Мы росли в такое время, когда иностранные языки были чем-то вроде мёртвого древнегреческого или латыни. При железном занавесе и отсутствии контактов с внешним миром изучение иностранных языков казалось изучением бесполезного предмета, иностранный язык был чем-то абстрактным.
Сегодня большинство молодых русских поэтов знает как минимум один иностранный язык, а не в таком уж далёком прошлом поэты, начинавшие осваивать нетрадиционные для русской поэзии формы (например, верлибр), приобщались к ним зачастую через переводы, благодаря переводчикам Элюара, Арагона, Пабло Неруды, Гильена, Монтале…
Цех задорный. Ахматова и Данте
М.В. Когда у вас проявилась предрасположенность к стихосложению? Видимо, уже в школе, если вспомнить ваше выпускное сочинение, мало того, что написанное в стихах, – так ещё и о том, что вы хотите стать поэтом?
Е.С. Я какие-то детские стишки сочинял уже классе в четвёртом-пятом. Мачеха это занятие поощряла – и даже в какой-то момент собрала все мои бумажки и отдала машинистке. Но этот экземпляр не сохранился, потому что мне уже тогда было стыдно, что кто-то будет читать эти сочинения, – и, слава богу, я это уничтожил всё. И потом я долго стихов не писал.
Но когда я уже переехал в Москву, дядя мой, врач-гинеколог, баловался стихами. Он предлагал какую-то тему и говорил: “Ну, вот, давайте все вместе напишем на эту тему стихи”. Или соседка выходила замуж, и он говорил: “Давайте поздравление напишем – в стихах”. Но серьёзно я к этому, естественно, не относился.
Кстати, при поступлении в Иняз у нас было собеседование какое-то – и, когда меня декан спросил: “Почему вы решили поступать на переводческий факультет?”, я ему отвечал – как ни стыдно мне сейчас об этом вспоминать – так: “Я хочу переводить стихи. В том числе и… свои”. До своих, понятно, тогда дело не дошло; хотя теперь-то переводы моих стихов на итальянский уже есть.
А в институте, уже на старших курсах, у нас была замечательная преподавательница по художественному переводу, Нина Генриховна Елина[4], которая потом эмигрировала в Израиль. И она поощряла мои переводческие опыты. И начал переводить стихи я – именно тогда, под её руководством.
Когда я приходил к Нине Генриховне Елиной посмотреть какие-то итальянские книжки, она на вынос не давала, но разрешала переписать. И однажды она мне дала книжку Джозуэ Кардуччи. Я переписал несколько стихотворений, перевёл…
А потом в один прекрасный день она мне говорит: “Женя, тут мне звонили… В Худлите готовят книгу Кардуччи, и меня спрашивали, кто бы мог сделать подстрочник. Я сказала, что вот есть Женя Солонович, который может, у него даже есть свои переводы Кардуччи”. И дала мой телефон Игорю Стефановичу Поступальскому, который этим делом руководил. Там коллектив какой-то был, и нужно было одному из переводчиков дать подстрочник. Я сделал подстрочники и дал ещё и свои переводы, там что-то взяли из них.
Но потом, когда эта книжка[5] вышла, я понял, что я буду стыдиться этих переводов всю жизнь – потому что они были очень плохие.
М.В. А сами стихи?
Е.С. Ну! Стихи! Кардуччи – известный поэт, хороший поэт.
М.В. Безусловно, Кардуччи – известный поэт, воспевавший Рисорджименто[6] и ратовавший за возвращение к классическому стиху. Первый итальянский лауреат Нобелевской премии, между прочим.[7] Просто на моё нынешнее ухо уж больно стихи Кардуччи помпезные и старомодные… Зачем вообще понадобилось в то время издавать Кардуччи? Как это мотивировали? Вот зачем советскому читателю – архаизирующие патриотические итальянские стихи XIX века?
Е.С. Ну, предположим, гарибальдиец, туды-сюды. Строго говоря, он не был, конечно, гарибальдийцем, – но он писал о Гарибальди, и, в общем, положительно. Поэтому, значит, вроде бы прогрессивный поэт.
Нет, стихи-то были ничего. А вот переводы – очень серенькие. И потом уже, когда о Кардуччи заходила речь, я говорил, что даже слышать их не хочу. Будь моя воля, я бы собрал по всей стране все экземпляры той книжки – и уничтожил бы.
Джозуэ КардуччиСан Мартино
Белый туман крадётся
Вверх по холмам зелёным;
Под ветерком солёным
Шумное море бурлит;
А по всему предместью
От молодой калины
Запах разносится винный,
Души людей веселит.
Спешат муравьи куда-то
В травах, по бурелому;
Вышел охотник из дому,
В тёмное небо глядит, —
Там в облаках лиловых
Птиц караван угрюмый,
Точно скитальца думы,
В тёмную ночь летит.
Перевод Е.Солоновича
Джозуэ КардуччиСнегопад
Медленно снежные хлопья падают с хмурого неба,
улицы словно мёртвы – гомон живущих умолк.
Криков торговцев не слышно, замер и стук экипажей,
песен весёлых любви тоже нигде не слыхать.
С башни высокой плывут над городом сиплые звуки
бьющих часов – стонет мир, людям неведомый днём.
В окна стучатся крылами птицы. То – добрые духи
здесь, на примолкшей земле, ищут меня и зовут.
Скоро уже, дорогие (тише, упрямое сердце!),
в вечную тишь я сойду в тьме гробовой отдохнуть.
Перевод И.Поступальского
М.В. Итак, вы начали с того, что переводили одного классика XIX века – Kардуччи; но при этом, насколько я знаю, не переводили другого бесспорного итальянского классика XIX века – Леопарди. Потому что его уже переводила Ахматова. Вы не обсуждали, кстати, эту их работу с Анатолием Найманом, который вместе с ней работал над Леопарди? Про их с Ахматовой совместную переводческую деятельность вам что-нибудь Анатолий Генрихович рассказывал, может быть?
Е.С. Нет, с Найманом я никогда не обсуждал это. Не знаю, как-то меня это не интересовало… Я лишь читал об этом в его воспоминаниях (они, к слову, очень раздражали Бродского).
Ещё я знаю, что какие-то переводы за подписью Ахматовой делал Николай Иванович Харджиев, который позднее эмигрировал в Голландию. И он написал потом, что эти переводы на самом деле принадлежат ему. Но – с других языков, не с итальянского.[8]
М.В. А Ахматова вообще владела итальянским до такой степени, чтобы переводить самостоятельно? По-французски, как мы все знаем, она более-менее говорила. И с общением в Париже у неё проблем не было.
В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже научилась говорить по-французски.
Е.С. Нет, итальянским она не владела совершенно. Знаю я это потому, что я общался с ней и с итальянцами, и переводил, когда в Питере был конгресс Европейского сообщества писателей.
Джанкарло Вигорелли[9], генеральный секретарь этого самого сообщества, ездил тогда к ней на дачу в Комарово – чтобы узнать, приедет ли она в Италию получать премию “Этна-Таормина”.[10] И мы поехали туда вместе – Вигорелли, Николай Борисович Томашевский, который был с ней знаком, ну и я тоже.
М.В. Я знаю, что вы были на последнем публичном выступлении Ахматовой – в Большом театре, 19 октября 1965 года, на торжественном собрании, посвящённом 700-летию со дня рождения Данте. А было ощущение какой-то лебединой песни, исходила ли от неё какая-то аура?
Е.С. Аура, безусловно, была. И я её хорошо почувствовал. Я ведь тогда тоже был на сцене: Анна Андреевна выступала, а я переводил её выступление для президента общества “Данте Алигьери”.
Я счастлива, что в сегодняшний торжественный день могу засвидетельствовать, что вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени, что оно было начертано вместе с именем другого гения человечества – Шекспира – на знамени, под которым начиналась моя дорога. И вопрос, который я осмелилась задать Музе, тоже содержит это великое имя – Данте.
…И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: “Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?” Отвечает: “Я”.
Е.С. Кстати, к тому юбилею Данте в 1965-м я перевёл несколько его стихотворений и напечатал их в журналах. Мне итальянцы даже премию за них дали – я ездил и получал её в Палаццо Веккьо.
А когда я вернулся, то Николай Михайлович Любимов сказал мне: “Женя, надо ковать железо. Вот вы премию получили за Данте. Надо садиться за «Божественную комедию»”. Я сказал: “Николай Михайлович, но я считаю перевод Лозинского – образцовым. Что я могу нового внести туда?” И “Божественная комедия” Лозинского так и осталась для меня шедевром.
М.В. Безусловно, перевод Лозинского “Божественной комедии” – это шедевр и образец для всех.
И, может быть, всплеск интереса в СССР к итальянской поэзии в начале шестидесятых как раз и был связан с тем, что тогда совсем недавно – по академическим меркам[11], конечно, – вышел тот перевод Лозинского отдельным изданием. И оказалось, что “Божественную комедию”, мистическую поэму XIV века, можно читать – как поэзию!
Учителя
Е.С. Надо непременно ещё сказать, что те переводы Данте были мной сделаны во многом благодаря моему учителю – Илье Николаевичу Голенищеву-Кутузову