голландцы, французы, немцы, итальянцы… Все сюда лезут. И всех их японцам хочется сбросить в море. Последний сиогун был бы смещен лет на пять раньше, если бы не манипулировал какое-то время сим общим желанием. Когда больше не смог — настала очередь императора обещать народу накормить гайдзинами рыб. Само собой разумеется, что выполнять это обещание не собирается ни сам монарх, ни его правительство. Иностранцы пока нужны, и даже очень нужны. Думаю, со временем они исчерпают свою полезность и получат от ворот поворот, но пока очень ценятся. А все слои туземного населения ждут от микадо исполнения обещанного. Где-то терпеливо ждут, а где-то и восстания устраивают, с мечами на пушки кидаются. Что в этой ситуации прикажете делать?
— Не продолжайте, я понял, — кивнул Лопухин. — Разумеется, надо устроить череду маленьких победоносных войн вне границ страны и тем успокоить крикунов. Одних занять на войне, других соблазнить военными заказами, третьим кинуть какую-нибудь малость из добычи… Способ известный, проверенный.
— Ну конечно. — Корф пожал плечами, показывая, что разговор идет о само собой разумеющемся. — Современного оружия и военного снаряжения у японской армии пока нехватка, зато японские солдаты храбры и старательны сверх меры. Их обучают германские инструкторы, по большей части пруссаки. Айн-цвай-драй, ди энне колонне марширт… Они нашли друг друга, учителя и ученики. Всякому внимательному наблюдателю ясно, что Япония в скором времени нападет на соседей. Удержаться от агрессии она просто не может — взорвется, как перегретый котел. Формоза, Корея, а аппетит, знаете ли, приходит во время еды… Рано или поздно кончится тем, что кто-нибудь крепко даст японцам по носу. Но не мы. России эта война совсем уж ни к чему. Надеюсь, и вы, граф, придерживаетесь того же мнения?
Лопухин ответил кивком. Уловив боковым зрением какое-то движение — повернул голову. Так и есть — Кусима. Заметив внимание к себе, японец начал кланяться — сначала графу, затем незнакомому, но наверняка очень важному русскому господину, затем опять графу и опять господину.
— Это еще что за явление? — приподнял бровь Корф.
— Рыбак, — объяснил Лопухин. — Подобрали в море едва живого. Что с ним делать?
— Да пожалуй, что ничего. Посконников сообщит о нем местным властям, так уж положено, на чем дело и кончится. Это в прежние времена всякому японцу, побывавшему в гостях у гайдзинов, без разговора рубили голову, а теперь — кому он нужен? Пускай себе идет.
Кусима поклонился. На его смышленой физиономии обозначилось понимание: говорят о нем. Дождавшись паузы, он быстро-быстро заговорил по-японски.
— Говорит, что благодарность его к вам безмерна, — кратко перевел Корф. — Говорит, что он ваш должник и готов служить вам до конца жизни. Но прежде он хотел бы, если возможно, навестить своих престарелых родителей в городе Сасебо на острове Киу-Сиу. После чего он полностью в вашем распоряжении. Гм… Не отказывайтесь. Японцы — верные слуги.
— Зачем он мне? — пожал плечами Лопухин. — Пусть уходит. Не отпустить его повидаться с родителями я не могу, а когда он вернется, мы уже будем в России. Переведите ему, пожалуйста. И пусть зайдет к Кривцову за деньгами.
В кают-компании продолжался допрос консула:
— А правду говорят, будто любая японская чайная не что иное, как публичный дом?
— Меньше верьте всяким мюнхгаузенам, господа! — отбивался Посконников. — В японских чайных пьют чай.
— И только?
— А вы знаете, сколько здесь сортов чая? Ну, при желании можно заказать саке и что-нибудь поесть. В заведениях побогаче можно за особую плату посмотреть танцы юных девушек или послушать игру на сэмисэне в исполнении гейши.
— Ну? — не выдержал Свистунов и облизнулся даже.
— Но только у гейши искатель иных утех, кроме музыки и приятной беседы, скорее всего их не получит. — Посланник словно бы не заметил выходки молокососа. — Публичные дома существуют здесь вполне официально, но к харчевням, как правило, отношения не имеют…
— А что же гейши?
— Это профессия, и очень непростая. Игре на сэмисэне, приятной беседе, а главное, неподражаемому изяществу японские девочки учатся с самых ранних лет. Советую вам, господа, различать гейш и публичных девок. Уж если на то пошло, в Токио существует целый квартал публичных домов — Ёсивара, — и никто не называет его обитательниц гейшами.
— Господа офицеры, стыдно! — сердился Пыхачев. — Мы представители великой державы, а не какие-нибудь жеребцы! Что о нас подумают!
— Покажем себя меринами — подумают еще хуже, — не унимался Свистунов.
— Господин мичман! Извольте покинуть кают-компанию! На берег вы сойдете в последнюю очередь!
— А правда ли, что их рисовую водку… как ее… саке пьют в подогретом виде? — спросил Фаленберг.
— Истинная правда, но только саке отнюдь не водка. Алкоголя в нем не больше, чем в виноградном вине. Да, внимание, господа! Пить после саке крепкие напитки никому не посоветую — эффект чудовищный…
— А правда, что в японские дома нельзя входить в обуви?
— А правда, что кукиш у японских женщин означает совсем не то, что у наших?
— А правда, что…
Вопросы сыпались на бедного Посконникова картечью. В иной ситуации консул Российской империи и не подумал бы искоренять невежество соотечественников. Но при цесаревиче трусил и позволял мичманишкам и лейтенантикам терзать себя, словно мелкую сошку.
Аристид Тимофеевич в нетерпении притоптывал ногой: мало визита цесаревича, который еще не спроважен в Токио под ответственность Корфа, так на голову консула свалилась еще и баркентина с матросами разбойного вида! Чего доброго, натворят на берегу таких дел, что придется извиняться перед губернатором. Посконников предчувствовал несколько дней нервотрепки.
— Дайте команде отдохнуть, а затем отправляйтесь во Владивосток, — сказал Лопухин Кривцову. — Но прежде свяжитесь со мной. Откровенно говоря, у меня еще есть виды на это судно… Вот вам деньги, закупите угля, провизии и выдайте команде по сто рублей каждому. Да, чур, не вдруг! Сейчас раздайте понемногу, а остальное — в России. Японцу сразу сто рублей, но так, чтобы никто из команды не видел.
— Само собой, — сказал Кривцов. — Понимаю. А откуда деньги? Консульские?
— Мои.
— Но как же-с… Простите, мне неловко… Я не могу…
— Пустое. Я их в карты выиграл. Знаете пословицу «не дорого досталось — не больно жаль»? А верных людей надо награждать, причем сразу после дела. Когда еще наши российские бюрократы перечислят призовые деньги за судно… Берите же!
Кривцов взял. Денежная сумма, выигранная у цесаревича, сильно полегчала, что нимало не озаботило графа. Вспомнив о своем намерении как-нибудь невзначай вернуть деньги проигравшему, Лопухин только хмыкнул: что за странная фантазия! Деньги должны служить делу. А цесаревич пусть радуется тому, что еще жив каким-то чудом!
Ступив на борт «Победослава» и обнаружив висячий замок на своей каюте, а внутри оной — мамаев разгром, Лопухин имел беседу с Розеном и Враницким. Выспрашивал, допытывался, заставлял припоминать мельчайшие подробности и ничего не добился. И без того было ясно, что на борту есть враг, но кто он? Покрыто мраком. Есть более подозреваемые и менее подозреваемые. А главное, почему враг до сих пор не убил цесаревича? Не было шанса? Бабушкины сказки, быть того не может.
Или в цепочку умозаключений на основе скудных фактов вкралась маленькая, но решающая ошибка?
Наедине с самим собой Лопухин мог признать: некоторые натяжки в умозаключениях все-таки имелись. Да и как им не быть? Откуда, например, взялась версия о наличии заговора ультрамонархистов? Только из логики. По всему — не могло не быть такого заговора. Яркая в своем роде личность цесаревича способна породить заговор не только среди ультрамонархистов, но и среди обыкновенных патриотов.
Услыхав, что цесаревич жив, Лопухин вслед за бурной радостью испытал небольшое разочарование: неужели он ошибся и никаких заговорщиков в команде «Победослава» нет? Но перевернутая вверх дном каюта вернула все на свои места. Версия попытки кражи не выдерживала критики. Кто-то пытался взломать несгораемый шкап ради бумаг, а не ради денег.
Кто? Чего он ждет? Что собирается предпринять?
Три вопроса. И ни одного ответа. Пока.
В Токио ехали налегке, с ветерком. Барон Корф любезно пригласил графа в свою коляску. В присланных императорских экипажах разместились вместе с цесаревичем дворецкий Карп Карпович, камердинер и багаж, включая изрядный запас алкоголя. Японские лошади, низкорослые и неказистые на вид, тянули на удивление бодро. Впереди, по сторонам и сзади на рысях шла охрана — взвод императорской конной гвардии в мундирах европейского образца, высоких фуражках, с обыкновенными кавалерийскими саблями у левого бедра и карабинами через плечо.
Низкорослые всадники на низкорослых лошадях мигом воскресили в памяти маневры русской гвардии под Петербургом и парады на Марсовом поле. Кавалергарды и конногвардейцы — молодец к молодцу, богатыри! А выправка! А сверкающая амуниция! А рослые кони, по сравнению с которыми японские недомерки кажутся ни к чему не пригодными скотами! Но вслух граф выразил лишь следующее:
— Не надежнее ли было взять для охраны наших морских пехотинцев? Люди отважные, умелые, проверены в деле. Полковник Розен, поди, места себе не находит.
— Японцы этого не допустят, — довольно беспечно, по мнению Лопухина, ответил посланник. — Обратись я к ним с таким ходатайством — все жилы вымотают, а толку и на грош не будет. Вы их еще не знаете. Улыбаются, бесперечь кланяются, на всякую просьбу у них ответ «хай», то есть «да», а на самом деле их «да» ничего не стоит. Просто форма вежливости, означающая «я принял во внимание ваше глубокоуважаемое мнение». Никаких последствий. То же самое с извинениями. Японец говорит: сумимасэн, то есть «мне нет прощения», — и вы опасаетесь, что он прямо в вашей гостиной учинит над собой смертоубийство… Само собой, вы его прощаете и утешаете по мере сил. Он же при этом, по всей вероятности, над вами смеется: ну какая такая сеппука? Чего ради? Тоже форма этикета, ничего больше.