И он скрутил их, сил лишив, узлами
Связал и жалом угрожал злодею.
Ах ты, Пис… тойя! Ах, чтоб тебя пламя
Испепелило! Самое себя ты
Превзошла ныне скверными делами!
Ни в одном круге этот Ад треклятый
Мне не являл вот такого строптивца:
Царь Капаней – и тот не столь завзятый.
Он побежал. Чтоб догнать неучтивца,
За ним, я видел, кентавр припустился,
Крича вдогонку: “Лови нечестивца!”.
Страшный такой и Маремме не снился
Клубок змеиный, какой безобразно
На мощном крупе кентавровом свился.
А на спине за выей неотвязно
Воссел крылатый дракон-забияка,
Струёй всех встречных жгя пламеобразной.[71]
Е.С. Нет, это не лезет ни в какие ворота… Нет, никак. Это ужасно.
М.В. Это не лезет в ворота советской школы перевода. Просто Илюшин тоже основывался на других принципах – отличных и от неё, и от гаспаровских. Если коротко, у него была та концепция, что это для нас, с подачи Лозинского, “Божественная комедия” – нечто величаво-бронзово-классичное; а для современников Данте она была резко выраженным авангардом, вроде Вознесенского в шестидесятые годы.
Ну, а Гаспаров? Его переводы-конспекты?
Е.С. Гаспаров имеет на это большее право. Но и у него это – очень относительно переводы… Это, собственно говоря, переложения.
М.В. Переложения, да. Так же, как это делал Жуковский…
Е.С. У Жуковского это всё-таки были не переложения, а – переводы. Пусть и довольно вольные, да… Но поскольку поэт он был большой, то мог себе это позволить.
М.В. Кто угодно может себе “это позволить”! Не спрашивать же в некоем Главлите или Союзе писателей разрешения переводить Данте или Шиллера. Другое дело – будет ли это оценено другими.
Е.С. Другими оказалось оценено. И наследники же замечательные есть у Жуковского – тот же Лёва Гинзбург.
М.В. Лев Гинзбург? В каком смысле он наследник Жуковского?
Е.С. Ну он же с немецкого переводил.
М.В. И что же, все переводчики с немецкого – наследники Жуковского?
Е.С. Нет, конечно, не все переводчики. Но если говорить о Гинзбурге – он вообще самый известный, самый крупный даже, я бы сказал. Я сейчас не беру Микушевича, это уже следующее поколение, но Гинзбург – да.[72]
М.В. Если я правильно помню, с итальянского на русский первым переводил Батюшков. Вы себя чувствуете наследником Батюшкова?
Е.С. Не знаю уж, чей я наследник, но, во всяком случае, всё равно для меня “советская школа перевода” – это нонсенс. Я считаю, что такой школы нет. Есть русская школа.
“Неистовый Роланд[73]” Песнь XXXIXПер. Е.Солоновича[74]
Безумством бы намерение было
Орландовы безумства описать,
Которых бы, поверьте мне, хватило
На три поэмы, если не на пять.
К тому же поэтического пыла
Не всё достойно – буду выбирать.
Итак, поведаю в согласьи с Музой,
Что учинил в горах он над Тулузой.
Туда-сюда который день подряд
Мечась в остервененьи исступлённом,
Он гор достиг, что рубежом стоят
Меж франкскою землёй и Тарраконом,
И, двигаясь всё время на закат,
Взбежал под облака по горным склонам
И путь на запад продолжал, ступив
На тропку, вдоль которой шёл обрыв.
Он вскоре повстречал на перевале
Двух дровосеков молодых с ослом
Под грузом дров. Те сразу увидали,
Что перед ними тронутый умом,
И голосами грозными вскричали,
Чтоб живо поворачивал кругом
Или посторонился: как угодно,
Но чтоб дорога вмиг была свободна!
В ответ на требованье повернуть
Иль, пропуская их, посторониться,
Орланд осла ногой ударил в грудь,
И тот, взлетев, – чем издали не птица! —
По небу кувырком проделал путь,
Чтоб на другую гору опуститься,
А расстоянье до другой горы
Неблизким было – мили полторы.
“Неистовый Роланд” Песнь XXXIXПер. Александра Триндафилиди[75]
Безумством было б вам пообещать
Безумствам графа счёт вести подробный;
Их столько было, что не сосчитать,
Из них я выбрал случай бесподобный,
Моей высокой повести под стать.
Мне обойти молчаньем неудобно
То чудо, кое в Пиренеях граф
Свершил, Толозу-город миновав.
Роланд в своём блужданье исступлённом
Прошёл немало городов и сёл
И, наконец, к горе меж Таррагоном
И Францией однажды подошёл.
Здесь, обратившись ликом искажённым
К закату солнца, вскоре он набрёл
На узкую тропинку, что петляла
По краю глубочайшего провала.
Два лесоруба встретились ему,
Осла они с дровами погоняли,
И оба сразу, к горю своему,
Во встречном безошибочно признали
Того, чей разум погружён во тьму;
Тогда они с угрозой закричали,
Чтоб не мешал им и сошёл с тропы,
Назад иль вбок направивши стопы.
Роланда ухо к их призывам глухо,
Тут в ярости, что закипела в нём,
Осла ногою двинул он под брюхо
С той силой, коей равной не найдём.
Тот подлетел и показался мухой
Иль птичкой где-то в небе голубом;
У горной приземлился он вершины
За милю, на другом конце долины.
“Неистовый Роланд” Песнь XXXIXПер. Михаила Гаспарова[76]
Безумство —
Исчислять все Роландовы безумства,
Ибо столько их, что невесть, где конец.
Но продолжу, выбрав
Важные, достойные песни
И уместные к моему рассказу, —
Стало быть, не смолчу и о том,
Что пришлось в Пиренеях по-над Тулузою.
Многие миновавши места
И держась пустым лбом на запад солнца,
Граф, гонимый яростным горем,
Добежал до гор,
Что меж франкской землёй и терраконской;
А в горах была узкая тропа
Вдоль по круче над глубоким ущельем,
И на самом ему перевале
Вдруг навстречу два молодца,
Дроворубы, с дровами на осле;
Сразу видят по образу и подобию,
Что бегущий – без царя в голове,
И кричат, грозя голосом, чтобы он —
Прочь с дороги,
Хоть вспять, хоть вбок.
Но Роланд им в ответ ни слова,
А как вздымет ногу,
Да как двинет осла их прямо в грудь
Всею силой сверх всякой силы:
Тот взлетел, как птичка небесная,
И обрушился на дальнем холме
За версту по ту сторону долины.
Профессоре. Нельзя научить, но можно научиться
М.В. Как вы пришли к преподаванию?
Е.С. Когда в девяностых появились новые издательства, они очень плохо платили за переводы. И Павел Грушко, который тогда в Литинституте уже преподавал, мне предложил: “Давай попробуем и тебя туда определить?”. И это действительно оказалось очень кстати, потому что зарплата там была приличная.
Вот так в сентябре 1993 года я набрал свою первую группу в Литинституте, первый переводческий семинар, – а Вы, Миша, в него поступили.
И от преподавательской работы я отказался только в 2018 году, когда стало трудно уже совмещать её с переводческой. Ну, и немножко мне уже надоело, потому что, в общем-то, это довольно однообразное мероприятие.
На работу меня принимал завкафедрой – Роберт Иванович Винонен; он меня и представил ректору, Сергею Николаевичу Есину. Мне устроили такую пробную лекцию – собрали все семинары, со всех языков, чтобы я там чего-то им рассказал. Им всё понравилось – и меня приняли, я стал вести семинар по переводу с итальянского языка на русский.
А когда позднее Винонен уехал в Финляндию, то мне Есин предлагал возглавить кафедру. Но я ему сказал: “Если вы хотите погубить не только кафедру, но и весь институт, то лучшей кандидатуры вы не найдёте”. Я чувствовал, что не гожусь в заведующие кафедрой… И завкафедрой стал Модестов. Он учебник даже написал[77], и я был рецензентом этого учебника, что для него было важно. Но на учебник, в общем-то, я не опирался, потому что учебник у меня сидел – вот здесь, в голове.
М.В. А когда вас принимали на работу, в отделе кадров не было вопросов? Вы же не были ни профессором, ни доцентом, ни доктором…
Е.С. Нет-нет-нет, абсолютно никем я не был. Переводчик. И всё. Ну, известный переводчик. Но, в общем, корочки Союза писателей оказалось достаточно для отдела кадров. И даже когда меня спросили, нужна ли мне запись в трудовой книжке, я сказал: “Зачем она мне? Я член Союза писателей. Стаж идёт”. И отказался.
М.В. И с тех пор вас везде стали звать professore, так? Или же – maestro, как в Италии называют школьного учителя?
Е.С. Нет-нет, никакого маэстро. “Maestro” – это мы можем так сказать.
Professore, да. Но дело в том, что “professore” – это преподаватель вообще, то есть и школьный учитель тоже.
А вообще в Италии, кто в белой рубашке, да ещё и при галстуке, – он обязательно или dottore, или professore.
Но когда, не знаю, где-нибудь на стоянке машину тебе помогают поставить, – там называют тебя dottore, если ты в белой рубашке. Рrofessore, пожалуй, всё-таки нет. Dottore. Ну, и меня тоже так часто называли. И даже когда кто-нибудь из незнакомых мне итальянских авторов, узнав мой адрес и желая мне книжечку послать, отправлял письмо – они тоже писали dottore. “Доктору Солоновичу”.