– Ага! – навис над дамой волосатый немытый парень. – И долой шестую статью Конституции! Долой руководящую и направляющую!
В этом прозвучало что-то родное и знакомое, только… только причем здесь тогда она, шестая и направляющая?
Дама ничего не ответила, а Серега вновь уткнулся в чудную свою книгу в поисках хоть какой-то подсказки:
«Насмерть перепуганные эсеро-меньшевистские лидеры, в том числе Керенский, искали в эти дни защиты у корниловцев, ибо они убедились, что единственная реальная сила в столице, способная разбить большевиков, – это корниловцы.
В результате всех этих мер большевизм был разгромлен… Разгром ульяновского мятежа показал, что патрио тическое движение выросло в решающую силу революции, способную отразить любые покушения на российскую государственность. Корниловцы еще не сформировали правящей партии, но они действовали в дни ульяновщины как настоящая правящая сила, ибо их указания выполнялись благонамеренными гражданами без колебаний…
Борьба с ульяновщиной покончила с поднявшими было голову советами, освободила здоровые элементы центристов из плена соглашательской политики, вывела их на широкую дорогу борьбы за народное счастье и повернула их в сторону патриотически настроенного офицерства. Справедливый смертный приговор за измену, вынесенный военно-полевым трибуналом лидерам большевицкого мятежа 3 сентября…»
– Что, сынок, к семинару готовишься?
Ласковый голос старика, сидевшего прямо перед ним, заставил его оторваться от чтения. Морщинистое волевое лицо, теплый взгляд… Кажется, он только что вошел и не слышал приставаний Сереги насчет всех этих загадочных партий.
– Да, к семинару, – ответил он, – к коллоквиуму, если точнее.
В самом деле, он же поехал на коллоквиум… только теперь не вполне понятно, по какому, собственно, предмету.
– Учи, учи как следует. Мы же всю жизнь с этим, всю войну прошли. Я вот от Курска и до Будапешта, в танке два раза горел. И все с верой в народ наш, в партию, в корниловские идеалы. Теперь-то у многих молодых ничего святого, а ты, я смотрю…
– А к коммунистам… К коммунистам вы как, дедушка, относитесь? – с замиранием сердца спросил его Серега.
– А как к ним относиться-то? Я уж, сынок, свое с ними отвоевал. Знаешь, чай, Дроздовскую гвардейскую бронетанковую дивизию? Вот я в ней с самого Курска бил этих коммуняк в хвост и гриву, тельмановцев, оккупантов проклятых… Такой у нас с ними разговор был, короткий. Тельманюгенд еще, мальчишки эти, под конец войны с фаустпатронами нас жгли, так их жалели, по морде съездим разок, да и к мамке отпустим. Ну, а если уж из ротфронтовской дивизии, мы вот под Балатоном как раз с «Мертвой головой» схлестнулись – таких пленных сразу в расход. Там меня, под Балатоном, и задело, когда «пантера» ихняя «тридцатьчетверке» моей в борт…
– Тельмановцы – это немцы? – перебил его Серега. – С ними воевали?
– А то сам не знаешь! – усмехнулся дед. – Ну я знаю, конечно, немцы они тоже разные бывают. Тельманы, как говорится, уходят и приходят, а немецкий народ остается. Помню, была у меня там одна… Впрочем, это к делу не относится, – посуровел он.
– А что Гитлер? – с недоумением переспросил Серега.
– И чему вас только учат! – заскрипел дед. – Будто сам не знаешь! Как победили коммунисты на выборах в рейхстаг, стал Тельман канцлером, так товарища Гитлера и в тюрьму. Замучили там его, в Бухенвальде, что ли, уж не помню. И других многих, Рема там, Гесса… соратников-то наших по борьбе, германских патриотов, борцов за народное счастье. И наших-то сколько пожгли, повешали, в сорок первом – сорок втором, оккупанты… Ну ничего, отомстили мы за них. Вот вы и живете теперь.
– Спасибо, дедушка, – автоматом ответил Серега. Ветеранов он уважал, хотя и не очень теперь понимал, что это за такой ветеран и на какой, собственно, войне он побывал.
– Следующая станция – «Университет», – возгласил механический женский голос, и пора было выходить.
Уже на платформе Серега достал свой паспорт, который всегда лежал в кармане, чтобы проверить одну деталь… паспорт казался чужим, иностранным: темно-синий «паспорт гражданина Союза Свободных Республик Евразии». И фотография была Серегина, и даты рождения, и прописка… стоп. Прописка тоже была его, только значилась там вместо площади Э. Тельмана – площадь А. Гитлера.
В это трудно было поверить, но поверить во что-то иное было еще труднее. Он попал в параллельный мир, как в фантастике. Чего загадал, то и случилось. Ах, звездочка-звездочка… Выполнила ты просьбу Сереги. Вроде и осталось все как есть, а один эпизод поменялся. И все ниточки, что от него тянулись, – тоже поменялись. Тельман, Гитлер… странно. Впрочем, не это главное.
Вот есть ли в этом мире Иришка?!
Если нет… Если нет, ну что же, так даже лучше. Все равно расстались они в своем мире вчера, и, конечно же, насовсем расстались – не может быть подлинной дружбы при такой кардинальной разнице во взглядах.
А вот если есть… Тогда, наверное, в этом мире она понимает все, и не нужно ей ничего объяснять про злодейства коммунистов, потому как коммунисты в этом мире – оккупанты, как в нашем фашисты. Их разбили деды под Берлином. И этот мир, наверное, намного счастливее и удачнее того, где все еще существует Советский Союз. А что Гитлеру в этом мире памятник поставили – так это ничего, он же в этом мире ничего, в общем-то, не сделал. Ну, покричал, пошумел, а потом его все одно в расход пустили. Не стоило бы, конечно, памятник, ну да ладно.
Так есть ли в этом мире Иришка?
Серега шел от метро к Университету и смотрел на мир широко раскрытыми глазами. Мир был новый, чужой, но… такой же самый. Такие же машины и прохожие на перекрестке, такой же сверкающий снег и синее небо. Такая же чугунная ограда, такие же яблони выстроились вдоль нее. И круглое здание цирка, и университетская высотка…
Почему, почему? Ведь это же все возникло после 1917 года, оно должно быть в этом мире другим… А, собственно, почему другим? В любом большом городе будет и цирк, и университет, и метро, и люди, которые их строили, окажутся теми же самыми, какая бы власть ни была на дворе. Вот названия станций иные, и то не все, а сами станции – там же, где и в советской Москве, ведь карта никак не изменилась.
А главное, не изменились люди. Наверное, этот мир куда более спокойный, процветающий, в нем не было ГУЛАГа, но в нем тоже была страшная война России с Германией, на сей раз коммунистической. А что, в самом деле! Тогда на выборах в затылок нацистам дышали коммунисты, и если бы не директива Коминтерна бороться на два фронта – и с фашистами, и с социалистами, – могли и коммунисты к власти прийти. Ничего удивительного. А что немцы хорошо воевать умеют и что их Версальский договор сильно обозлил, так это при любой власти не меняется.
Но в этой, корниловской, России наверняка не было коллективизации, индустриализации, дурацкой цензуры… Как-то обошлись, значит. И будет у него сейчас не занудная «капээсня», а что-то другое, интересное, настоящее. Если, конечно, в этом мире он тоже студент МГУ…
Только как, интересно, родился он сам? Как встретились его родители, и больше того, его бабки с дедами? Неужели здесь родители отца тоже поехали отдыхать в один санаторий на Черном море, а родители матери в эвакуации жили в соседних домах? Впрочем, почему нет. Люди здесь так же работали и отдыхали, влюблялись и рожали детей. И война была.
А вот как родители Иришки? Кто они у нее? Отец – офицер, мама вроде как учительница, а вообще-то офицерская жена, это профессия. Да, похоже, не видать ее в этом мире, уж Советской Армии тут точно не будет. Ну и ладно. И даже к лучшему.
С замиранием сердца подходил он к родному факультету, поднимался на нужный этаж, примечая любую мелочь. Лозунга на крыше («Слава советской науке») нет, уже хорошо. Пол какой-то другой, выложен цветной плиткой. Какой-то плакат цветастый, вроде его раньше не было… А может, и был. Вот в гардероб такая же очередь, и гардеробщицы такие же неторопливые, и не вспомнишь, те же самые лица или другие. Никогда не обращал на них внимания. Только лифт тут справа, а не слева.
Но беспокоился Серега зря. На месте была аудитория, и группа заходила вроде как его, только пара лиц была незнакомых. А у окна сидела Иришка и болтала со Светкой, подружкой своей…
– Здорово, Серега! – хлопнули его по плечу. – Чего стоишь столбом, уже Викторыч идет!
Значит, все в порядке, его место в этом мире не изменилось. А Викторыч… он-то здесь причем, сатир капээсешный?
Но в аудиторию действительно вошел шаркающей походкой тот самый Викторыч (только, кажется, прихрамывал он на другую ногу), обвел тяжелым взглядом студентов…
– Садитесь. Ну, добровольцы есть? Тема сегодняшняя, как вы помните, – семнадцатый год, развитие кризиса и предпосылки октябрьского переворота.
А Серега уже тянул руку, вот сейчас он покажет сатиру, почем фунт большевистского лиха!
– Давай, Демин, давай, – поморщился сатир, и видно было, что не ожидает он от него ничего хорошего.
И Серега дал. Врезал по полной. Что прочитал сегодня утром – рассказал в деталях и расписал, от какого ужасного будущего спасло страну своевременное подавление ульяновского мятежа. И про лагеря, и про голодомор, и про подавление свободы… Ребята в группе стали даже оглядываться на него, и во взглядах читалось: «Да что это с тобой?» А Иришка… Иришка смотрела на него во все глаза.
– Молодец, Демин, – сатир, похоже, сам был удивлен, – я вижу, взрослеешь. Садись, пять.
Помолчал, пожевал губами и продолжил.
– Вот видите сами, какие судьбы решаются в эти выходные. История Отечества – это вам не просто предмет, это наша с вами современность. Вот тогда многие не понимали действий Лавра Георгиевича, даже в ближайшем окружении оппозиция была, пока не повывели ее, а уж теперь и подавно. Видите сами, как корниловские идеалы сегодня оплевывают и продают, за доллары американские как мартышки вертятся, про свободы всякие попугайски твердят.