М.В. Все мы помним горькие слова Арсения Тарковского про восточные переводы, от которых болит голова. Вы же с самого начала занялись переводами “по специальности”, с итальянского, причём сразу – Петрарка, Данте!
Однако и переводы поэтов народов СССР успели, выходит, “зацепить” в начале пути – пусть не переводческого, а поэтического.
Но вот у вас – имею в виду не у вас лично, а у вас, переводчиков с “основных” западных языков: английского, французского, итальянского, немецкого, испанского, – было ощущение, не знаю, какой-то “высшей лиги”? Если продолжать баскетбольную аналогию.
Е.С. В какой-то степени, видимо, да. Благодаря итальянским переводам классиков у меня уже был какой-то багаж, какой-то статус, меня знали – и поэтому предлагали. И, естественно, для Армении это была честь: иметь в переводчиках своей поэзии того, кто ранее уже переводил Данте и Петрарку.
М.В. Есть примеры и обратного. Я помню, как в десятые годы показал одному итальянскому поэту, сотруднику итальянской дипмиссии в Москве, его стихи, опубликованные на армянском языке в литературном журнале, выходившем в Нагорном Карабахе. Причем переводы были сделаны не с итальянского, а с русского – с ваших переводов, опубликованных в “Иностранной литературе”!
Е.С. Кроме того, мне предлагали переводить с подстрочника стихи не только с армянского, но и с других языков. Например, с греческого – я довольно много перевёл Кавафиса. Подстрочники там были замечательные! Соня Ильинская их делала, гречистка наша. Но потом она вышла замуж за греческого писателя, и они уже давно[22] переехали на его родину.
Блестящий переводчик итальянской поэзии Евгений Солонович, который видел мои переводы ещё до публикации, был в восторге: “Соня, немедленно подавайте заявку в Гослит на книгу”. То же самое говорил мне замечательный переводчик англоязычной поэзии Андрей Сергеев. Я подала заявку, и тогда мне позвонил Бродский. Он сказал, что хотел бы принять участие в переводах Кавафиса, на что я, конечно же, согласилась, – но этому плану не суждено было осуществиться. Издательство тянуло, я привлекла Бродского к переводам греческих поэтов в антологии антифашистской поэзии Европы “Ярость благородная”. Потом он уехал, не дождавшись, пока Кавафис наконец будет введён в издательский план. Но Кавафис сопутствовал ему всю оставшуюся жизнь.
Е.С. И я нисколько не жалею о том, что переводил Кавафиса. И, более того, мне часто говорили, что среди тех его переводов, которые были, мои – лучшие. Ну, это, может быть, некоторое преувеличение, но, тем не менее, я продолжал его переводить даже после того, как по-русски уже были изданы его книги. Уже в девяностых, помню, специально для журнала “Иностранная литература” я перевёл два его замечательных стихотворения – очень актуальных по тому времени.
Константинос КавафисВмешательство богов
Должно случиться то, потом другое,
и незаметно время небольшое
пройдёт (полгода или год примерно) —
и мы сочтём, что всё закономерно.
Какие мы старанья ни приложим,
чтоб сделать мир на прежний не похожим,
мы лишь вконец развалим всё, что сможем,
и, убедившись в этом, руки сложим.
Хаосу положить предел в итоге
возьмутся, из машин явившись, боги.
Они покончат быстро с лихолетьем,
спасая тех, неся погибель этим,
всё по обыкновению исправят
и каждому приняться предоставят
за старое, и, как не раз бывало,
потом опять начнётся всё сначала.
Перевод Е.Солоновича[24]
Пути просвещения
М.В. Давайте вернёмся чуть назад – и поговорим о начале вашей собственно переводческой (ещё не поэтической) деятельности. Это конец пятидесятых, да? Вы поступили в 1951-м, значит, закончили в 1956-м, аккурат в год XX съезда. Куда вы получили распределение как выпускник Иняза?
Е.С. У меня было свободное распределение – и я после окончания института несколько лет работал со всякими делегациями, пополняя свой багаж итальянского языка – например, обучаясь нецензурной лексике, которой меня мои преподавательницы, разумеется, не учили. Песни всякие пел вместе с ними…
У меня второй язык был английский, и в дипломе моём написано “преподаватель английского языка средней школы”, – но я английский не знал и до сих пор не знаю. Слава богу, что меня не отправили никуда учить школьников…
И когда делегации эти приезжали – я с ними ехал, допустим, в Ленинград или в Киев. В общем, путешествовал с ними по стране. Это по линии ВЦСПС было. Раза два или три были спортивные делегации, но в основном – профсоюзные. В том числе был такой профсоюз бумажников и tipografi – то есть печатников, например.
И среди них встречались разные люди, но в основном, конечно, там были “прогрессивные”, то есть какие-то профсоюзные деятели левой ориентации. Поэтому с итальянскими левыми я часто сталкивался в то время, работая с этими делегациями профсоюзов. И я не скажу, что, общаясь с ними, я как-то “политически” развивалcя, – нет; но, тем не менее, человеческие отношения складывались у нас сразу хорошие, дружеские. И мы говорили – на любые темы.
Но прежде всего, конечно, о литературе. Я тог-да уже старался следить за итальянской поэзией – и поэтому много расспрашивал их про современных итальянских поэтов. А поскольку я в то время уже потихоньку переводил стихи “для себя” (ну, скажем так, пытался переводить), то, когда они меня спрашивали, что́ мне в подарок прислать, – я, конечно, просил книжку какую-нибудь поэтическую. Таким вот образом и начала складываться моя библиотека.
М.В. То есть профсоюзные деятели были в состоянии поддержать разговор о современной поэзии? Это, видимо, связано с общим уровнем культуры в итальянском обществе. Или с тем местом, которое занимала в нём поэзия.
Е.С. Дело в том, что был неореализм. В основном он проявлялся в прозе и в кино, конечно… Но в любом случае, собеседники были у меня подкованные. Они, конечно, прежде всего были профессионалами в своём деле, по своей специальности, – но они же что-то ещё и читали, кто-то что-то знал… Так что многие могли о поэзии говорить, да.
В какой-то из этих поездок по линии ВЦСПС, в Бресте, я познакомился с печатником, с которым тоже всё время обсуждал поэтов. И он сказал – так вот, просто, между делом, – “А я знаком с Монтале”. Оказалось, что поэт Эудженио Монтале, о котором мы с ним, конечно, тоже говорили, был в то время одним из редакторов газеты “Corriere della Sera”, а мой собеседник работал там линотипистом. И он, когда вернулся обратно в Италию, рассказал Монтале обо мне, о том, что его поэзией горячо интересуются в СССР, – а потом ещё и прислал мне книжку с автографом Монтале!
И своей первой переводческой книжкой с итальянского я тоже обязан вот такому знакомству. С одним из членов очередной делегации, который был секретарём левого профсоюза на Сицилии, мы тоже про поэзию говорили. И он мне рассказал, что вот есть у них такой сицилийский поэт, Иньяцио Буттитта, который пишет на сицилийском диалекте, и потом прислал мне его книгу. Эта книга называлась на диалекте “Lu pani si chiama pani”.[25] Это было двуязычное издание, там был параллельный текст – оригинальный сопровождался переводом на итальянский авторства Сальваторе Квазимодо.
И я подумал: а почему бы не попробовать? Я, естественно, переводил с итальянского варианта, а не с диалекта; диалект я лишь потом уже немножко освоил, в процессе.
Я довольно много его текстов тогда перевёл – а потом, спустя годы, побывал по приглашению Буттитты на Сицилии, жил у него, мы даже подружились.
М.В. Получается, кроме таких вот личных неформальных знакомств, каких-то более институционализированных каналов – не было?! Нельзя было прийти, скажем, в “Иностранку”…
Е.С. В Библиотеку иностранной литературы я приходил, конечно. Там можно было взять какие-то книжки. Кроме того, выдавали и газеты, в которых тоже были литературные части, и я что-то там себе переписывал… В них многие стихи, конечно, были прокоммунистические, но – совсем не обязательно, не всегда.
Вот, например, широко известный у нас сейчас Тонино Гуэрра (тогда, впрочем, он именовался ещё не Тонино, а Антонио) – именно там, в библиотеке, в газете “L’Unità” я нашёл его стихотворение, которое мне очень понравилось. Так вот и вышло, что его первым переводчиком на русский – стал я. И я это стихотворение не просто перевёл, но даже напечатал его в сборнике “Из итальянских поэтов”.
Я и прозу тогда пробовал переводить поначалу. Тоже там, в “Иностранке”, в какой-то итальянской газете я нашёл рассказ, который мне показался очень актуальным, – и я его перевёл и отнёс в “Знамя”, его напечатали.[26]
М.В. Тогда, естественно, о каких-то зарубежных авторских правах, о копирайтах иностранных авторов никто даже не задумывался…
Е.С. Нет, никаких копирайтов тогда не было.
Но зато потом я посчитал, сколько мне должны были заплатить за перевод этого рассказа – потому что я уже знал приблизительные гонорарные расценки. Я посчитал, и вышло, что мне заплатили гораздо меньше. Я пошёл протестовать. А мне говорят: “Ваш перевод нужно было редактировать. Пришлось поделить гонорары между вами и редактором”. Оказывается, у этого рассказа перед публикацией был итальянский редактор. Ну, как – “итальянский”… Знающий итальянский язык. Что он там наредактировал, я не знаю, – я потом не сравнивал свой вариант с итоговым.
М.В. Давайте тогда ещё про деньги: можно ли сказать, что вы, когда сопровождали делегации в качестве фрилансера, могли на это нормально жить?