Книга легла в дорожную сумку вместе с диктофоном и прочими журналистскими принадлежностями, и забыл Игорь про нее до самого аэродрома. Да и там как-то оказалось не до чтения – приехал поздно, и пока отстоял очередь на регистрацию, пока прошел через контроль, уже пора было и на посадку.
Рейс был ночной, с посадкой в каком-то Радужном. Игорь уже успел задремать, когда старенький «ЯК» клюнул носом, командир корабля попросил всех пристегнуть ремни, и противно-вежливая стюардесса пошла будить тех, кто не послушался. За иллюминатором была сплошная чернота, только горели внизу какие-то костры, словно в советских фильмах про партизан. Неужели тут так отмечают посадочную полосу, спросонья удивился Игорь. А потом понял: газ. Буровые вышки.
В Радужном выходило всего несколько человек, но самолет зачем-то потребовали освободить, и сонные пассажиры, запахнув московскую еще одежду, побрели к аэропорту под пронизывающим снежным вихрем ханты-мансийской зимы. Градусов сорок, отметил насквозь продрогший за эти десять минут Игорь.
А потом они застряли на несколько часов. То ли техническая неисправность, то ли полосу замело… Игорь с изумлением бродил по довольно большому и совершенно пустому аэропорту, выросшему со своей таможней и паспортным контролем посреди газоносной тундры, и упивался чувством полной нереальности этого места. Для пассажиров даже открыли буфет, и Игорь съел дорогущий жирный беляш, запил растворимым кофе.
Спать не хотелось, но и бодрости не ощущалось. Растянуться на пластиковых сиденьях с комфортом не получалось, бродить надоело, и тогда он достал книгу. Оказалось, что Мураками совсем не тот, а другой – ну бывают же и в Японии однофамильцы! История была про какого-то чудака, который мечтает поесть какого-то особенного супа, а в результате попадает во всевозможные переделки. За окнами крутился снег, тело уже ныло от пластикового комфорта, из глубин желудка накатывали беляшные волны, а на страницах книги смаковалась в деталях вместо супа какая-то каша из крови и спермы, и от этого тошнило хуже, чем от беляша. Игорь швырнул книгу обратно в сумку и закрыл глаза. Бедный Франклин, куда же я его засунул, подумал он.
Но вот позвали на посадку, и снова надо было пихать дубленку в рентгеновское чрево, и идти по вьюжному полю до трапа, и устраиваться в кресле, и погружаться в черную, обессиленную дремоту до нового «пристегните ремни».
А в Кызыле уже вовсю сияло солнце, и даже мороз можно было потерпеть (объявили, что тут минус тридцать пять, в Радужном потеплее). Молодая женщина в роскошной дубленке, такая румяная красавица, как с рекламного буклета, завязывала у трапа шарф дочке лет двух: «Ну вот, Машенька, папа нас сейчас встретит… Как же жить тут будем с тобой, в холоде таком, а? Ну ничего, годик перетерпим…»
Пассажиров провели мимо красивого, но недостроенного здания аэропорта в национальном стиле к какой-то калитке в сетчатом заборе, и там Игорь увидел встречающего – в руках он держал картонку с его фамилией. Местный журналист, из редакции с ним связались, попросили содействовать.
Назвали свои имена, пожали друг другу руки, и сразу же Игорь натянул обратно перчатку, а местный – варежку.
– Ничего, что не в такси? Тут на маршрутке недалеко.
– Да ничего, конечно.
– И еще, мы решили, что вам будет удобнее не в гостинице, а на квартире. В самом деле, зачем с чужими людьми, шумно… А так – есть однокомнатная квартира в тихом районе, и цена точно такая же.
– Да конечно.
Это же его город, и он наверняка лучше Игоря знает, куда податься.
Они забрались в микроавтобус, благо практически без багажа. Встречавший сунул мелочь толстой тетке у самых дверей (маршрутки тут с кондукторами, догадался Игорь, значит, народ платить не хочет), салон быстро заполнился. Люди были совсем другими, чем в Москве, и дело даже вовсе не в монголоидных лицах. Нет, не только это… Они все, даже и русские, были какие-то бесстрастные, несуетливые, Игорю неловко даже было в московской своей дубленке.
– Надолго к нам?
– На три дня, потом улетаю через Красноярск.
– Ну да, мне говорили. Прямые московские рейсы ведь только раз в неделю.
– Да какая разница, прямой – одно название… в Радужном все равно несколько часов в аэропорту сидели.
– Как, удалось поспать?
– Да нет, читать… пытался. Такая гадость попалась, знал бы заранее, ни за что бы эту книгу не купил.
– Бывает, – вдохнул местный журналист. – А что, про шаманов наших писать будете?
– Про шаманов, – ответил Игорь и подумал, что не о том, совсем не о том пишет его столичное глянцевое издание. Ну шаманы, и что шаманы? Среди них полгода надо прожить, чтобы что-то о них узнать, чтобы они тебе хоть краешек подлинного своего искусства приоткрыли. А вот написать бы про этих людей, как они тут живут, что их заботит… Но – нет информационного повода. Вот если разразится тут гражданская война или тайфун сметет город с лица земли, то совсем другое дело.
В заиндевелом окне ничего не было видно, только мелькали блочные дома, как в любом российском городе.
– На Лопсанчапа, – подал заявку местный, и Игорь сразу поразился названию этой остановки. Надо же: Лопсанчап!
Они вынырнули из ледяной маршрутки на еще более ледяную, хоть и залитую солнечным светом, улицу Лопсанчапа, прошли мимо киосков во двор, а местный журналист все показывал: тут остановка, там магазин, там еще один.
Игорь удивился, до чего же пустым оказался этот квадрат двора, ограниченный строгими коробками кирпичных зданий. Немногочисленные прохожие куда-то спешили, и совсем не было видно детей, хотя посреди двора располагалось что-то вроде детской площадки: крашеные деревянные теремки в национальном стиле, горка, качели… Ну да, в такой холод особенно не погуляешь. А еще показалось удивительным, как мало стояло во дворе машин, особенно после Москвы, где вечером иной раз и не воткнешься в собственном дворе, приходится искать по соседству. Небогато живут.
– А что снег такой серый? – спросил Игорь. Снег еле прикрывал землю, никаких сугробов, как в Москве.
– А от сажи это. ТЭЦ углем топят, и уголь плохой, вот гадость и выносит из трубы. Вечером сами увидите, форточку откроешь – сажа прямо в дом летит, подоконники в таком же сером налете.
– Как вы тут живете… – протянул Игорь, вспомнив ту элегантную даму на аэродроме. Он перетерпит три дня, она годик, а они – жизнь…
– Привыкли, – улыбнулся местный журналист. – Вот и подъезд ваш.
Раскрылась тяжелая деревянная дверь, безо всяких кодов, Игоря обдало домовым теплом, и только тут он оценил, как все-таки холодно было на улице.
– Зато топят хорошо, в квартирах тепло, не мерзнем.
Прошли мимо электрического щита – дверца на нем отсутствовала, а внутри громоздилось нелепое сплетение проводов, словно по ночам их перекусывали враги, а потом восстанавливали монтеры. Впрочем, может, так оно и было.
Лифта в пятиэтажном доме не оказалось, и подниматься пришлось пешком, но это была экскурсия. Вот, на втором этаже выбит небольшой кусочек оконного стекла на площадке, само стекло сплошь заледенело, а вокруг дырочки выросла настоящая снежная труба: видно, теплый влажный воздух подъезда оседал не только инеем на стекле, но и снежной бородой по краям, и борода эта росла и росла – до оттепели? Да бывают ли тут оттепели?
– Что за книгу-то читали, говорили, вам не понравилось? – местный решил поддержать разговор.
– Да японец какой-то… Однофамилец Мураками, слышали?
– Конечно.
– Только общего ничего.
Остановился прямо на площадке, расстегнул сумку, вынул книгу:
– Хотите, вам отдам?
– Если плохая – зачем?
– Ну и…
На площадке как раз пованивала пасть мусоропровода, и Игорь без раздумий отправил туда книгу.
Сонная голова гудела, ничего не соображала, и уже не по мнила о дружище Франклине…
Они поднялись на третий этаж, открыли железную дверь, и Игорь, наскоро выпроводив местного коллегу, повалился, едва раздевшись, на кровать, в тяжелый и гулкий сон.
Виктор Никанорыч с Верным стояли у самого входа в магазин. Нет, конечно, никто уже не называл его Виктором Никанорычем, разве что Витюшей, или хоть вот Никанорычем, если уважительно. Да и Верного кто так назовет – псина и псина, каких много по улицам бегает, ногой пнул и дальше пошел. Но на самом деле это действительно был Верный Пес, деливший с хозяином и горести, и радости. Горести – это понятно. А радости… ну вот колбасу, например. На прошлой неделе собрались в магазине выкинуть целых две палки колбасы, совсем заплесневели, это при местных-то морозах. Но отдали им с Верным. На целую неделю растянули, и хлеба меньше ели. На выходных по этому поводу купил Никанорыч не чекушку, а целую поллитру, и выпили они ее вдвоем – не с Верным, конечно, а с Семеном Евге-ньичем из третьего подъезда. Он огурчиков домашней засолки тайком от жены приволок. Душевно посидели.
В этот день в магазине явно нечего было выкидывать, и продавщица уже косо смотрела на Никанорыча, но не гнала, добрая душа. А что, они с Верным гуляют, вот и зашли обогреться. Квартира теплая, ничего не скажешь, зато посреди прогулки хорошо бывает вот так зайти в магазин.
Умный пес смотрел на проходящих жалостно, как смотрят бездомные, хотя Никанорыч держал в руке конец веревки, обмотанный вокруг шеи Верного. На кожаный ошейник-то денег разве напасешься! Но Верный знал, что сегодня Никанорыч пустой и от него толку мало. Старик неловко потянулся к стоящим на полу сумкам, и какая-то женщина, что беседовала у прилавка с продавщицей, резко окрикнула его.
– Да я поправить только! – сник Никанорыч. Нет, он не думал воровать. Но просто подержать эту сумку, где и пельмешки, и сметанка, и даже яблочки – это зимой! – уже и было бы приключение.
– Иди себе, Витюша, – окрысилась на него и продавщица, – не хватало еще!
– Да я ж поправить, – вяло отозвался он, дернул веревку, и они с Верным пошли на улицу, на холод.
Оставалось, впрочем, еще одно средство. Последнее. Дом был небогатый, мусор соответственно тоже, но все-таки… Они пересекли двор, Никанорыч достал из кармана ключ собственного изготовления (зря, что ли, полвека слесарил) и открыл помоечный отсек. Дворничиха сейчас не должна заметить, обед у нее.