым.Неужели старый лис Эренбург никогда не намекал своему лучшему другу, как на самомделе обстоят дела в СССР? Наверняка не только намекал, но и говорил прямо -подтверждение этому есть [См. статью А.Чернева " Илья Эренбург на ЖоржиАмаду вредно влиял (275) ].
Не смогла же советская пропаганда одурачить ГарсиаМаркеса, хотя он был и на 20 лет моложе Амаду, и приехал первый раз в Москву всамый разгар "оттепели" в 1957 году на Фестиваль молодежи истудентов. Ни обмануть не смогли, ни улестить - видел он в нашей стране толькоплохое, высмеял все, что можно и чего нельзя.
Да и во всей этой истории Амаду скорее соучастник, чемжертва - в создании международного имиджа "отца народов" есть и еговклад.
А разве сам Амаду не обманывал миллионы читателей сказкойо Великой, Единственной в мире Любви? Не буду говорить, сколько дней я рыдала,когда узнала подробности о его пребывании в Ереване в 1967 году.
В Бразилии и в западном литературоведении бытует мнение,что кризис конца 50-х закончился отказом Амаду от всех своих прежних убеждений,выходом из компартии, разрывом отношений с Советским Союзом и переходом напозиции чистого искусства. В действительности же все обстояло совсем не так.Сам Амаду неоднократно заявлял, что он никогда не отказывался от идеаловюности, не пересматривал свое прошлое, никогда не выходил из компартии и не былиз нее исключен (458, Р. 263)
Ж. Амаду отошел от активной политической деятельности вкачестве партийного функционера, но связей с компартией не прервал. Никакихдемаршей против Советского Союза Амаду не предпринимал, поддерживал отношения ссоветскими друзьями, отвечал на вопросы "Иностранной литературы",писал предисловия к русским переводам бразильских авторов. В 1957 году онприезжал в Москву на фестиваль молодежи студентов.
Нельзя не отметить мудрость Советской власти по отношениюк Жоржи Амаду: в его адрес не было высказано ни одного упрека; о переживаемомписателем кризисе не упоминается вообще, так что советский читатель и понятияне имел о каком-то охлаждении Амаду к Советскому Союзу. В течение 3-х лет всоветской печати не появляется ни одной статьи об Амаду, вероятно, чтобы некасаться болезненной темы. А после 1960-го года, когда Амаду с энтузиазмомприветствовал кубинскую революцию и наши успехи в космосе, о нем опять сталиписать с тем же восторгом и восхищением, что и до 1956 года. Более того, еслиранее в адрес Амаду иногда высказывались отдельные критические замечания,касающиеся в основном идеологической зрелости автора, то после 1956 года всякаякритика, даже относительно художественных достоинств произведений Амаду,прекратилась. Литературоведы и критики 40-х - начала 50-х годов упрекалиписателя в "натурализме", но говорилось об этом бегло и кратко:"в романах этих лет кое-где еще появляются натуралистические описания (вособенности при описании пороков представителей правящих классов), в образахкоммунистов многое схематично, едва намечено". (253, С. 170)
Эти отдельные "натуралистические описания"понимаются как "невольная уступка буржуазной литературной моде" (28,С. 213), которую автор преодолел "со свойственной ему последовательностьюи целеустремленностью" (261).
В статьях, посвященных произведениям, написанным после1956 года, о недостатках, ошибках или недочетах не говорится ничего, хотя"натурализма" в этих романах Амаду гораздо больше, чем в его раннихпроизведениях, однако к этому явлению теперь относятся по-другому: чувственная,"опоэтизированная и романтизированная" любовь, которая пронизываетвсе произведения Амаду, - теперь явление положительное. Раскованность в любвивоспринимается теперь, как своего рода протест против человеческого отчужденияи морали, зиждущейся на неравноправии и эксплуатации. При этом чувственность втворчестве латиноамериканских писателей никогда не является самоцелью, а какфольклоризм и романтическое изображение различного рода языческих обрядов,носит характер функциональный" (255, С. 100).
Теперь советские литературоведы уверяют читателей, чтосексуальное поведение героев латиноамериканских романов находится в глубокойсвязи с их поведением во всех других сферах жизни. "Все эти сцены, все то,что у нас принято называть эротикой, в латиноамериканском романе связано ссюжетом, притом отнюдь не элементарным образом, так что выкинуть их (как этоделается нередко в нашей издательской практике) безболезненно нельзя: теряютсякакие-то важные звенья - и характерологические, и особенно аксиологические.Относясь к эротике в латиноамериканском романе как к уступке мещанскому вкусуили как к "тропической экзотике", мы рискуем упустить из видусвоеобразие всей художественной структуры" (30, С. 55).
Создается впечатление, что советская власть, потеряв после