Но пока радовались. Как-то они с Димкой стояли на остановке, о чем-то говорили. К ним подошла старушка без комплексов, поинтересовалась, что это за язык. Когда узнала, что русский, пришла в неописуемый восторг, сообщила, что сама наполовину коммунистка (оба парня скривились) и подарила пакет с замечательными пирожками, который как раз оказался у нее в руке. Ничего, она себе еще купит… Она ж настоящего коммунизма и не нюхала.
Мимо старой церкви Маша с Сашей прошли к гавани. Собственно, городок и был выстроен вокруг этой самой гавани – тут находились основные кафе, магазины и киоск, где задешево продавали замечательную скумбрию горячего копчения, только что из моря.
Все голландские города похожи уютностью и добропорядочностью и все, кроме Амстердама, – чистотой. Непохожи они множеством мелочей, из которых и складывается неповторимость облика: формой крыш, регулярностью и расположением каналов и даже выражением лиц прохожих. Эту атмосферу было очень трудно описать, но легко уловить, угадывая в каждом городе характер: вот мускулистый портовый трудяга – Роттердам; а вот тихий очкарик, переулочный студент-гуманитарий – Лейден. А Моникендам – капитан рыбацкой шхуны. Вот так.
На катере они выбрали верхнюю палубу, хотя было довольно ветрено. Рядом радостно галдела группа американцев, фоткая друг друга на фоне моря и примеряя купленные в лавчонках на берегу черные рыбацкие кепки, – Саша как раз недавно в русской газете видел такую на Жириновском. Катер неспешно оторвался от причала, выбрался к узкому выходу из гавани между двумя половинками старого деревянного мола и заскользил по серой рябистой глади. На море виднелось немало разноцветных парусов, некоторые совсем близко, и можно было наблюдать, как управляются со снастями люди на собственных яхтах.
– Здорово, наверное, так, на яхте, – мечтательно сказал Саша.
– Да, и очень дорого. Саша, можно задать тебе откровенный вопрос?
– Ну?
– У тебя, наверное, в Голландии были девушки?
– Были две. Собственно, так и вышло, что из-за одной я тут и задержался.
– Расскажешь?
– Попробую. Если не обидишься.
– Нет, не обижусь.
– Она тоже училась в университете, как ты, только на другом факультете. Мы приехали сюда с театром на гастроли, я тебе уже говорил. И однажды после спектакля она подошла ко мне и сказала, что я играл лучше всех. Лестно, конечно, но я до сих пор не уверен, что она это всерьез.
– А что она имела в виду?
– Ну, может, просто я приглянулся ей. Скажем так: не я играл лучше всех, а ей было приятнее смотреть на меня, чем на всех остальных. Нет, правда, я не думаю, что она специально врала. А потом она пригласила меня на вечеринку… ну, мы и подружились.
– Вы с ней спали?
Саша не случайно сказал «подружились» – ему всячески хотелось избежать примитивной последовательности «познакомились – выпили – перепихнулись». Может, оно так и выглядело со стороны, но трудно было объяснить, чем отличалось их знакомство от такой же цепочки действий на танцах в Доме культуры. А отличалась она очень сильно, хотя он едва ли мог бы объяснить чем. Только ли тем, что вместо Дома культуры была колокольня утрехтского собора?
– Ну-у-у… Никак не привыкну к вашей голландской манере задавать вопросы в лоб. Ну да, спали. Только не в этом дело.
– Извини, я не хотела тебя задеть.
– Понимаешь, мне тогда все было в новинку. Все было такое красивое, яркое, сочное. И Ингрид была такая яркая. И мне все хотелось попробовать, а тем более что она сама так ненавязчиво предложила. Тьфу ты, выходит, словно я оправдываюсь перед тобой. В общем, это трудно объяснить.
А потом мы стали ездить со спектаклями по стране. Знаешь, это было так странно – приезжаем в новый город, играем спектакль, возвращаюсь в гостиницу, а там – Ингрид. Но все быстро подошло к концу, а душа требовала, как у нас в одном фильме старом говорится, продолжения банкета. Я еще не насытился впечатлениями. Да и в России меня практически никто не ждал. В общем, решил еще немного потусоваться и не полетел обратно со всеми.
– Остался?
– Ты, может быть, заметила, я предпочитаю говорить «задержался». У нас говорили «остался» в старые времена, когда обратно уже было не вернуться. Сейчас – другое дело. Ну, а с Ингрид все очень быстро кончилось, даже не очень понятно почему. У меня такое ощущение, что ей тоже хотелось попробовать экзотики, потом она накушалась, а всерьез и с самого начала не собиралась.
– Ты строг к ней.
– Допустим. Только, знаешь, не слишком-то порядочно все это было с ее стороны… У нас даже частушка такая есть: «Если ты меня не любишь, завлекала-то на чё?»
– Ты любишь русский фольклор?
– Ну, я бы не сказал, – усмехнулся Саша. – Сократи эту свою фразу на несколько слов, и будет точно: «Ты русский». И какие-то вещи у меня в крови, как у тебя эта ваша пунктуальность или манера выражаться прямо в лоб. Ты можешь носить кокошник или юбку из пальмовых листьев, но твои голландские черты лица от этого никуда не денутся.
– И что значит «ты русский» в отношении к девушкам?
– Понимаешь, у нас есть как бы две разновидности отношений с девушками. Одна – это просто так, ты меня извини, потрахаться.
– Это есть везде, Саша.
– Да, наверное. Но вот если любовь-морковь, то мы ждем романтики. Да ты ж литературу нашу читала, письмо Татьяны к Онегину и все такое прочее… Она ждет принца, он – принцессу, любовь до гроба, дураки оба, как в детском саду дразнятся. И правильно дразнятся, потому что принцы и принцессы все в сказках. И потом начинаются истерики, скандалы, нелепые расставания – хотели романтики, а получили прозу жизни. У Пастернака здорово сказано: «Наша проза с ее безобразием»…
– Ты думаешь, так только у русских?
– Нет, наверное. – Саша рассмеялся. – Хотя мы сами себе и другим талдычим всю дорогу, что у нас особый путь. Романтика, загадочная русская душа… Машка, да ты сама, небось, на все это покупалась не раз?
– Купалась?
– Покупалась, ну, тебя все эти представления о загадочной русской душе заставляли делать маленькие глупости, понимаешь?
– Ты прав. Я расскажу. Но сначала ты. Кто была вторая? Она была сразу после первой?
– Да нет. Потом мне как-то было очень хреново… и не до девушек было некоторое время.
На самом деле Саша, пожалуй, привирал. В период их дремучего отшельничества вдвоем с Вовкой, то в слипине, то на чердаке, когда прошел первый, самый трудный период, молодое тело брало свое, и в снах и жадных фантазиях виделись то золотые локоны Ингрид, то миловидная фигурка Даши из Политехнического, а то и вовсе безымянная эротика. И даже злость на Ингрид проходила в этих снах: ну ведь по-европейски все получилось, уютные сексуальные каникулы, принято здесь так… Жаль, что так быстро все закончилось, но ведь на то они и каникулы.
Саша как-то забрел в квартал красных фонарей, зашел в секс-шоп и застрял там, перелистывая порножурналы и жадно вглядываясь в чужие фантазии, пока буквально не выгнали. Некоторые фантазии оказались до странного похожими на его собственные, в том числе и на такие, которых он стыдился. Даже какое-то освобождение приходило к нему в эти минуты в амстердамской дыре: надо же, не я один такой! Тысячными тиражами все это издают, люди покупают… А потом он наткнулся на зоофильский журнал и, увидев репортаж о том, как голый мужик в ванной занимался сексом с крокодилицей, окончательно успокоился: нет, я еще не извращенец, если люди могут тащиться от такого, что мне даже и вообразить-то невозможно. С тех пор он еще несколько раз заглядывал в эти секс-шопы, внешне лениво перелистывая журналы, жадно напитывался чужой фантазией, но ничего по бедности не покупал.
Но это было томление плоти, и с ним действительно было все просто. Грубо, но просто. Сложнее оказалось справиться с душевным голодом по нормальному женскому обществу. А кого они могли тогда позвать к себе на чердак? На какой тусовке их бы приняли полноценно? Другое дело, когда он перебрался к Димону…
– С другой девушкой я познакомился год назад, прошлым летом. Точнее сказать, была она даже не девушкой, а замужней дамой. Мы познакомились на одной тусовке. У нас был довольно странный роман. Ее звали Юля. Русская, но живет здесь уже довольно давно. Училась в Москве на филфаке, изучала голландский язык – совсем как ты тут учишь русский! – потом вышла замуж за голландца. У меня, кстати, возникло ощущение, что она для того и училась. Знаешь, у нас есть категория шикарных и капризных девчонок, для которых практически основная цель в жизни – жених из богатой капстраны. Хотя, может быть, я к Юле несправедлив…
В общем, картина такая. У нее состоятельный муж, живут в собственном домике под Амстердамом. Он бизнесмен средней руки, уже лет под сорок. А ей двадцать пять – двадцать шесть. Домохозяйка. Детей нет. С мужем договорились, что она будет работать два дня в неделю продавщицей в модном магазине, вроде как карманные деньги. Ну там солярии всякие, поддерживать себя в форме, клуб и прочее. Чтобы жизнь золотой клеткой не казалась. Вот и я для той же цели, наверное…
– Не поняла. Для чего ты?
– Знаешь, она тут обвыклась, как мало кто обвыкается. И резко перестала быть советской девочкой с окраины. По улице пройдет – уже видно, что родилась в Европе. А по-голландски говорит вообще без акцента. И она красивая, обалденно красивая, если честно. Тут таких мало. И знаешь, есть в этой красоте какой-то вызов, что ли. Не просто так я тут у вас, я тут королева. Она же и в браке с мужем добилась полного равноправия, хотя смешно сказать – какое там равноправие! Он ее полностью содержит, дом его, а ее – только красота и уют в этом доме.
– Это тоже много значит, Саша.
– Ну да. Знаешь, она ведь вовсе не была хорошенькой такой куколкой без мозгов. Она тоже в литературе разбиралась, если кино смотрела – так Тарковский, Куросава, Антониони или какой-нибудь авангард современный. Чтобы было стильно, ярко, сочно. Так, наверное, она и с мужем хотела жизнь построить. Но он что – в конторе весь день, да у голландцев вообще с романтикой напряг. Эротики вон навалом, а романтики не очень.