Пий VIII
Такого Папу выбрать! Просто любо!
Грешно равнять, но вылитый хахам.
Детей, когда не слушаются мам,
Пугать бы им – дурных учить уму бы.
Весь в лишае, кривой, во рту ни зуба,
И двух шагов пройти не в силах сам.
Родню свою пристроить там и сям
Успеет ли? Боюсь, не дал бы дуба.
Глядите, кто наместником Христа
Стал на земле! Какая срамота!
Варёная мошонка с тухлым фаршем!
Прислуга ювелира, знать, была
Права, когда сказала: “Ну, дела!
Такое чучело поставить старшим!”
1 апреля 1829
Е.С. Да-да, естественно. Здесь речь идёт о Пие VIII, который пробыл на папском престоле всего полтора года[88], но вообще папа у него любимый был Григорий XVI, наследник Пия. Белли сам говорил, что “столько материала мне не дал ни один другой папа”. Ну и, конечно, он очень был актуален. Причём сам Белли верующий человек был.
Первый кусочек
Который из грехов страшнее всех?
Все беды в мире отчего попёрли?
Без лишних споров побожусь, на спор ли —
Чревоугодье самый главный грех.
Всё с яблочка пошло – ну просто смех!
Через него отметина на горле
У тех, кто жив, у тех, что перемёрли, —
У всех кадык: у этих и у тех.
Да, по Адаму плакала дубина!
А Ева лучше, лакомка прамать?..
Я думаю, тебе ясна картина.
Была бы в этом мире тишь да гладь,
Так Бог Отец единственного Сына
Не стал бы на подмогу посылать.
12 ноября 1831
Е.С. Но поскольку Папа был диктатор, то Белли против него выступал как против диктатора.
А что касается “хахама”, то в следующем издании я обязательно сделаю так, как делает сам Белли. Он его называет “cacamme” – иронизируя над созвучием с “какашкой”, “la cacca”.
М.В. Итак, вы перевели сонет про этого больного, немощного папу, прочитали в компании, все посмеялись, вздохнули – надо же, как актуально. Но почему-то на этом не остановились, а стали дальше и дальше переводить.
Е.С. Потому что он мне был интересен. Я шёл вслед за Белли. Предшественник Пия VIII, Лев XII, пытаясь пресечь пьяные драки в кабаках, запретил продавать в них вино. Отныне можно было – только на вынос, через окошко. Такая вот “антиалкогольная кампания”. Как было не перевести!
Ну Папа! Показать надумал хватку,
Забрал у нас, что Богом нам дано:
Распорядился продавать вино
Через окошко. Будто для порядку.
С дружками горло промочить с устатку
Спешил в трактир ещё не так давно
Работный люд – и вдруг запрещено,
Взял и поставил супостат рогатку.
Ну мог ли хуже поступить с людьми
Святейший Папа, чёрт его возьми
И мамочку его с сыночком вместе!
Понятно, слово папское – закон,
Хозяин всё же. Но подохнет он —
И снова будем пить на старом месте.
2 октября 1831
М.В. Получается, Белли вас заинтересовал своей актуальностью? Тем, что бичует запрет на вино?
Е.С. Не своей актуальностью, а тем, как у него всё это было построено. Ну и актуальностью в какой-то степени, конечно. Когда я придумал тему “Джузеппе Джоакино Белли – русский диссидент” для всяких переводческих конференций, я как раз исходил из того, что папы были диктаторами, а у нас тоже была диктатура. Много общего. Потом Брежнев, который тоже ходил еле-еле, как Пий VIII…
Своей известностью в Риме Белли был обязан явлению, которое сто с лишним лет спустя получило в далёкой от Италии стране название “самиздат”. <…>
Далеко не всё из написанного Белли на романеско, что становилось достоянием римлян благодаря самиздату, было крамолой, но нередко простолюдины, “подслушанные” поэтом, покушались в своих словоизлияниях на авторитет церковной власти, которая одновременно являлась властью светской.
Набожность римлян не мешала их, мягко говоря, непочтительному отношению к служителям культа – от дьячков и священников до представителей высшего духовенства, включая Папу. А поскольку римляне были остры на язык, характеристики, даваемые ими клерикалам, приобретали особую выразительность благодаря непечатному слову, уместному, с их, римлян, точки зрения, в разговоре на любую тему.
Первым Папой, которого Белли удостоил вниманием, был 68-летний кардинал Кастильони, избранный конклавом после смерти Льва XII и взявший имя Пий VIII. 1 апреля 1829 года, на следующий день после избрания, новый Папа проследовал во главе процессии из Квиринальского дворца, где проходил конклав, в собор Святого Петра, и в тот же день стал героем одного из первых сонетов, не забракованных требовательным к себе автором. <…>
Впервые перевод был напечатан в июльском номере журнала “Иностранная литература” за 1984 год – меньше чем через два года после смерти Брежнева, и через пять месяцев после смерти сменившего его на посту Генерального секретаря ЦК КПСС Андропова. На смену Андропову пришёл Черненко, пришёл не надолго, всего на год, но и одного года хватило для того, чтобы, глядя на этого больного человека, вспомнить и дряхлого, с кашей во рту, Брежнева, передвигавшегося на глазах у миллионов телезрителей с посторонней помощью, и Андропова, который, согласно “Википедии”, “последние месяцы своей жизни был вынужден управлять страной из больничной палаты кремлёвской клиники”.
В один из коротких зимних вечеров 1985 года – это было вскоре после смерти Черненко – я выступал с чтением переводов из итальянской поэзии в общежитии Московского физико-технического института. Холод, край города, в небольшом помещении – от силы полтора десятка слушателей (как тут не вспомнить строки Слуцкого: “Что-то физики в почёте. // Что-то лирики в загоне”!). Не стану гадать четверть века спустя, с чего я начал чтение, – скорее всего, с “Tanto genile e tanto onesta pare…” из “Новой жизни” Данте, потом, наверное, был Петрарка, потом кто-то ещё, и, наконец, – Белли, его “Пий VIII”. Дохожу до второго катрена – и тут со мной происходит то, чего не было никогда раньше во время чтений на публике: видя умирающих со смеху слушателей, я начинаю смеяться сам. Реакция студентов мне понятна: Пий VIII напомнил им одновременно Черненко и Брежнева. Неудивительно, что я сразу вырос в глазах будущих физиков, которые дружно приписали мне чужую смелость – но это была смелость Белли.
М.В. Поражает количество написанных сонетов – 2279. Почти 32 тысячи стихотворных строк. Как же он так быстро успевал писать!
Е.С. Писал, писал… Поскольку он датировал тексты, то нам теперь понятно, что бывали дни, когда он несколько сонетов в один день писал. Остановиться не мог.
Он родился в Риме, отец его был бухгалтером; в Риме он в основном и жил.
Писал стихи – на литературном итальянском, плоские довольно-таки, подражательские. Потом поехал как-то в Милан – и там познакомился с Карло Портой, который писал стихи на миланском диалекте: сатира, простонародная лексика. Он заболел этим делом и, вернувшись в Рим, стал писать на романеско.
До этого он уже как поэт состоял в одной из римских литературных академий. Так что известность у него была. А тут он и вовсе создал свою академию с одним из коллег.
Его сонеты ходили в списках. Естественно, они не публиковались; их переписывали. И когда Гоголь писал Балабиной про Белли, что тот их не печатает, и надо слушать, когда он их сам читает, – Гоголь, по-видимому, слышал их у Волконской, потому что Белли одно время жил в том же палаццо, что и Волконские.
М.В. Скромный чиновник, сын бухгалтера – в одном дворце с княгиней! Как это могло получиться?
Е.С. А он женился на богатой вдове, и она сняла квартиру в том же доме, где на другом этаже жила Волконская. Вдова пользовалась тем, что есть вот такой оригинальный человек, и всем его демонстрировала. Есть свидетельство, стихотворение от 3 января 1835 года, в котором он пишет про Вяземского. Волконская пригласила его пообедать – с тем, чтобы он ещё и продемонстрировал своё искусство. Он потом написал, что обедать не пошёл, но в гости поднялся – и, вот, сонет сочинил.
Заботит впрямь Их Светлость Зинавиду,
Что скажут христиане обо мне?
Вполне поймут ли? Ну а не вполне —
Кивать не будут только лишь для виду?
Что с бедной Музы взять (будь не в обиду
Ей сказано)? И я готов вдвойне
К свисткам и колотушкам по спине
И сетовать не стану на планиду.
Мы римляне и с вашим иноземским,
Этрусским не знакомы языком,
Не то что вы с Их Светлостью Веземским.
Родится каждый тем, кем он родится.
Пусть освистают, пусть побьют молчком,
Всё стерпим – ныть мужчинам не годится.
Есть у него и сонет о русском царе – причём в гораздо менее почтительном тоне. Николай I заехал в Рим к Григорию XVI с неофициальным визитом на обратном пути из Палермо, где его семейство было на курорте, в декабре 1845 года. У Петербурга со Святым престолом накопились друг к другу вопросы, требующие разрешения. В первую очередь – никак не утихающее польское восстание, и связанные с ним притеснения католиков в Польше и Литве. Но простолюдин, от лица которого, как обычно, ведётся повествование, смешивает эту повестку с темой, возникшей несколькими годами раньше – когда в моденской газете “Voce della Verità” был опубликован призыв иезуитов и санфедистов, на полном серьёзе предлагавших отправить итальянских “проклятых либералов” в Сибирь, где уже отбывали ссылку участники польского восстания 1830–1831 годов. При этом Белли использует придуманный им титул “Cazzar”, соединяя титул русского правителя с матерным словечком – тем самым, которое у нас из трёх букв. Пришлось соответствовать: