[12] (который, кстати, как часто про него это предполагают, и впрямь потомок Михаила Илларионовича – пусть не прямой, но из того же рода).
Незадолго до этого, в середине пятидесятых, Голенищев-Кутузов вернулся в СССР из многолетней эмиграции. Уезжал он в Болгарию ещё в начале двадцатых, потом много лет жил в Югославии, даже принял там местное подданство; 5 лет прожил в Париже, учился в Сорбонне, поездил по Италии и защитил докторскую по итальянскому Возрождению, – в общем, дантологию он знал, разумеется, сильно лучше, чем все мы, сидевшие здесь, в СССР.
И вот к тому юбилею в 1965-м он задумал подготовить полное собрание сочинений Данте – в первую очередь переводы Лозинского, естественно, но и не только. И как раз тогда он и предложил мне переводить с ним стихи Данте.
Так благородна, так она чиста,
Когда при встрече дарит знак привета,
Что взору не подняться для ответа
И сковывает губы немота.
Восторги возбуждая неспроста,
Счастливой безмятежностью одета,
Идёт она – и кажется, что это
Чудесный сон, небесная мечта.
Увидишь – и, как будто через дверцу,
Проходит сладость через очи к сердцу,
Испытанными чувствами верша.
И дух любви – иль это только мнится? —
Из уст её томительно струится
И говорит душе: “Вздохни, душа”.
Перевод Е.Солоновича
Е.С. Что любопытно, Тито в Югославии его даже посадил, когда он захотел вернуться. Не знаю, почему, но Тито это не понравилось, и вот не захотел он его отпускать… А Голенищев-Кутузов до этого партизанил же там во время Второй мировой, ну и какие-то военные были у них дела, видимо… И, хотя никаких военных тайн у него вроде бы не было, он просидел в тюрьме четыре года, – и при этом ещё писал какую-то книжку о поэзии, прямо там, в тюрьме.
А когда он всё-таки в СССР приехал, у нас его в ИМЛИ пригласили сразу. И он читал лекции в университете.
Я очень многому у него научился, потому что он был требовательным – и как поэт, и как переводчик, и как редактор. Хотя редактором скорее даже была его жена; пусть она итальянского и не знала, но зато отлично знала русский.
И вот я переводил стихи, потом ездил к нему на редактуру. Обычно поздно вечером почему-то он меня приглашал… “Ночной человек”.
Эмигрант с 1920 года, один из самых образованных людей Европы, друг и ученик Вячеслава Иванова, узник тюрьмы у маршала Тито, вернулся в Россию в 1955 году, где начал новую жизнь. В частности, составил и в значительной мере перевёл на русский язык уникальную книгу “Поэты Далмации” – перевод с сербскохорватского, итальянского и латинского; издание это, кажется, до сих пор не имеет аналогий ни на одном языке. “Стихи о Каменной Даме” Данте в его переводе опубликовал Твардовский в “Новом мире”. Знал больше половины европейских языков – и если не со всех переводил, то лишь потому, что времени не хватило.
Е.С. Так вот и получилось, что моя личная антология[14], вышедшая много лет спустя, открывается именно стихами Данте.
И в предисловии к этой антологии я поминаю добрым словом своих учителей: Илью Николаевича Голенищева-Кутузова, а ещё – Сергея Васильевича Шервинского[15]. Именно их двоих я считаю своими главными учителями в литературе и в переводе.
Сергей Васильевич был известен прежде всего как переводчик, но он много раз был и моим редактором, чем я отдельно горжусь.
Однажды, кстати, будучи редактором одной из составленных мною книжечек итальянской поэзии, в какой-то момент он сказал: “А я тоже хочу перевести сюда что-нибудь” – и перевёл для этой книги пару стихотворений.
Джорджо КапрониНа открытке
Я узнал в забегаловке, что значит Аид,
зимой, когда я от голода стыну;
я узнал свою Прозерпину —
в обноски одета,
богиня мыла во мгле рассвета
замусоленное ртами стекло.
Узнал, как у входа прислоняет вело
иссуетившаяся душа,
затеряться спеша
между столиков чёрных
в смраде и скуке;
узнал зазябшие руки,
краснее сырого мяса, в мокрых опилках
перешаривающие полутьму;
узнал, как расплывшаяся в дыму
девчонка форсит затяжкой
и над своей неналитой чашкой
льнёт к отчаянью моему.
Перевод С.Шервинского[16]
М.В. Я помню, как в одном из переводов Шервинского меня кольнуло совершенно невозможное слово “велó”, в смысле – велосипед.
Е.С. Вéло?
М.В. Да нет же, по рифме там выходило – именно “велó”. Я поэтому и запомнил с первого раза, как прочитал. Я ещё подумал тогда: “Ну, он же человек с дореволюционной биографией… Может быть, тогда так говорили?” Как у Блока: “Пролетает, брызнув в ночь огнями, / Чёрный, тихий, как сова, мотор…”. А вот это как-то ещё чувствовалось – эта его дореволюционная биография?
Е.С. Его дореволюционная биография – в том, что ему подавал пальто Брюсов. Меня учил подавать пальто Шервинский, а его самого – Брюсов…
Сын выдающегося врача, основателя русской эндокринологии, как следствие этого факта – переводчик-античник. Первые переводы Шервинского из Катулла датированы 1911 годом – “полный” Катулл в его переводе вышел ровно через три четверти века, в 1986 году, в малой серии “Литературных памятников”. Издательская цензура заменила в этой книге четыре строки отточиями; текст, вписанный переводчиком поверх точек в мой экземпляр, действительно малопристоен, но уж таков Катулл – и таковы законы цензуры. <…> У Шервинского учились шесть или семь поколений поэтов-переводчиков. <…> “Как жаль, что мне сейчас не шестьдесят лет! Не семьдесят! Я мог бы всё начать сначала!” – восклицал Шервинский на десятом десятке своего “странствия земного”. Весь он – в этой реплике.
Е.С. Сергей Васильевич Шервинский, кстати, изначально меня и познакомил с Голенищевым-Кутузовым, предложив мне перевести несколько стихотворений далматинских поэтов для соответствующего сборника, – а Илья Николаевич был составителем этой книги.[18]
Поскольку область Далмация – на территории современных Хорватии и Черногории – была долгое время частью владений могущественной Венецианской республики, разумеется, там были поэты, писавшие на итальянском.
Цех задорный. Западноармянские поэты и Кавафис
М.В. Тот далматинский сборник – ваша первая “настоящая” публикация как переводчика?
Е.С. Ну как – первая… Дело в том, что я ещё и до этого зарабатывал уже деньги, переводя поэтов народов СССР (с подстрочника, естественно). Там какие-то грузины, помню, были… Но – не первоклассные, потому что первоклассных переводили у нас Заболоцкий, Пастернак, Межиров.
А у меня просто был приятель, консультант по грузинской литературе при Союзе писателей, – он-то и подкидывал мне такую “подработку”. И я переводил худо-бедно. Естественно, никогда этих переводов я не переиздавал и не буду переиздавать; я их и не помню уже. Хотя фамилии некоторых поэтов – помню.
Если говорить о подстрочниках тех лет, то потом я ещё переводил с армянского. И вот этими переводами я уже некоторым образом горжусь.
Была такая книга – “Западноармянские поэты”[19]; потом её в расширенном виде переиздали в Ленинграде в “Библиотеке поэта”[20]. И для неё я двух поэтов переводил. Очень хороших, замечательных! Ваан Текеян и Даниэл Варужан.
Предложил мне их переводить Сагател Арутюнян. Он был секретарём Союза писателей Армении. Меня с ним познакомили в Доме творчества в 1969 году – и он сразу вцепился в меня и сказал: “Будет такая книжка, один из этих поэтов учился в Венеции, в школе мхитаристов[21], – и, значит, там наверняка есть итальянское влияние!”.
Мне сделали подстрочник с армянского, и я потом даже ходил к армянину какому-то здесь в Москве – чтобы он мне читал вслух. Я слушал, как это всё звучит, делал заметки какие-то…
Даниэл Варужан – очень известный в Армении поэт. Он из западноармянских – и пал жертвой геноцида в Константинополе, в 31 год. В апреле 1915 года его арестовали по приказу турецких властей в числе 200 представителей константинопольской армянской интеллигенции, а в августе того же года – убили…
Никаких влияний итальянских я там, впрочем, не обнаружил. Но зато было у Варужана маленькое стихотворение – “Читая Данте”. С него-то я и начал. А потом – пошло-поехало…
Даниэл ВаружанЗелёная веточка
Терцинами божественного “Ада”
Ещё в плену меня держал поэт,
Когда в окно росистая прохлада
Повеяла и занялся рассвет.
Открыта лучезарная страница,
Ещё Франческа, ангельски чиста,
Вздыхает, деверя маня склониться,
Прижать к её устам свои уста.
И ты вошла – и веточку закладкой
Вложила в книгу поперёк строки
И новостью ошеломила сладкой:
“Для нас раскрыла роза лепестки”.
(1913)
Перевод Е.Солоновича