равдываясь, признался, что пил с Милошем. «С кем?» — не поняли милые люди. Милош не зря еще в 1951 году сомневался в американских мозгах.
Потом мы встретились с ним в Будапеште на большом американском конгрессе по случаю вельветовых революций. Мы много ходили вместе, с ним и с Михником — американцам это не нравилось. Я записал нашу длинную беседу втроем в «Хилтоне» о Европе и России, было интересно — привез в Россию. Никто не хотел печатать. Кассета потерялась в какой-то либеральной газете.
Незадолго до смерти Милош передал мне свое пожелание, чтобы я написал о его книге. Чтобы поработить разум, нужно его иметь. Такой вот крепкий философский разум, который не боится ни Канта, ни Маркса. Безумие поработить невозможно.
Злая куколка Нового Орлеана
Случись мне быть американским писателем, я бы жил в Новом Орлеане. Где еще? Писатель — охотник за призраками. Питается чертовщиной. Америка же сопротивляется всему непонятному. Она просветит тебя насквозь. Нью-Йорк, конечно, мог бы стать моим запасным аэродромом — там свои лабиринты. Но стерильные города Новой Англии, бездарный Вашингтон, тоскливый Средний Запад, парниковая Флорида, хваленая Калифорния — все это одинаковые бифштексы за девятнадцать долларов и девяносто пять центов ($19,95 — смотри меню) из невкусного мяса, которым тебя накормят в очередном ресторане. От такой Америки хочется бежать, хоть в Интернет. И вот на фоне демократического однообразия, от которого ноют зубы, возникает устье Миссисипи — садок аллигаторов, край лупоглазых смеющихся негров, плавучих казино и элегантных белых женщин, которые носят яркие платья, развевающиеся на ветру. Не Америка, а мираж с ядовито-ярким коктейлем. Выпьешь его, и перед глазами встанет большой город чугунных балконов и разноцветных домов. Это не имитация жизни, а поднебесный ночной клуб с разрывными звуками саксофона, белыми расстегнутыми рубашками, сексуальным томлением тела. Солнечное утро, полное птиц и звона колоколов, встречай в уличном Café du monde с широкой чашкой настоящего «кафе о лэ». Не поехать ли нам сегодня на старое кладбище?
Покойники висят в воздухе в мраморных надгробиях. Тебя ведут поклониться культовой могиле королевы Вуду. Могила обсыпана мелкими монетами.
— Причем здесь эта королева?
— Пятнадцать процентов новоорлеанцев практикуют Вуду.
В центральной вудунской аптеке можно купить воскресительный крем. Тебе это надо? Так что, у вас по улицам бегают зомби? Милый городок, где бегают зомби, обмазанные воскресительным кремом! Меня ведут в храм Вуду, который для отвода глаз закамуфлирован под музей. На выходе из него, слегка ошарашенный, я покупаю женскую куколку Вуду, прямо скажем, с нехорошим лицом. Что значит: нехорошим? Ну, между нами, злым. Во всяком случае, очень запоминающимся лицом. До сих пор ее помню. Куколка жила у меня в квартире в Москве. В шкафу с книгами. Вместе с пастью аллигатора из Миссисипи. Из того же псевдомузея. Аллигатор тоже был не очень добр: с открытой перекошенной пастью. Зачем я его купил? Я показывал его друзьям, и они говорили: какой-то он странный. Навез ты всякой дряни из Нового Орлеана… Потом домашние втайне от меня снесли куколку на помойку, выбросили в дворовый мусорный контейнер. Как же вы, не спросясь меня, ее выбросили? Я был встревожен. Я не сказал домашним, что в Новом Орлеане мне категорически запретили ее выбрасывать на помойку. Но у нее же злое лицо! Да, но ее нельзя выбрасывать! Вскоре я перестал жить в той квартире. Твое влияние — Новый Орлеан. А на старом кладбище я спросил:
— Почему покойники висят в воздухе? Нельзя было, что ли, похоронить в землю?
— На случай наводнения.
Я не поверил: передо мной большой город с разноцветными домами. Это было восемь лет назад. Я знал: города смертны, как люди. Но ведь Америка непобедима! Я помню, с университетских времен, великое волнение умов по поводу Лиссабонского землетрясения в 1755 году: за какие грехи? О землетрясении забыли по-настоящему разве только после Хиросимы.
Пятнадцать процентов вудунов в Новом Орлеане! Не мало. Я видел фотоснимок урагана Катрин, сделанный из космоса. Мы все его видели. У этой куколки тоже недоброе лицо. Кого тут выбросили на помойку? Что нам хотела рассказать Катрин? Чему научить? А эти христианские призраки, в которых верят набожные негритянские кухарки и белые плантаторы? Они скрипят по ночам половицами в загородных домах в устье Миссисипи. Кто с кем передрался?
И вот результат: десятки тысяч людей не поверили предупреждению. Авось по-американски. Кое-кто оказался слишком беден или стар, чтобы уехать. Большая часть из них плавает по улицам города вперемежку с метровыми акулами. Им явно понадобится воскресительный крем. Но хватит его на всех у вас в Америке, президент Буш? Впрочем, акул воскрешать необязательно. Возможно, нам опять решили рассказать про нашу человеческую природу. Мародеры стреляют по военному вертолету, который хочет эвакуировать страдальцев. Откуда взялись толпы мародеров? Полуголые, в одних штанах, они грабят, крушат и стреляют. Наводнение превратилось в лотерею. За один день выиграешь больше, чем заработаешь за всю жизнь. Дезертирство неподкупных американских полицейских — обратная сторона медали. Самцы бросились — по колено в вонючей воде — ловить самок.
— Сэм, ты что, как ты смеешь, я же твоя хозяйка!
Сэм догнал, изнасиловал, утопил хозяйку. Чем эти мирные люди занимались до городского кораблекрушения? Наводнение смыло румяна политической корректности. Афро-американцы опять превратились в негров. Негры, в свою очередь, превратились в больших обезьян. Вот уж порадуется за Америку добрый Бен Ладен: у них все нормально с моралью и совестью. Бедная медсестра из разбитого девятиметровой волной госпиталя сидит и плачет: теперь мы стали страной «третьего мира». Вытри слезы, сестра! Отстроили Лиссабон. Отстроят и Новый Орлеан.
Неблагодарное дело — писать о катастрофах и действующих президентах. Другое дело — о куколке. Я помню мелкое взморье возле Нового Орлеана. На пляже горели высокие костры бойскаутов. Вязкое дно. Купаться мне не удалось. Хуже Балтики. Откуда взялась такая мощная волна?
В вечность уплыло старое кладбище. Не нужно, в самом деле, выбрасывать на помойку куколок со злым лицом.
Остров устриц
Когда французы узнали, что я вместе с Женей и нашей глазастой полуторамесячной Майкой решил отдохнуть на острове Ре, они, честное слово, зауважали меня.
— Откуда ты узнал об этом острове? — спросили меня французы, словно его нет на карте Франции, и я узнал о нем по закрытым каналам.
— А что такое? — осторожно спросил я, стараясь не выдать себя.
— Да это же такой остров! Ну, словом, прекрасный выбор! И как пришло тебе в голову туда поехать?
— Ну, кто ж не знает об острове Ре! — с важным видом ответил я, довольный тем, что поразил французов.
Между тем, об острове Ре я узнал в последний момент, буквально накануне отъезда из Парижа. Я, конечно, знал, что мы едем на атлантический остров, расположенный пониже Бретани, повыше Бордо, но что это за Ре и с чем его едят, я понятия не имел. Пригласил нас приятель, чья подруга имеет четырехзвездочную гостиницу на острове — не отказываться же? Но бывают ведь такие совпадения: собравшись на остров, я на заднем сиденье взятой напрокат машины нашел последний номер журнала «Пари-Матч», где был длинный репортаж как раз о Ре. Вернее о тех, кто на нем приобрел недвижимость. Журнал с искренней, щенячьей радостью изображал остров как страшно модное место, атлантический аналог Сан-Тропе. Помню, читая журнал, я представил себе, как Сан-Тропе собрал свои вещи и, не спросившись ни у кого, прописался в Атлантике. Из целого выводка известных всей Франции людей, обретших, по мнению журнала, счастье на острове Ре, я, признаться, почти никого не знал ни в лицо, ни по имени. Однако незнакомый кумир, раблезианский мужик в розовых купальных трусах, поразил меня тем, что сидел в пенящемся океане прямо под длиннющим мостом, связывающим остров с материком. «Надо же, красивый отгрохали мост!» — отметил я про себя. Вдобавок выяснилось, что Шарль Азнавур написал знаменитую песню про лес «Трусе Шемиз» (вспомнили ее мотив?) на острове Ре, и я приготовился увидеть горы в сосновых кущах.
От Парижа до острова Ре — четыре часа езды. Мы прокопались, и выехали уже под вечер, около шести. На выезде из Парижа в наказание за нерадивость простояли в пробке и заволновались: нас ждали на острове к ужину. Дальше автострада на Бордо рассвободилась, но гнать не хотелось. Главным образом, из-за Майки, которая спала на заднем сиденье с зажатыми кулачками на уровне ушей, а, когда просыпалась, делала уморительные ораторские гримасы, словно уже готовилась поступать во ВГИК. А, во-вторых, из-за французской полиции: она в последнее время озверела и ввела чудовищные штрафы за превышение скорости. В свое оправдание полиция заявила, что из-за ее зверств на дорогах почти вдвое сократилось количество трупов. Однако тащиться по автостраде со скоростью сто тридцать километров в час было тяжелым испытанием для русского человека.
Наконец, свернув с автострады, мы поехали по дороге, ведущей в приморский город Ля Рошель, где молодой Сартр обучал лицеистов-лоботрясов философии и от злобы написал свой первый роман «Тошнота». А дальше мы уперлись в тот самый длиннющий мост. Въезд на остров Ре оказался платным. Это мне решительно не понравилось. Еще не знаешь, за что платишь, а уже платишь. Ладно бы на выезде с острова. А то, как на французской бензоколонке ночью — плати вперед. Правда, у нас… — но какая разница! Русский человек за границей забывает о родных порядках и становится таким требовательным, будто у нас за все услуги платишь только в конце квартала. Русская требовательность за границей уникальна. Она изводит обслуживающий персонал. Русский придирается ко всему. Почему у вас нет русских газет? Подайте мне водку на березовых почках! Ах, у вас ее тоже нет? А что — с угрозой — у вас вообще есть? Если русских людей снова перестанут пускать за границу, свободный мир вздохнет с облегчением.