обра…
— Вранье! — грубо перебил боцман. — Новый мир — это новые люди! В прекрасном Завтра никого не придется ликвидировать, потому что это будет мир чистых, светлых, хороших людей!
— Поточное производство? — осведомился граф.
— Чего?
— Я говорю, поточное производство хороших людей невозможно. Хороший человек — штучное изделие. Человеку, увы, свойственны такие качества, как злобность, эгоизм, зависть, трусость, список можно продолжить. Иные поддаются воспитанию, иные нет. Если вы, милостивый государь, не готовы принять этот тезис за аксиому, то я жалею и вас, и всех, кто попадется вам на пути. Вы опасны не только для мира, в котором живете, но и для мира, который хотите построить. Да знаете ли вы, что для достижения ваших идеалов вам придется согнуть в бараний рог три четверти населения России?
— Пусть так! Но ради великой цели!
— Цель не существует отдельно от людей. Выходит, для народного счастья людей вы готовы мучить народ? Браво.
— А то вы, опричники, его не мучаете! — огрызнулся Аверьянов и оглянулся на «братву», ища поддержки.
Примерно треть на его стороне, прикинул Лопухин. Человека три-четыре, может быть, на моей. Остальные — инертная масса.
Сейчас слова, даже самые правильные — труха. Верх возьмет не разумный и не красноречивый, а тот, кто окажется сильнее. И люди за ним пойдут.
— Нередко и врачу приходится мучить пациента… Впрочем, ладно. — Лопухин пренебрежительно махнул рукой. — Оставим эту тему. Вы мне вот что скажите: в этом вашем дивном новом мире богатых не будет?
— Не будет!
— Жаль. Лучше бы не было бедных. И воров не будет?
— Ни одного. Всех перевоспитаем. А самых закоренелых, кого перевоспитать не удастся — в расход.
— Браво. И маньяков не будет?
— Нет.
— И половых извращенцев?
— Тем более!
— И пьяниц?
— Само собой.
— И попов?
— Безусловно!
— И горбатых?
— Да. То есть… при чем тут горбатые?
— При том же, при чем и извращенцы. Существуют неискоренимые человеческие пороки. Вы, насколько я понял, собираетесь вывести новую человеческую породу. Начните с малого: выпрямьте спину хотя бы одному горбатому, и если получится, я готов продолжить с вами этот разговор.
В кубрике засмеялись. Не все, но многие. Аверьянов на глазах терял инициативу и приверженцев. И Лопухин понимал: боцман прекрасно видит это. Вряд ли он решится продолжать диспут. Но не сдастся — не из того он сделан теста. Вопрос лишь в том, согласится ли он отложить разговор, оставив за собой, как водится, последнее слово, — или решится напасть. Крикнет «бей», кинется и положится на удачу…
Пожалуй, второе.
Бессмысленно упирать на логику и распространяться о фактах: об успехах народного просвещения, о самом прогрессивном в мире рабочем законодательстве, о земском самоуправлении, о выделении для малоземельных крестьян значительных пахотных земель в восточных губерниях… Мраксисты сами это прекрасно знают, потому и не дадут сказать.
Оружие у них есть, но стрелять, похоже, не станут. Оживающим после каторги людям вне зависимости от их убеждений вновь небезразлична российская Фемида. Драка — иное дело, тут виновны все и никто. Если набросятся всей толпой — тут, пожалуй, и конец. Если нападут только приверженцы Аверьянова — можно отбиться.
Сбоку задышал Еропка — тоже понял, что предстоит. Готовил себя к рукопашной. Уступая барину в умении драться с оружием и без оружия, он больше полагался на силу. Отшвырнет нескольких — и то польза. За это время надо успеть «выключить» самых активных и в первую очередь Аверьянова…
Но ничего не случилось. Откинулся над головою люк, и вместе с потоком свежего воздуха сверху обрушилось хриплое:
— Судно на горизонте!
Лопухин полез наверх. Ощущение было такое, как будто пистолет дал осечку, а чей пистолет — неизвестно. Вот и не знаешь, огорчаться или радоваться…
— Это не исландцы, — сказал Кривцов. — Откровенно говоря, я вообще не могу понять, чье это судно… А вы?
— Тоже, — ответил граф. — Не преувеличивайте моих знаний в морском деле. Я сухопутный человек.
— Уже не совсем, — улыбнулся бывший мичман, а ныне командир баркентины. Вряд ли льстил — зачем ему льстить?
Рядом вертелся Нил, глаза юнги так и сияли. Он уже успел похвастать графу, что командир позволил ему подержаться за штурвал и порулить немного. Вот и еще один не совсем сухопутный человек…
— Похоже на джонку, какими их изображают на японских гравюрах, — с сомнением в голосе произнес Лопухин. — Оно и видно — рыбак. Японец, китаец либо кореец. Как его занесло в эти воды, хотел бы я знать…
— Течением, понятно. Есть такое океанское течение — Куро-Сиво… Взгляните, он не управляется.
— Вижу: мачта сломана.
На шкафуте, куда высыпала команда, кое-кто крестился.
— «Летучего голландца» небось поминают, — криво улыбнулся Кривцов. — Знаете эту легенду? Есть еще «летучий испанец», встретиться с ним в море — наоборот, к удаче. А вот что сулит встреча с «летучим китайцем» — ей-ей, не знаю.
— Увидим. Подходить будем?
— Как прикажете.
— Вы командуете судном.
Нил был в восторге. Мало того, что поработал за рулевого, так еще и приключение! Чужое судно потихоньку приближалось. Оно имело странный силуэт. С него не сигналили. Не управляясь, оно дрейфовало по воле ветра и волн. Когда подошли ближе, стало видно, что оно имеет крен на левый борт.
По команде Кривцова вахтенные полезли на мачты — убирать паруса. «Святая Екатерина» описала по инерции полукруг и закачалась на зыби в каком-нибудь кабельтове от чужака. Не дожидаясь команды, матросы разворачивали шлюпбалки.
— Желаете взглянуть? — осведомился у графа Кривцов.
— Мне нельзя отлучаться… Еропка!
Слуга вырос словно из-под земли — чего, мол, изволите приказать?
— Спускайся в шлюпку, посмотришь, что на том судне. Судовые документы захвати, если целы. Окажешь помощь, если потребуется.
Слуга выразил неудовольствие лишь укоризненным выражением лица и тяжким вздохом. Нил знал, что на графа это не произведет ни малейшего впечатления и что дядя Ерофей прекрасно это понимает, но уж такой сложился обычай в отношениях господина и слуги.
— Ты еще здесь? Марш.
— А мне можно, ваша светлость? — рискнул подать голос Нил. В присутствии командира он не рискнул назвать графа Николаем Николаевичем и, судя по всему, угадал.
— Куда? На то судно?
— Ага. Посмотреть…
— Не «ага», а «так точно». Повтори.
— Так точно.
— Можно. Ступай.
Нил мелким обвалом ссыпался с мостика. Можно! Можно! Разрешили!
— Тише, шальной! — Вскочив в шлюпку, Нил наступил кому-то на ногу и немедленно огреб легкий подзатыльник. — Дуй на нос, там сиди.
Заскрипели блоки, затрещали храповики на лебедках. Шестивесельная шлюпка с забитыми деревянными пробками пулевыми пробоинами неспешно поползла вниз. С сочным звуком днище коснулось волны. Закачались отцепленные лини.
— Весла на воду. Готовы? И… р-раз!
Не обошлось без ругани — весло стукалось о весло, холодные брызги летели в лицо и за шиворот. Любой командир военного судна сгорел бы от стыда вместе со старшим офицером при виде такой «выучки» своих матросов.
Зато Нил не обращал внимания ни на что, кроме мало-помалу приближающегося судна. Сердце юнги взволнованно билось. Приключение!
Сказал бы ему кто-нибудь две недели назад, что он будет искать приключений — Нил послал бы пророка к черту, если бы только сумел вымолвить хоть слово. Тогда, голодный и обессиленный до предела, он всерьез собрался помирать и относился к смерти спокойно. Жить не хотелось. На что она нужна, такая жизнь, в которой есть место ужасам кротовьей доли на каторге у пиратов? Теперь… о, теперь совсем другое дело!
ЧуднОе суденышко казалось мертвым. Шлюпка описала полукруг, заходя со стороны крена. Кое-как, подсаживая друг друга, вскарабкались на борт.
Никого. Расщепленный обломок мачты — что торчащая из плоти кость. Палуба давно не лопачена. И запах… Странный, неприятный запах.
— Мертвецы, — потянул носом дядя Ерофей, и кое-кто из матросов торопливо закрестился. — От них вонь. А еще рыбой несет, чуешь?
Нил кивнул. К горлу подкатил тошнотный комок. Лезть первым в мрачную и тесную утробу судна было страшновато.
— Не дрейфь, паря, айда за мной. — И дядя Ерофей полез вниз. Несмотря на бодрые слова, гримасу на лице он имел пребрезгливейшую, и ясно было: готовится упрекнуть барина по возвращении на баркентину. У хорошего господина слуга должен быть сыт, одет, весел и выспамшись, не так разве? А это… нет, это черт знает что такое!..
Ожидая возвращения шлюпки, Кривцов притоптывал в нетерпении. Лопухин же олицетворял собой спокойствие, лишь едва заметно покусывая губу. Ожидание затягивалось. Когда шлюпка все же отделилась от чужого судна и пошла назад, граф поднес к глазам бинокль.
— Везут кого-то…
И верно — еще в полукабельтове от баркентины Еропка сложил ладони рупором и заорал:
— Один живой, ваш-сясь-во!
Нарочито неспешно граф спустился на палубу. Дождался, пока вытянут шлюпку. Выслушал доклад Еропки, полный обиды и похвальбы.
— Остальные мертвы? — уточнил еще раз.
— Мертвее не бывает. Трюмы пустые, на борту ни еды, ни воды. Жуть! — Слугу передернуло. — Могила, а не судно. Хотели мы было днище прорубить, да подумали: зачем? Не сегодня завтра посудина и без того затонет. Дрянное суденышко, барин, непрочное.
— Ты-то что в этом понимаешь?.. Ладно. Показывай живого.
Легко, как ребенка, Еропка вынес из шлюпки человека. Был тот невысок, желтолиц, худ, как скелет, сквозь прорехи рваного платья незнакомого покроя пугающе торчали ребра, редкая грязная борода выдавала многие дни, проведенные без надежды на спасение, кожа туго обтягивала острые скулы, а желтые восковые руки болтались плетьми.
— Жив? — усомнился граф.
— Только что шевелился. Да и вши на ём. Что вше на мертвом делать?.. Ну ты, иноземный, скажи что-нибудь его сиятельству…