-- А дело-то плохо! Едва ли мы попадем внутрь.
-- Почему же?
-- В вашем доме французы, и у ворот стоят двое часовых.
-- Боже! Стало быть, мой отец...
-- А разве вы надеялись тут встретить своего отца?
-- Когда мы выехали из Москвы, папа оставался дома; он занимался обучением своих крепостных ополченцев.
-- Вероятно, ваш отец примкнул к армии со своим отрядом.
-- Что же нам теперь делать, куда идти? -- упавшим голосом произнесла Мария Михайловна.
-- Пойдемте в наш дом. Может, он уцелел от пожара, -- предложила Настя.
-- Что же, пойдемте; только едва ли, моя милая, уцелел и ваш, -- сказала Мария Михайловна.
-- Если и уцелел, то в нем, наверное, тоже живут французы. А впрочем, пойдемте посмотрим; только вместе идти нельзя, нас могут заметить. Мы пойдем вперед, а вы немного поотстаньте и следуйте поодаль, -- проговорил Тольский, обращаясь к трем ополченцам и к дворовым.
Наши путники скоро подошли к уцелевшему каким-то чудом дому майора Лугового на Никитской. Тольский посмотрел в его окна, и хотя ночь стояла тесная, все же разглядел, что комнаты были пусты.
-- Никого и ничего не видно. Очевидно, ваш домик никем не занят, сказал он Насте.
Однако ворота оказались запертыми со двора.
-- Вот я и ошибся; ворота заперты изнутри, стало быть, в доме кто-нибудь да есть! -- И Тольский принялся стучать в калитку; но на его стук не было никакого ответа. -- Странно, не отпирают; впрочем, и не надо, я и так обойдусь. Ну, Кудряш, марш через забор! Тебе входить на двор таким путем, чай, не привыкать.
Кудряш, без всякого возражения и не задумываясь, быстро перемахнул через забор и, очутившись на дворе, так же быстро отодвинул засов и растворил ворота.
Мария Михайловна, Тольский, Настя, подоспевшие ополченцы и слуги вошли во двор. Кудряш опять запер ворота. Затем они подошли к двери, которая вела в сени дома, но она была тоже заперта изнутри.
-- Вот вам и доказательство, что в доме кто-то есть, -- произнес Тольский и принялся руками и ногами барабанить в дверь, а так как и на этот раз на стук никто не ответил, то он воскликнул: -- Да что это, померли здесь все или оглохли?
-- Вероятно, в доме пусто, -- промолвила Настя.
-- А это мы сейчас узнаем, если вы, Анастасия Гавриловна, дозволите мне взломать замок. Ну-ка, Ванька, подналяг на дверь плечом!
Но дверь была крепка и не поддавалась. Тогда пустили в дело топор. В конце концов дверь, сбитая с петель, с грохотом упала.
В просторных сенях было совершенно темно; отворили дверь в переднюю, там царил тоже непроницаемый мрак.
У одного из дворовых очутился в руках фонарь, и его зажгли.
-- Что с вами, милая Настя, вы дрожите и побледнели? -- участливо спросила Мария Михайловна.
На самом деле, Настя вдруг изменилась в лице.
-- У меня вдруг до боли сжалось сердце и закружилась голова.
-- Это от волнения и от испуга.
Тольский быстро отворил дверь в зал и остановился на пороге как вкопанный, при виде представшей перед ними картины.
На большом столе, в красном углу под иконами, лежал, очевидно, покойник, прикрытый простыней. Около стола с восковою свечою и с псалтырем в руках стоял старик камердинер майора Лугового, Савелий Гурьич. Он так предался чтению, что не слыхал или не хотел обратить внимания на вошедших и продолжал свое занятие.
Настя побледнела и дрожащим голосом тихо спросила Савелия Гурьича, показывая на покойника:
-- Кто это? Кто умер? Старик камердинер обернулся.
-- А... Это вы, барышня, -- спокойно проговорил он. -- Это ваш папенька скончаться изволили.
Не то стон, не то крик вырвался из груди бедной Насти, и она без памяти упала на пол.
Мария Михайловна стала приводить ее в чувство, и это наконец удалось ей. Настя открыла глаза и увидала себя в своей горенке, куда перенесли ее.
-- Ну, как вы себя чувствуете, моя милая? -- заботливо спросила у нее Мария Михайловна.
-- Мне теперь хорошо!.. Спасибо вам! Вы такая добрая... Няня, а ты плачешь?
-- Нет, нет, моя золотая, я... я не плачу; с чего мне плакать? -- стараясь скрыть слезы, промолвила старушка.
-- Позови ко мне, няня, Савелия Гурьича... Он мне расскажет про смерть папы...
-- Не отложить ли вам эти вопросы? Они слишком печальны и тяжелы для вас... Вы так слабы, -- с участием произнес Тольский.
-- О нет, как мне ни тяжело, а все же я должна узнать о смерти своего отца... Няня, позови же Савелия Гурьича, мне надо все знать...
Старуха Мавра принуждена была исполнить желание своей барышни.
-- Ну, Савелий, расскажи мне, только пожалуйста подробно, о смерти моего отца, -- обратилась Настя к вошедшему старику.
-- Его убили! -- дрожащим голосом ответил тот.
-- Как это? -- быстро спросил Тольский.
-- Французы... Дозвольте, я расскажу вам все по порядку. Мой барин, проводив барышню Анастасию Гавриловну, остался в доме и стал обучать своих дворовых парней военным приемам. В тот самый день, как французы в Москву вошли, барин отвел своих ратников к графу Растопчину, в его, значит, распоряжение, а сам домой вернулся... Во всем доме оставались только трое дворовых и я; оставшихся парней барин тоже стал обучать, роздал им ружья... Целый день занимался, а вечером заперся в своем кабинете, да так до утра и не выходил оттуда. А вчера утром и пожаловали к нам гости незваные-непрошеные, окаянные французы... Ворота были заперты, они стучаться стали. Помолился барин, взял ружье и вышел на двор, а с ним три дворовых парня, тоже с ружьями... Мне не велел выходить. "Ты, -- говорит, -- Савелий Гурьич, сиди дома, не показывайся французам, спрячься". Сказал так, крепко обнял меня да поцеловал. "Прощай, -- говорит, -- спасибо за услугу, едва ли мы с тобой на этом свете увидимся... Встретишь дочку мою, скажи, что я благословляю ее, и тебя, старик, за твою верную службу благословляю".
Дрогнул голос у старого камердинера; слезы мешали ему говорить.
А бедная Настя, слушая эти слова, плакала навзрыд.
Когда Савелий Гурьич несколько поуспокоился, Тольский обратился к нему с вопросом:
-- А дальше что было?
-- А дальше слышал я, как французы громко стучали и ругались, потом поднялась стрельба, раздались крики, стоны... Я дрожал как в лихорадке, запершись в своей каморке; долго просидел я там, а когда все стихло, помолился Господу Богу и вышел на двор. А на дворе-то весь в крови лежит мой барин. Бросился я к нему, думал, не жив ли. Нет, отлетела его душенька на Божий суд. Одна вражья пуля ему прямо в сердце угодила. Недалеко от барина и три дворовых парня убитыми лежали. Барина-то я в дом перетащил, обмыл, обрядил и на стол положил, а дворовых в саду зарыл: выкопал могилу, помолился, помянул их души и зарыл. А баринушку я думал завтра похоронить, отыскать священника и совершить все по христианскому обряду.
-- Геройской, завидной смертью окончил свою жизнь ваш отец, -- сказал Насте Тольский.
-- Папа, милый, дорогой папа! О, если бы я знала, я не уехала бы от тебя. Зачем я не уговорила тебя ехать со мною из Москвы! -- громко плакала Настя.
Ей дали выплакаться и не старались утешить.
Ранним утром, едва стало рассветать, старенький священник, разысканный где-то Савелием Гурьичем, совершил отпевание секунд-майора Гавриила Васильевича Лугового. В дощатом гробу, сколоченном на живую руку Тольским и камердинером, вынесли труп из дома в сад, где нашел он себе вечное успокоение рядом с могилой своих дворовых. Простой деревянный крест увенчал его могилу; на кресте Тольский сделал такую подпись: "Здесь покоится майор Луговой, принявший геройскую смерть от рук врагов отечества".
Настя в течение целого дня не отходила от дорогой могилы, молилась на ней и плакала.
Однако оставаться дальше в доме майора было опасно: каждую минуту могли снова ворваться неприятельские солдаты.
Мария Михайловна, следуя совету Тольского, изъявила согласие на время оставить Москву и стала уговаривать к тому же и Настю:
-- Пойдемте отсюда, милая моя сестра!.. Оставаться здесь нам более чем опасно... Могут прийти французы... А вы должны беречь себя!
-- Зачем мне беречь себя? Ведь я... теперь сирота...
-- Ах, Настя! А вы забыли своего жениха, забыли его к вам любовь...
-- Может, и его нет в живых.
-- Нет, его Господь сохранит... Я молюсь за Алешу, вы тоже за него молитесь, не так ли?
-- Да... молюсь... Я так люблю Алешу! -- сказала Настя и наконец согласилась: -- Везите меня, куда хотите, теперь мне все равно.
И вот опять в глухую ночь Мария Михайловна, Настя, Тольский, Кудряш, старуха Мавра, старый камердинер Савелий Гурьич и дворовые Марии Михайловны в разное время с предосторожностью вышли из Москвы, сговорившись сойтись в той подмосковной деревеньке, где Тольского ожидал отряд его ополченцев.
Им все удалось, и, собравшись вновь, они стали советоваться, остаться ли еще на некоторое время в этой деревушке или ехать куда-нибудь в более безопасное место.
Мария Михайловна предложила отправиться в подмосковную усадьбу своего отца Горки, причем сказала Насте:
-- Там мы будем в полной безопасности: наша усадьба стоит в стороне, и едва ли французы узнают о ее существовании. Там же, наверное, находится с ополченцами и мой отец, а он всегда сумеет нас защитить, если это будет нужно.
Настя с радостью приняла это предложение.
-- А мне дозвольте со своим отрядом еще раз сопровождать вас, -- промолвил Тольский.
-- Да, я только что хотела просить вас об этом, -- ответила Мария Михайловна, крепко пожимая ему руку.
Поспешно собрались и так же поспешно выехали из деревушки.
Было уже утро, когда наши путешественницы в сопровождении слуг, Тольского и его отряда ополченцев въехали в усадьбу генерала Намекина. По дороге в нее были расставлены генеральские дворовые с ружьями -- также ополченцы; они должны были следить, чтобы не появились внезапно неприятельские солдаты.