– И точно, – оживился Валера, – чего-то мы заболтались. Ну, еще по одной… по последней, кажется? Девочки, вам?
– Себе, себе налейте. – Олеся прикрыла рюмку ладонью.
– Мне рассказывали, – вернулась к прежней теме Тамара, – что в Голландии даже венчают гомосексуальные браки! И первый пастор, который совершил такой обряд, был женщиной!
– Переодетой, что ли? – удивилась Оксана.
– Нет, точнее сказать, женщина и была пастором. Это у них сплошь и рядом.
– Поп с невестой местами поменялись! – хохотнул Петр. – Вырождаются они тут, точно.
– Я этого даже понять не могу, – растерянно произнесла Тамара, – у нас вот такой красивый обряд венчания. Священник молится, чтобы молодые уподобились Аврааму и Сарре, а еще Иакову и… кто там был его женой, кажется, Ревекка? Ну, в общем, патриархам. А на таком венчании кого вспоминать будут?
– Содом с Гоморрой! – весело отозвался Петр.
– Саша, а тут ведь и церковь наша вроде есть? – спросила Галя.
– Есть. На Керкстрат. Так прямо и называется – Церковная улица. Они там у католиков кусочек собора арендуют.
– Бывали?
– Бывал… на Пасху последний раз.
– На Пасху и мы были, как же, – отозвалась Олеся, – а Тамара вообще часто ходит.
– Вот откуда лицо знакомо… – протянул Саша. – Я-то сам редко, вот только на Пасху и на Страстной. Как-то не до этого.
Саше захотелось рассказать, как это было, – даже не на Пасху, а именно на Страстной. Его позвала Машка – в ночь с пятницы на субботу они собирались читать в храме Евангелие. Каждый по полчаса. Кто не читал, спал в небольшой комнатке наверху, где обычно пили кофе после службы. Машкина череда была с полчетвертого до четырех; значит, Саша выбрал до полпятого. Трудное время, самый сон.
Будильник ударил прямо в ухо: без пяти четыре. Саша хлопнул ладонью, вскочил на ноги, протер глаза. Невозможно гудела сонная голова – спал-то всего ничего. Но пока спускался вниз, как будто все развеялось. Он вступил в сумрачное пространство маленького храма, примостившегося под крылом чопорного католического собора. Посредине стояла на подставе плащаница – большая икона убитого Христа. На подсвечнике теплилась пара свечей, и перед ними – стояла девушка в платочке, и округло, напевно, по-университетски правильно и по-детски вдохновенно текла ее славянская речь (каждый сам выбирал язык чтения). Трудно было узнать в этой сумеречной и торжественной фигуре Машку. Она закончила фразу, приняла из рук Саши русскую Библию и показала пальчиком: вот здесь. Саша встал на ее место.
Кто-то стоял у него за спиной (наверное, осталась Машка, а может, подошел кто-нибудь еще), но было не до того. Перед ним лежал мертвый Христос в окружении скромных цветов, а Саша читал по Нему Евангелие. Словно действительно только что умер кто-то дорогой, и надо было продержаться эту ночь у мертвого тела.
Гулко звучали слова, колебались строки в слабом свете свечи, и пересыхало горло…
«…придя же в себя, сказал: “сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих”. Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: “отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим”. А отец сказал рабам своим: “принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся”. И начали веселиться».
И знакомый издавна сюжет вдруг вставал в полный рост в присутствии Мертвеца и невидимых людей за спиной. Словно тут и вправду была пещера, где когда-то лежало Его тело. Словно все было в первый раз: и эта смерть, и это слово.
А потом кто-то тронул его за плечо, и незнакомый очкастый парень со спутанными русыми кудрями заглянул к нему в текст, отчеркнул что-то ногтем у себя, в книжке с замысловатыми вьющимися буквами, встал на его место и начал новую главу на еще одном языке, нараспев: «Элеген де ке прос тон мафитон…»[59] Как непохоже было это на официальную строгость московских храмов!
Воспоминание нахлынуло так ярко, что он даже не заметил: Петр уже вовсю обсуждал какую-то другую тему. Здесь-то жизнь катилась по обыденной колее. Нет, здесь об этом не расскажешь, не получится.
– Ну, мы этого уже не увидим. До дому, до хаты, каштаны в цвету… Ох, люблю я этот город, Киев! А вот Тамарка останется.
– Неизвестно еще, – ответила Тамара. – Контракт не подписан, а подпишут – как оно еще сложится… Тысячи две в месяц для начала положат. Минус налоги, за квартиру, за школу… Уж и не знаю, сколько останется.
– Вдвоем на две тысячи прожить можно. И даже неплохо, – основательно резюмировал Саша.
– Да? Впрочем, вы, Саша, наверное, знаете…
– Я тут жил на гораздо меньшие средства. Правда, без ребенка.
– Саша, как ты сюда попал-то? – вдруг напрямую спросил Петр.
– С гастролями, – усмехнулся Саша.
– С какими гастролями? Ты же математик?
– Пробовал им стать. И актером тоже пробовал. После гастролей остался. Теперь вот уборщик. Зато свободен.
– Уважаю решительность, – сказал Петр. – Я, может быть, если здесь полы мыть пойду…
– Да не пойдешь ты, – перебила его Олеся.
– Ну, надо будет, так пойду! В общем, я, может быть, здесь и пристроюсь чернорабочим. Может, буду больше получать, чем наш директор института. Но кто я здесь буду? А там я ученый. Голодный, но уважаемый. Они нас здесь для чего прикармливают? Ну, лучших, вроде Тамарки, себе заграбастать, а мы чтоб там сидели и не рыпались. В Киеве я и для них буду человек. Там мне, может, грант дадут, хоть сотню баксов в месяц. Да у тещи под Житомиром поросята, так что без сала не останемся. Сало-то доели?
– Пиднадкусали, – задразнилась Галя. – Вот, остатний кусочек, Петро, тебе чекае.
– А что, Саша, теперь не жалеешь, что остался? – продолжал Петр.
– Пожалуй, оно того стоило. Что-то я узнал.
– А что, интересно? – включилась Олеся.
– Я не знаю, как это назвать. Во всяком случае не из области математики, – попробовал обратить все в шутку Саша. – И вообще: сало доели, водку допили, переходим на вечные вопросы! Вот ведь забавно получается: я вчера вот только говорил с… ну, в общем, с одной местной жительницей. И она мне все рассказывала, какие у русских глубокие и содержательные разговоры. Достоевского цитировала: «Дай русскому мальчику карту звездного неба, и он вернет ее исправленной». Мол, полночь-заполночь, а мы все о судьбах мира. А вот вы прикиньте, какие мы тут мировые вопросы решали: как сало готовят, как в одной квартире три семьи проживут, да нужно ли детям показывать пиписьки. Вот и вся достоевщина.
– Достое-ееевщина, – протянул Петр, – будь она неладна! Это местную интеллигенцию, обожрамшись, на солененькое потянуло, вроде как после торта на селедочку. А у нас и по жизни достаточно достоевщины. Так что давайте-ка лучше про сало.
– Вот что, ребят, – свернул на другие рельсы Валера, – а не пойти ли нам в кабак? Типа, на дорожку. Я проставляюсь. Вы там завтра за меня кулаки держите, мне еще германскую границу пересекать, кстати, без визы. Ну, и конференция послезавтра. Тут местный кабачок есть, где студиозусы оттягиваются, вроде ничего и не слишком дорого. Так что по стаканчику возьмем.
– Ну, тогда пошли, – резюмировал Петр.
И компания влилась в чрево студенческого бара, где орала невнятная музыка и развлекалась не менее невнятная молодежь. Наверное, как раз с такими заскучала в свое время Карен, перед тем как стать Машей…
16. Adieu…
По раскаленной августовской жарой автотрассе несся новенький «пежо» с голландскими номерами, голландским водителем и тремя голландскими пассажирами. Четвертым пассажиром, на середине заднего сиденья, был Саша Смирнов. Позади оставался маленький привал в Бельгии, у отрогов Арденн, где за чашку кофе и за вход в туалет Саша расплатился голландской мелочью – желтых бельгийских монет с королем Бодуэном у него просто не было. Там в туалете он перепутал дверь и вместо выхода прошел в женскую половину (странно, зачем такую дверь между двумя половинками проделали?), и две молодые голландки долго потом смеялись по этому поводу. Ну да, туалетный юмор у них – самый популярный.
Две голландские студенческие пары возвращались из Парижа с какой-то выставки. Вот так вот запросто сели в машину и поехали в соседнюю страну на выставку. А что, каникулы кончаются, скоро за парту – прошвырнемся в Париж! А чтобы оправдать деньги на бензин, связались с системой «Аллостоп» – организованным автостопом. Очень удобно, в самом деле: в этом агентстве им подбирают попутчиков, а те платят по твердой таксе. А уж попутчикам как удобно! От Амстердама до Парижа – тридцать с небольшим гульденов, и столько же обратно, дешевле автобусного билета. А главное, едешь на машине с европейскими номерами. Такие редко останавливают на границе, разве что уж кто-то совсем подозрительный будет сидеть внутри.
Позади был еще такой же маленький привал в Пикардии, еще во Франции. Это там он разговорился со своими попутчиками. Откуда ты, парень? Из России? А, так вот почему ты худой! У вас ведь там кризис, проблемы, хочешь бутерброд? Нет, говоришь, давно приехал? А что в Голландии делаешь? Работаешь, учишься, путешествуешь?
А и в самом деле, что он в Голландии делает? Работает, конечно, кушать-то надо. Причем в последнее время уже и не только уборщиком. Маша поделилась с ним переводами на русский, сама она что-то не успевала, и заплатили за коммерческие бумажки очень даже прилично. Если бы не это обстоятельство, не видать бы ему Парижа. Вот только с Машкой так и не сложилось…
Еще, наверное, он действительно учится. Что-то такое про «школу жизни» говорить глупо, да и очень банально, но ведь и в самом деле он открыл для себя – или в себе? – нечто новое. Что бы там ни было, но он уже не тот растерянный и восторженный школяр, который когда-то спускался по трапу в Схипхоле. Может, уже и выпускник.