– Шестьдесят, дорогой, последняя цена. Сам видишь, что творится.
– Ну, сговорились на полтиннике?
– Ладно, – мужик резво тронулся с места. – У меня жена, дети, вдруг чего, тут не до бабок, или мы не русские, друг другу помогать не должны?
Машина выбралась за ворота аэропорта и пошла по удивительно пустому шоссе в сторону Москвы. Саша жадно уставился в окно – и не мог налюбоваться на золотистые и багровые кроны деревьев у дороги. Надо же было подгадать с приездом именно на самое красивое и родное из всех времен года – золотую очень. На фоне деревьев проносились рекламные щиты, все те же SONY и TOSHIBA, а вот и что-то отечественное, крикливое, аляповатое – и даже непонятно, что рекламируют.
– Слушай, давай я по Кольцевой, накинь десяточку на лишний бензин, а то через центр стремно ехать, еще нарвешься на этих…
– Десяточку не накину, цена, как договорились, а маршрут мне в принципе без разницы. А на кого на этих? Которые как Ленин на броневике?
– Ну.
Они выехали на мост, и тут отчетливо заслышалась какая-то дальняя глухая и нечастая дробь, и Саша даже не сразу опознал в ней выстрелы.
– Блин, да где ж это? – еще больше разволновался водитель.
– Не знаю, по воде звук хорошо идет, может быть где угодно, – со странным спокойствием отвечал Саша. Может, теперь это тут верх крутизны, ездить на броневиках и стрелять в воздух. Только в воздух ли? И решил уточнить: – Слушай, а кто они, на броневике?
– Да кто ж… Защитники Белого дома, мать их. Дядя Боря-то давно уж в отключке, известное дело, выпил с утра и весь день свободен, с документами работает.
– Защитники Белого дома?!
– Ну да.
– Да как же… Мы же… Это же мы тогда, в августе, мы же ни в кого не стреляли, и как это может быть теперь…
– Так то август, парень, а теперь октябрь. – Водитель оторвал колючие глаза от дороги и с недоуменной злостью взглянул на Сашу. – Давненько ты, видать, по заграницам. Ну ничего, привыкай.
Березы и клены по обочинам дороги роняли свое золото, и им не было дела до перестрелки, паспортов и самолетов. Они просто росли здесь. Они жили.
Рассказы
«Праздрой»: воспоминание о будущем
Пирожковая на углу Жданова и Варсонофьевского была тесновата, и место за столиком в ней находилось не сразу. Но когда от раздаточной стойки отошли эти двое в безупречных полушерстяных костюмах, младший на полшага позади старшего, они уже знали, куда поставить свои тарелки – вон на тот столик у окна, подальше от остальных. Там что-то еще дожевывал один ханурик: он поднял глаза и готовился, видно, завести свою привычную песнь про «мужики, копеек двадцать бы, а, чисто чтоб поправиться», но встретился со старшим взглядом и просто отошел в сторонку. Вот этому взгляду надо от него научиться, подумал младший.
Старший неторопливо повесил на специальный крючок под столиком свой кожаный портфель, расстегнул его, на ощупь извлек две бутылки «Пльзеньского праздроя».
– А пиво все-таки должно быть хорошим, – резюмировал он, да и кто бы спорил. – Помногу не могу, печень слегка пошаливает, но уж тогда только хорошее. Впрочем, ты там у себя, наверное, тоже времени даром не терял?
– Не терял, – усмехнулся младший, – но по гастштетам особенно некогда было рассиживаться, работа.
– Да ладно, ладно, не на комиссии. Даже поправился вон, как я погляжу.
– Есть немного, – признался младший, – но вот начал бегать трусцой, два кэгэ уже сбросил.
– Мда, мне вот тоже беготня предстоит… Теща ремонт затеяла, достань ей того-этого. Унитаз так непременно розовый, иначе она не сядет.
– Сочувствую.
– А вот скажи-ка, Володя, пива сколько там сортов?
– Я лично около двадцати попробовал, да еще парочку бундесовского.
– А у бундесов сколько?
– Не считал…
Старший лихо отправил в рот еще горячий пирожок с мясом, жареный, с хрустящей корочкой. Ханурик стоял за столиком у самого входа и осторожно косился на эту пару. В самом деле, кто такие? Кто чешское пиво пьет, тот в пирожковую не ходит. Но эти двое уже не смотрели в его сторону. А за другими столами торопливые сотрудники московских контор поглощали свой перекус, и потихоньку выпивали, и травили байки, и дела им особого до тех двоих не было.
– И не считай лучше. Ну…
Старший достал из глубин пиджака швейцарский складной нож, отщелкнул открывалку, сковырнул крышки, разлил по стаканам.
– Чтоб у нас столько же было, – резюмировал он вместо тоста и слегка сдвинул стаканы. – Веришь, что будет?
– Будет, Аркадий Игнатьевич, – уверенно ответил младший, – обязательно.
– Ну да, ну да, – усмехнулся старший, – останкинское полутемное и пшеничное нефильтрованное жигулевское. А еще будет вишневое, какое в Бельгии варят, с завода Степана Разина. Володя, ты же не на комиссии, в самом деле.
– Ну, тогда не будет, – растерянно и несколько облегченно отозвался младший.
– Вот это правильный ответ, хотя бы честный. И оба мы знаем почему.
Младший сосредоточенно и выжидательно жевал свой пирожок, тоже с мясом, но печеный. Он не доверял шкворчащему маслу, в которое опускали порцию за порцией. Наверняка одни канцерогены.
– И я думаю, – продолжил старший, – что лирику про временные трудности и тяжкое наследие мы оставим товарищу Косых. А я с тобой хочу поговорить как с человеком.
Младший по-прежнему молчал.
– Видишь, и место подходящее. С народом, так сказать, наравне. С народом, который пьет уж какое есть… потому что не будет у нас нормального пива, и точка. И джинсов не будет. Чугуна на душу населения – завались, электроэнергии – тоже, про танки я уж промолчу. А пива не будет, и мы оба это знаем, и они знают, – он обвел взглядом соседние столики, – и завидуют и моему «праздрою», и твоему гастштету, а главное, бундесу с его ста двадцатью, или сколько их там, сортами пива в свободной продаже. И вот что делать с этим, я и хочу с тобой обсудить.
– Аркадий Игнатьевич…
– Вопрос понял, – усмехнулся старший. – Если ты на меня пишешь докладную, то я отчитываюсь, что провел беседу с целью выяснить настроение молодых сотрудников. Да и не поверят тебе. Вот тот разве подтвердит, – он кивнул на ханурика, – только вряд ли он чего услышал и понял. А если на тебя докладную, то я просто не напишу. Зачем ты мне?
– Незачем.
– Ну вот. – Старший снова содвинул стаканы, отхлебнул и взялся за второй пирожок. – Ты честный и умный офицер, Володя, мы не первый год работаем вместе, я уж людей вижу. Поэтому я все это тебе и говорю, и не тебе одному, кстати. А главное, ты молодой. Ты доживешь, да и я доживу, но уже отставным. А ты будешь в том возрасте, когда мужчине только и решать судьбу своей страны, понимаешь? Ты и твои друзья. Вот я и хочу спокойно встретить старость. Может, что из вас и получится.
– Вы о чем? До чего именно доживем?
– До полного праздроя.
Старший от души хлебнул пива, прикончил второй мясной пирожок и перешел к третьему, с капустой. Младший немного отставал, доедая второй.
– Ты посмотри сам. Вон тот, в водолазочке, жадно ест. Из соседнего института наверняка, через дорогу. Востоковед, а может, архитектор. На работу приходит анекдоты потравить, да оно и к лучшему, такого работничка сразу б да на пенсию. Пишет диссертацию о руководящей роли МПЛА в ангольской революции или о китайских уклонистах-маоистах и их перегибах. Будет кандидатом философских или исторических… А по вечерам Галича под гитару, ксерокс Солженицына под подушкой. И ничего, совесть не мучает. Справа, подальше, – пролетарий. С утра уже взямши, а теперь добавимши. Зато гегемон. Со стройки, полагаю. Что себе не скоммуниздит, то просто прогребет. А мы ему побольше чугуна на душу, мать! Станет бундес-прораб такому премию выписывать?
– Не станет, – с готовностью отозвался младший.
– А у нас он на Доске почета. Вот у них и пиво. На танки у нас пока еще хватает, а вот на пиво… Да и то недолго это, танки. Не сорок пятый, это вояки всегда к прошлой войне готовятся. А мы должны к будущей, Володя, потому что настоящую мы, полагаю, не выиграем. Проще говоря, просираем мы ее потихонечку.
Младший хлебнул пива, но не торопился отвечать.
– Потому что война эта – информационная, Володя. И если придется в самом деле бросок к Ла-Маншу или там к Тонкинскому заливу, сам понимаешь, не числом танков, и даже не умением, а технологией.
– Так с этим вроде у нас в порядке.
– Пока. Но все же отстаем. По темпам так точно. С тех пор как Сталин кибернетику в лженауки произвел, да и еще того раньше… Видишь, тут не просто склепать-спаять, тут идеи нужны. А идеи, сам знаешь, кто у нас визирует. Это у них бытие определяет сознание, а у нас идеология давно всю материю под себя подмяла. НТР сегодня – это свободное распространение информации, а этого нам как раз по идеологии не положено.
– Секретность и у них есть, – возразил младший.
– Секретность, а не идиотизм, хотя и у них его хватает. Наш какой принцип? Знай только то, что тебе положено. Вроде правильно, вроде удобно, а работает плохо. Сидит такой Косых в каждом НИИ, в каждом конструкторском бюро да визирует, что положено копировать, что не положено. Мне тут рассказали: шумерскую клинопись умудрились в спецхран отправить, на предмет антисоветчины!
– Перестарались, конечно.
– Нет, сбой системный. Шумеры ладно, а мне тут доложили: капитана-ракетчика арестовать не успели, застрелился из табельного. Там у него солдатик уборку делал, чертеж выкинул, потом другой солдатик на помойке подобрал, в спецчасть принес. Первому долбогребу штрафбат, второму отпуск, капитан себе пулю. А в Штатах эти чертежи опубликованы в журнале техническом пять лет назад, Володя, пять! В открытом журнале, я сам смотрел.
– Жалко служивого, – поддакнул младший.
– А мне не жалко – офицер, чай, не институтка, эмоциями владеть должен. Жизнь за Родину отдают, не за истерику. Я вот про что. Вот сидит инженер-электронщик толковый, даже, допустим, старшекурсник очкастый – вот ему бы эти журналы выписать со всего мира, он бы, глядишь, и придумал чего интересного. Ему тогда миллион гонорара, государству – десять миллионов экономии, а вероятному противнику – полные штаны изумления. Вот они, они – так и работают. А у нас его по партсобраниям затаскают, чертежи даже свои по спецхранам запрячут, а к чужим журналам вообще не допустят, если троюродный прадедушка на оккупированной территории был. И зарплата у него сто сорок, будь ты Кулибин, будь портянка. Ну, путевку ему от профкома, ну, премию за внедрение рацухи. И все. Чувствуешь, Володя, откуда отставание по темпам?