А что, кстати, баня? На сегодня занята. И банщик в этом году какой-то новый, их не знает. Ну ничего, Серега с ним договорился, что в полночь, как попарятся последние клиенты, после официального закрытия он все приготовит и уйдет. И парься хоть до утра. А малой – что малой, положим спать, он и не проснется. Ничего страшного!
На том и порешили. Замученный дорогой Митька уснул раньше, чем коснулся головой подушки, так что было время и собраться с толком, и Смирницких подождать на сосновой полянке у главного корпуса. Ясная августовская ночь, напоенная лунным светом, очертания стройных сосен, запах близкой воды и лесных трав.
– Вот оно, счастье! – выдохнул Володя.
– И еще две недели впереди! – отозвалась Ленка.
– Как город надоел…
– Вовка, знаешь, что я думаю… Вот как все-таки здорово, что живем сами по себе, можем поехать, куда хотим, и не нужны эти Багамы, и миллионы эти, просто вот так вот жить – вот это и счастье.
– Ага…
А тут и Смирницкие подошли, отправились к бане. Справа спал сосновый лес, слева за стволами блестела под луной вода, и так сладко было представить, как будут они нырять в этот плещущий свет, прямо из парилки…
У самой двери бани им навстречу шагнула фигура:
– Уж и заждался, ушел почти. Вот и ключи, только завтра, едритьска-сила, поутру верните.
– Какая, говоришь, сила? – усмехнулся Смирницкий.
– Чего? – не понял банщик. – Печка нормально протоплена, каменка хороша, сами увидите.
– Да не, я не о том, присказка у тебя забавная.
– А… – кажется, он так и не понял, о чем это. – Ну, пошел я, легкого парку.
Парок и вправду был – легкий, но забористый. Протоплено отлично, и стены добротные, досками обшитые, держали пар, и масла шалфея в воду капнули, когда поддавали, и вениками нахлестались…
А потом можно было лежать на воде, и над тобой плыли звезды, а под тобой озеро дышало своей жизнью, неизменной с ледникового периода, и сказочными были в этом полнолунии стволы сосен, россыпи трав, деревянные мостки и силуэты женщин, выходящих из воды.
Завернутые в простыни, раскрасневшиеся, счастливые, они потягивали за столом пиво, как вдруг Володя спросил у Смирницкого:
– Что там за присказка была у банщика?
– Какая присказка?
– Ну, ты еще переспросил?
– Не помню… А что?
– Едритьска-сила?
– Ну да. А что?
– Да так, вспомнилось… Сегодня как раз Митька про армию меня расспрашивал.
– Так пацан, ему и положено. Наша Танюха другим интересуется, все больше с мамой шепчутся. Мне бы вот тоже сына… может, через годик на второй заход пойдем.
– А у нас, – Володя сделал большой-большой глоток и в изнеможении откинулся к стенке, – у нас прапор был, батальонный старшина.
– Батальонный старшина?
– Ну да, часть кадрированная, рот не было, сразу батальон. Так вот, был такой товарищ старший прапорщик Дерюгин. Но все его звали Крамором, хрен его знает почему. Вот у него такая же присказка была.
Дамы тем временем завели свой какой-то разговор, что-то о моделях и размерах, ну, как положено – мальчики о мальчишеском, девочки о девчачьем. Отдых все-таки.
– А у нас старшина был – хохол, – поддержал разговор Смирницкий.
– Это часто бывает, хозяйственные они. Наш вот русский был. Но не в том дело. Сволочь редкостная.
– Ну, на то и старшина.
– Нет, я не в том смысле. Что он там за порядком смотрел, наряды лепил – это, в общем, должность у него такая. Унижать он нас любил. Даже, знаешь, мог не наказать, а вот перед строем вывести, да как начать… Или вот, встанет батальон на «взлетке», и – досмотр тумбочек. У кого что хранится, да с комментариями. Письма, фотографии, книжки – знаешь, как начнет перед всеми: «Вместо бабы своей лучше пасту зубную положите, товарищ солдат! Баба – она, едритьска-сила, гигиене не способствует! Как на случку в увольнение бегать, это вы сразу, едритьска-сила!» Так обосрет перед строем, карточку потом прямо в руки противно брать.
– Ничего себе, – присвистнул Смирницкий, – и что ж, не отпи… не отходили его за такое? – поправился он, оглянувшись на дам. Они уже и прислушиваться стали к мужскому разговору.
– Ну не в открытую же, часть у нас приличная была. Только когда основная масса дембелей уходила, он отпуск брал, два раза в год. И из города уезжал. Он неженатый был, на родину ездил, куда-то в другую область.
– Ну, тогда понятно. Мужик без бабы, он звереет. Особенно вдали от дома. Он, считай, как вы срочную служил, даром что в казарме не жил. Та же лямка.
– Но, знаешь, один раз, как предыдущий призыв дембельнулся, он потом неделю в очках темных ходил на службу. И шепелявить стал, зубы, видно, тоже пересчитали. У нас ребята были с Дагестана, нормальные, но представления у них свои. Их по матери-то не пошлешь, обидятся, а чтобы вот так перед строем…
– Да… – протянул Смирницкий. – Наш хохол и по матери мог, и всяко, и по морде даже заехать, но без дела не унижал. Мы-то мотострелки были, не то что вы, у нас попроще.
– И знаешь, ты прав насчет лямки. Ему однажды Ванька Новиков так и сказал: «Мы, товарищ старший прапорщик, тут у вас в подчинении два года, а вы вот этой каптерке до пенсии служить будете». Тот, знаешь, осекся даже. Мы думали, он Ваньку по стенке размажет, а он так на секунду замолчал, сглотнул да гаркнул: «Товарищ солдат, почему сапоги не чищены?» И наряда даже не влепил.
– Нечем крыть.
– Ну так. Вот я и подумал: встретить бы его сейчас… Вот просто встретить, Ваньку того же привезти, он же тоже москвич, еще кого-то из ребят. И спросить его: ну как, товарищ старший прапорщик Дерюгин, жизнь твоя прошла? Сколько портянок перемерял? Сколько плащ-палаток наших спер да туристам продал? Не зря прожил, да? А мы вот – кто в бизнесе, кто еще где, но все людьми стали, живем нормально. Один ты в своей каптерке заживо сгнил. Вот это, знаешь, месть почище мордобоя будет.
– А точно, – усмехнулся Смирницкий. – Напишите в часть, узнайте, служит ли еще, или дембель ему вышел, или просто ласты склеил от жизни такой. Да и поезжайте, поприветствуйте товарища.
– Да лень. Ну его. Ребят, кто еще в парилку, по последней, а?
– Я с тобой! – подхватилась Ленка.
А Смирницкие не пошли, напарились уже досыта. Да оно, пожалуй, и к лучшему.
Утром Володя зашел в административный корпус, оформить курсовку (вот ведь тоже дурацкие правила, Советский Союз в миниатюре). Администратор была любезна и приветлива, как всегда, цены были по нынешним временам несерьезные, и только одна мысль не давала покоя…
– Скажите… – вдруг, неожиданно для себя самого, спросил он, когда все дела уже были улажены, – а как фамилия вашего банщика?
– А что, какие-то возникли проблемы?
– Да ну что вы, какие проблемы, банька у вас просто райская, работает он тоже отлично, просто лицо показалось знакомым.
– Да-да-да, работает отлично, не нарадуемся. Сами знаете, на пенсию не проживешь, даже на военную, а мужчина он еще не старый, можно сказать, даже молодой. Исполнительный, порядок поддерживает. Он ведь из армии демобилизовался, или как это теперь называется, служил в других местах, а родом-то отсюда, вот и вернулся домой, к родным.
– А фамилия – Дерюгин?
– Ну точно, а вы откуда знаете? Тут раньше-то полдеревни у нас было Дерюгины, сейчас уж никого, почитай, не осталось, да и деревни той уж и на карте нет, иван-чаем все поросло. Вот три года тому тетка его померла, он из Дерюгиных последний, так ведь и не женился… Откуда вы-то знаете?
– Да… – замялся Володя, говорить ли, нет ли, а потом решил сказать неопределенно, свободы своей не стискивать подробным объяснением: – Встречались когда-то давно, помню вот такого товарища старшего прапорщика Дерюгина. Вроде похож. Подумалось, может, он и есть.
– Вот же какой у нас знаменитый банщик, и в Москве про него знаете! В газетах, наверное, писали? Вы, может, журналист, репортаж про него делали?
– Да нет, что вы, – рассмеялся Володя, про Дерюгина и в газетах! Разве что в журнале «Крокодил», причем в роли самого главного крокодила. Но говорить такого не стал.
– А зря, про него бы надо. Он же у нас герой-ликвидатор, чернобылец. Знаете ведь, человек жизни другим, можно сказать, спасал, а свою-то подпортил, и как. Жена ведь от него ушла, у него после того Чернобыля ни деток уж не было, ни мужского, знаете, начала. Вот она его и бросила, зачем он ей такой. А он с тех пор так и неженатый, жалко вот мужика, да и есть у нас кому, есть…
– Чернобылец, говорите?
– А то! И медаль ему прислали, ликвидаторскую. Он же добровольцем туда, сам заявление писал! Только не умеют ведь у нас беречь своих людей, главное наше богатство…
– Ладно, спасибо.
Володя вышел на крыльцо, закурил. Чернобылец… Ну и что? У них в части половина офицеров и прапорщиков была оттуда, войска-то химические, никто и в голову не брал, что они особые герои. Ну, льготы были положены. Тогда вообще об этом не задумывались. Дежурный по части один раз, шутки ради, счетчик Гейгера принес на дежурство, стал подносить ко всем предметам в дежурке, и стул, на котором он сидел, выдал – сорок пять миллирентген в час! Три фона, втрое выше, чем положено. Обычный стул из магазина, он в Чернобыле не был, но вот те зады, что на него садились день ото дня…
А вот сволочью он был редкостной, товарищ старший прапорщик, это да. Это несомненно. И в морду бы ему дать не мешало.
Да, может, совпадение? Лица он в темноте так и не разглядел. Фамилия редкая, но не уникальная, как и присказка та дурацкая. Впрочем, что гадать. Все равно ключи от баньки у него, и надо занести их банщику, вот при дневном свете и разберемся.
Володя отправился к бане, но уже сам не верил в совпадение. Вот теперь – сказать ему все, все что хотелось тогда, да возможности не было. Показать ему, что он – он теперь человек, и всегда им был, а Дерюгин как был нулем и холуем, так им и остался. Наглядно так показать. Доказательно.
– Доброго утра! Ну, как банька?
Дерюгин стоял прямо перед ним – сам вышел навстречу, по своим каким-то делам, и был он постаревший, сморщенный слегка, но все тот же самый Крамор, про которого писали на дальней стене гаража: «Крамор – мраки», и когда смывали эту надпись, она обязательно появлялась вновь.