-- А я думаю, господин офицер, что русские и подожгли этот дом.
-- Ты говоришь глупости, милый мой! Зачем русские станут жечь свое имущество?
-- А для того, чтобы нам ничего не доставалось. Да вот этот старик, наверное, и есть поджигатель, -- проговорил солдат, показывая офицеру на старика Василия, все еще стоявшего около пожарища.
Василий нисколько не испугался подскакавших к нему французов.
-- Допроси его... Ведь ты говоришь по-русски? -- произнес офицер.
-- Подойди ближе, старик! -- повелительно крикнул неприятельский солдат по-русски старому сторожу.
Этот солдат был поляком; он долго жил в России и хорошо изучил язык.
Старик, услышав родную речь, с удивлением посмотрел на говорившего неприятеля-солдата, но не тронулся с места.
-- Да подойди же, старое пугало! -- крикнул солдат, однако, видя, что тот не двигается, подбежал к нему и замахнулся было прикладом ружья, но был остановлен офицером.
-- Не забывать, что мы воюем только с солдатами, а мирных граждан не трогаем; я поручил тебе допросить этого русского, а не бить...
-- Слушаю, -- отдавая честь, извинился солдат-поляк и приступил к допросу Василия: -- Говори, от чего загорелся этот дом? Или его подожгли?
-- Подожгли...
-- Кто же?
-- Я, -- совершенно спокойно ответил старый сторож.
-- Ты? -- переспросил поляк, удивляясь такому откровенному ответу. -- Зачем ты сделал это?
-- Чтобы отомстить вам; вы, внесшие меч и огонь в наше отечество, все так же погибнете, как погибли в пламени твои пять товарищей. Ваш Наполеон -- антихрист, и вы -- его слуги, а Господь победит антихриста! -- крикнул Василий, сверкая глазами.
Поляк перевел слова старика своему офицеру.
-- Так это поджигатель? -- проговорил тот.
-- Он сжег, господин офицер, пятерых наших товарищей. Прикажите, господин офицер, пулею заткнуть глотку этому дьяволу!
Офицер махнул рукою -- этим он дал свое согласие. Прогремел выстрел. Старик Василий всплеснул руками и, сраженный в сердце, упал мертвым.
XXX
Пожар дома Смельцова был только началом того страшного пожара, который в три-четыре дня уничтожил почти всю Москву, превратив ее в пепел.
Едва только Наполеон появился в Москве, как она запылала; сперва показался огонь в Гостином дворе; некоторые из оставшихся в Москве купцов сами поджигали свои лавки с товаром, чтобы ничего не доставалось врагам. Пылали масляные и москательные ряды. Горели Зарядье, Балчуг и лесные склады на Остоженке. Загорелись Каретный ряд и Новая слобода. И скоро древняя Москва пылала более чем в десяти местах. Загорелось и красивое, утопающее в садах и зелени Замоскворечье. Скоро всепожирающее пламя охватило не только постройки, но и мосты через реку; горели даже на Москве-реке барки с хлебом. Целое море огня бушевало в опустелой Москве. Северо-восточный ветер помогал огненной лаве распространяться со страшной быстротой.
Немногие жители, застигнутые пламенем, с криками и воплями бегали по улицам, ища спасения и пристанища. Треск бушующего огня, крики и вопли, детский плач, колокольный набат, резкий барабанный бой, грохот падающих стен, ужасный вой ветра -- все это слилось в одну адскую какофонию. На колокольнях подгорали деревянные балки, и колокола с глухим звоном и громом падали. Пылающие бревна, головни со страшным треском летели из одного дома в другой; искры отовсюду сыпались огненным дождем; от сальных заводов и винного склада протекали по улицам огненные реки. Голуби и другие птицы, кружась, падали в огненное море; лошади, собаки и другие домашние животные с ржанием и воем бегали по горевшим улицам, ища себе пристанища, и, не находя его, погибали в огне. А несчастные москвичи, с искаженными от ужаса лицами, опаленные огнем, задыхаясь от дыма, метались из стороны в сторону и тоже большею частью гибли.
Очевидцами этой ужасной картины были и наш герой Тольский, и Кудряш. Федор Иванович по обыкновению был спокоен; сосредоточенность и покорность судьбе читались на его мужественном лице. Зато Кудряш был бледнее смерти и от испуга и ужаса едва передвигал ноги.
-- Сударь, мы погибнем в этом кромешном аду, -- заплетающимся языком сказал он своему барину.
-- Не робей, Ванька, не робей, будь смелее.
-- Помилуйте, сударь, как же не робеть в такую страшную пору? И сзади, и спереди нас огонь... Мы сгорим или задохнемся в дыму.
-- Ванька, ты -- христианин, я -- тоже; давай надеяться на Бога.
-- Куда же мы идем-то, сударь? -- пройдя немного молча, спросил Кудряш.
-- Куда идем -- не знаю. Хотелось бы мне выбраться из Москвы за какую-нибудь заставу.
-- Дорогомиловская застава близко, сударь... Только боязно туда идти; там французов много.
-- Бояться французов, Ванька, нам нечего. Уж если я огня не боюсь, то французов и подавно.
Едва Тольский успел произнести эти слова, как в нескольких шагах от них со страшным треском рухнула деревянная стена большого горевшего дома. Тольский снял с головы французский кивер и усердно перекрестился, а Кудряш так и присел от ужаса.
-- Сударь, сударь... смерть! -- выговорил он коснеющим языком.
-- Да, Ванька, смерть была у нас на носу, но Бог спас. Пойдем скорее к Дорогомиловской заставе.
Тольский пошел еще быстрее; следом за своим бесстрашным барином поплелся и преданный ему Иван Кудряш.
Идти по Арбату к Дорогомиловской заставе было довольно рискованно: кроме пожара, угрожавшего нашим путникам, представляли опасность и неприятельские солдаты, которые взад и вперед сновали по улицам, ведшим к заставе; те улицы, а также конец Арбата менее пострадали от огня.
Встречавшиеся Тольскому и его слуге французы не обращали на них никакого внимания, принимая по мундиру за своих; но, к несчастью, почти у самой заставы они повстречали адъютанта Пелисье. Тот в упор посмотрел на Тольского и сразу узнал его.
-- Как, вы... вы живы? Я думал, вы сгорели там, в доме... с нашими бедными солдатами! Зачем надели вы наш мундир?.. И это -- тоже, наверное, русский? -- добавил офицер, показывая на Кудряша, который стоял ни жив ни мертв.
Тольский молчал, обдумывая, что ответить.
-- Вы молчите?.. Я понимаю... Это вы, наверное, и сожгли дом и наших пятерых солдат, а чтобы укрыться от наказания, надели наши мундиры... Но вы ошиблись. Вас ожидает должное возмездие. Я арестую вас... Возьмите их! -- грозно приказал офицер своим солдатам.
-- Послушайте, господин офицер, за что вы арестовываете нас? -- спросил Тольский.
-- За ваше ужасное преступление.
-- Я и мой слуга ради безопасности только переоделись, и вы это называете ужасным преступлением?
-- Нет. Но вы подожгли дом, в котором были наши солдаты.
-- Что вы говорите? Ни я, ни мой слуга не поджигали никакого дома.
-- Не отпирайтесь! Ваше преступление открыто, и, повторяю, вас ожидает возмездие. Если вы не представите доказательств своей невиновности, вас непременно расстреляют.
-- Как? Без суда?
-- Зачем без суда?.. Суд будет военный. Вас сведут к маршалу Даву, о вашем преступлении я отрапортую господину маршалу. Ведите поджигателей!
Французские солдаты окружили и повели Тольского и Кудряша.
Маршал Даву жил на Девичьем поле, в покинутом доме госпожи Нарышкиной; когда же он по служебным делам приезжал в Кремль, то всегда останавливался в Чудовом монастыре, где в алтаре церкви устроил себе спальню. На Даву лежала обязанность следить за порядком в Москве, и он был дома, когда к нему ввели Тольского и Кудряша.
-- Кто вы? -- отрывисто спросил он у Тольского, когда офицер почтительно отрапортовал ему, за что Тольский был арестован.
-- Русский дворянин, по фамилии Тольский, а это -- мой слуга.
-- Зачем вы надели наш мундир?
-- Чтобы безопаснее было оставаться в Москве.
-- Хорош предлог!.. Вы обвиняетесь в поджоге дома, в котором погибли пятеро наших солдат... Что вы скажете в свое оправдание?
-- Это клевета, господин маршал... К чему я стану поджигать дома?
-- По словам офицера, вы были в том доме посажены под арест... Как же вы ушли?
-- Меня выпустил часовой, стоявший у двери комнаты, в которой меня заперли.
-- Лжете, лжете!.. Наши солдаты обучены дисциплине и не нарушат ее ни в коем случае!.. Предупреждаю, если вы не найдете оправдательного мотива, то будете завтра же расстреляны. С поджигателями мы не церемонимся.
-- Вы, кажется, ни с кем не церемонитесь; так же и мы не станем церемониться с вами, -- смело проговорил Тольский.
-- Вот как? Вы, похоже, начинаете угрожать нам?.. Побежденные -- победителям! Это, право, смешно и занятно... Послушайте, завтра утром вы должны будете представить мне в свое оправдание какой-нибудь веский мотив, иначе, повторяю, вы будете расстреляны... Уведите их и держите до завтра под строгим арестом! -- приказал Даву, обращаясь к офицеру, который обвинял Тольского в поджоге.
Тольского и Кудряша вывели из кабинета маршала и заперли в пустом каменном сарае.
Этот сарай был совершенно пуст, так что ни сесть, ни лечь в нем было не на чем; плотно припертая дверь была на замке; свет ниоткуда не проникал, а вследствие этого в сарае было мрачно и сыро.
-- Ну, Ванька, теперь пиши пропало. От французских пуль нам с тобою не спастись! -- сказал Тольский.
И в это ужасное время он не изменил своей веселости, был чуть ли не равнодушен к ожидавшей его участи.
А бедняга Кудряш совсем упал духом и был близок к отчаянию. Слова Тольского вызвали у него слезы.
-- Ванька, да никак ты плачешь? Эх, баба, баба! Полно хныкать, завей горе веревочкой. Пожили мы с тобой на белом свете, поморочили православный люд, ну и баста!
-- Да неужели проклятые французы расстреляют нас? -- сквозь слезы произнес парень.
-- Всенепременно, если мы не дадим тягу.