Значит, можно не прятаться и жить дальше – свободным. Можно искать свое место… А где оно, это место? Здесь, со шваброй в руках? Вряд ли. На берегах теплых океанов, куда собрался Димон? Тоже не очень верится – разве что дети будут чувствовать этот берег своим домом, но когда они еще будут, эти дети… Или все-таки в Москве – в театре, универе или, может быть, просто там, где спускается вал тополей с Рождественского бульвара на Трубную площадь, где еще прячутся в переулках между Остоженкой и Пречистенкой старые деревянные домики, где усмиряют городскую суету сосны Серебряного Бора… Проживи еще полвека здесь – а все это останется с тобой. Никуда не денется, сколько границ ни пересекай. Как близко все это, в четырех часах полета – и как далеко. В другой жизни, куда не вернешься, не отказавшись навсегда от этой. Но теперь, отныне и навсегда, он сам будет делать свой выбор.
В Амстелфейн Саша добрался поздним вечером. Открыл своим ключом дверь их маленькой квартиры, с кухни доносились веселые голоса Димы и еще какого-то парня. Саша заглянул туда, прямо как был, с рюкзаком за плечами. За столом с бутылками пива и чипсами сидели Дима и тихий болгарин Иво, который уже пару раз заходил к ним.
– О, Саня, здорово! Ну, как Париж?
– Как положено!
– Ну, тогда порядок. А мы тут как раз отмечаем, присоединяйся. Все, через три недели хвосты новозеландским коровам крутить будем. Билеты, паспорта – все оформили.
– Серьезно? Ну, поздравляю. Дим, а я тебе подарок привез, как ты просил. – И Саша выудил из рюкзака дурацкую майку с Эйфелевой башней. – Как видишь, стои'т!
– Ну, чтоб и у нас так стоял. – Дима сковырнул с бутылки «Амстеля» крышку и протянул ее Сане. – Спасибо, брат. Ты прикинь, Иво, – вот в чем буду на ранчо батрачить. Жаль, еще майку с Кремлем взять не догадался. Разве что тут на Ватерлоо у наших купить. Земляку, небось, со скидкой уступят.
Хлебнули пива. Иво молча протянул Саше пачку чипсов, и Саша спросил его:
– Иво, тоже едешь?
– Тоже еду, – кивнул болгарин. – Наконец будут документы у меня.
– Так, Санек, а теперь слушай, – неожиданно посерьезнел Дима. – Теперь деловой разговор начинается. В Новую Зеландию они еще год будут пускать, не меньше. Еще, конечно, есть Южная Африка, но что-то меня туда не тянет, там у негров разборки с белыми крутые пошли, ну его на хрен. А еще, говорят, Канада принимает, но там холодно, и документы сложно собирать, особенно нелегалам. Ты не торопишься выбирать, и это правильно, только долго резину тоже не тяни. У меня есть знакомый мужик, адрес вон на бумажке, он тебе такие рекомендации добудет, закачаешься. С ними хоть в парламент избирайся. Подаешь пока документики в новозеландское посольство, я тебе сейчас распишу, куда и в каком виде. Они там потихоньку оформляются, а мы приедем, освоимся, напишу тебе, как там и что. Ты все взвесишь, а тем временем и бумаги готовы, они и денег не берут. Не захочешь – не поедешь, только… только все равно ведь надо легализоваться. Всю жизнь-то не пробомжуешь.
– Не, Дим, спасибо. Вы пишите, я, может, в гости приеду. А насовсем не хочу. Слишком далеко, не выберешься потом.
– Ну есть еще вариант, конечно. Женись вон на Машке своей, хоть фиктивно, вот тебе и вид на жительство, а если не разойдетесь – годиков через пять и гражданство. Будь у меня тут такая, я бы остался. Голландский паспорт куда круче даже американского, всюду пускают, никто волком не косит.
– Знаешь, это вряд ли. Не очень-то у нас получается.
– В Париже как было, нормально? – спросил неожиданно Иво.
– Нормально. Я бы даже сказал, отлично.
– И вот еще что, Санек, – продолжил Дима, – тебе ведь одному эту квартиру не потянуть, правильно? Так я тебе одного огурца приведу, если понравится – пусть он потом на мое место впишется.
– Наверно, не надо, Дим.
– А что так? Отдельную снимешь? Дороже встанет, смотри.
– Я вернусь домой.
– Что-о-о?
Дима даже привстал, выражая всем своим видом то, что явно хотел сказать, но не сказал: да чтобы обратно в этот совок, да ты совсем сбрендил, жрать там нечего, и никому ты не нужен, и вообще там гражданская война скоро начнется, и… но ничего не сказал. Он умел промолчать. Саша всегда ценил в нем это качество. И сказал Дима только одно:
– Давно так решил, Санек?
– Два часа назад, Димон. Я возвращаюсь.
17. …и здравствуй!
Обратного пути как будто и не было.
Были нудные объяснения на регистрации, почему такой перевес, и Саша все-таки отказался сдавать в багаж вторую ручную кладь и платить, и правильно, потому что несли в салон и по четыре тяжеленные сумки.
Был еще более нудный разговор с пограничниками в отдельном закутке возле паспортного контроля, и даже какое-то уважение в их голосе – надо же, сам возвращается! – и все-таки штраф за нарушение визового режима.
Был ТУ-154, вспарывавший разреженную атмосферу на высоте 10 600 метров. Были две точки в пространстве – Схипхол и Шереметьево – и прямая между ними. Были три с половиной часа свободного времени, к которым шарообразность земли добавляла двухчасовую разницу во времени. Не было ни соседей (точнее были, но он их не запомнил), ни восторга от проплывавшей за иллюминатором географической карты. Собственно, не было и карты – низкие облака ранней осени поглотили самолет, едва тот оторвался от земли, и хотя на высоте сияло ослепительное солнце, но земля была прочно скрыта белой пеленой. Саша припомнил свой полет в Голландию – как он завидовал сидевшему у иллюминатора соседу (а теперь сам сидел на выгодном месте), как с удивлением пережевывал воздушный обед. Теперь еда казалась искусственной и дешевой, да, впрочем, такой она и была. Привык уже к другой пище.
Были соседи-голландцы, туристическая группа, всю дорогу радостно сосавшие пиво и виски и делавшие неуклюжие комплименты стюардессам. Отрываются ребята по полной, отпуск у них.
Но все это было где-то на задворках сознания. Саша думал только о том, как все будет в России. Надо взять такси – и сразу к маме. Впрочем, на такси надо рубли – придется искать обменный пункт прямо в аэропорту, должен же быть. А может, попробовать предложить таксисту валюту? Не возьмет, наверное. Но попробовать стоит. А потом… И уже было невозможно логично представить себе, что – потом. В сознании всплыл хоровод лиц, слов и имен – и все это нахлынуло сразу и полностью, как раньше не бывало. И Саша вновь и вновь погружался в болезненную лихорадку, не замечая ничего вокруг и уходя в только что придуманное будущее, которое через несколько часов, возможно, станет настоящим.
«Пристегните, пожалуйста, ремни». Почти неощутимая перемена наклона самолета. Как долго, как мучительно долго снижается он с этих десяти тысяч метров до уровня человеческих жизней. Но все-таки – увеличившиеся деревья и здания проносятся в иллюминаторе, и сразу толчок снизу, и вжимает тебя в спинку кресла на торможении, и зачем-то аплодируют экипажу пассажиры, как будто удачное приземление – сложный акробатический трюк. «Наш самолет произвел посадку… Температура за бортом… Командир корабля и экипаж…» Когда же подадут трап? Когда же?
Но все-таки подали, и вот они, экономический класс, выходят вслед за вальяжным бизнес-классом и бредут по железной кишке и застекленным коридорам к паспортному контролю. А там, где в прошлый раз таращилась тупая физиономия солдата, миловидная девушка с погонами прапорщика удивленно смотрит на единственный предшествующий штемпель: «декабрь 91-го» – и ставит новый: «октябрь 93-го». Но говорит только ласковое «пожалуйста».
Невыносимо долго приходится ждать у обшарпанного транспортера багаж. За доллар одалживать у грузчика в замызганном халате тележку на колесиках (в Схипхоле-то бесплатно!). Потом заполнять дурацкие декларации, и снова стоять в очереди на таможне, и ползти мимо вялого с виду кота-чиновника в погонах, что ждет свою жирную мышку и пропускает их, ненужных таможне тараканов. Разлет стеклянных дверей, толпа встречающих и – Москва!
– Такси, такси, не надо?
– Сколько до проспекта Мира?
– Сегодня сотня, парень. Сам видишь, что творится.
– Чего сотня?
– Баксов, но можно и в рублях, если хошь.
– Сотня долларов?!
– Ну да, сегодня ты дешевле не найдешь. И автобусов точно не будет.
Изумленный Саша выбрался на улицу – неужели и тут такие цены? Еще пара человек твердила: «Такси, такси», но меньше сотни никто, действительно, не называл, да и в голосах их ощущалось какое-то нервное напряжение. Вокруг одного молодого парня собралась небольшая группа людей:
– Откуда ехал?
– С Пролетарской, по кольцу и по Ленинградке.
– Как там?
– Гаишников ни одного нет, веришь? И машин практически тоже. По кольцу шел сто, не меньше, на светофорах притормаживал, веришь?
– А видел кого?
– Этих-то? Ну, промелькнула пара автобусов с чудилами, уже когда на Тверскую с кольца сворачивал. Блин, как в кино: Ленин на броневике! Автоматы, флаги всякие – от красных до андреевских… Не, ребят, я сейчас последний рейс – и домой. Тут никаких денег не надо, если замочат вот так запросто…
Мужичок невысокого роста подхватил Сашу под локоть:
– Куда тебе, парень?
– Проспект Мира. Сколько?
– Сотня, сотня, – и уже шепотом, на ухо: – Главное, садись, договоримся.
– А…
– Садись, садись.
Мужичок потащил его с тележкой к потрепанным «Жигулям» (как бросалась теперь в глаза вся эта грязь, выбоины на асфальте, треснутое стекло в автомобиле – словно человек без штанов посреди толпы, а ведь раньше никогда такого не замечал!), лихо закидал его сумки в багажник.
– Понимаешь, сам там рядом живу, на Алексеевской, и вправду пора выбираться, – затараторил мужик, – эти-то герои щас бабки с иностранцев посшибают, у них такса, я ж не могу тебе сразу сказать, что дешевле, мне ж потом кирдык, а ты парень хороший, сразу видно. Так что решил: с тебя семьдесят.
– Так тебе все равно по дороге домой? – в Саше просыпался прижимистый голландец. – Тогда сорок.