Сколько все-таки заговоров против цесаревича — два или три? Один из них заведомо российского происхождения, но вчерашние стрелки не имели к нему отношения. Это стало окончательно ясно после визита Лопухина на баркентину. Все русские моряки и морские пехотинцы из числа прибывших в Токио находились в поле зрения, никто не отлучался. Не говоря уже о том, что участие туземных стрелков в русском заговоре представлялось крайне маловероятным. У них просто не было времени договориться.
Японский след уже найден. Иманиши забрал дагерротипный отпечаток с намерением попытаться установить личность второго японца — того, что ушел до выстрела. Пока — никаких результатов…
И что означают слова Эймса? Дезинформация?
Не похоже. Англичане делают это гораздо тоньше.
Попытка решить свои проблемы чужими руками?
Возможно. Это вполне в британском духе. Строго говоря, это в духе всей мировой политики со времен фараонов, но британцы больше других преуспели в данном искусстве.
Сейчас у британского посольства большие трудности. Убиты два высокопоставленных дипломата. Что это — часть дьявольской игры Альбиона? Гм… в британских ли традициях приносить в жертву своих ради минутного перевеса в игре? Да и в чем тут перевес?
Ясны пока две вещи. Первая: заговор, похоже, не чисто японский. Вернее всего, ронины используются только в качестве наемных исполнителей. Кто стоит за ними? Неизвестные силы в самой Японии — или одна из европейских держав?
Пока неясно.
Вторая: уже совершенно очевидно, что убийства англичан и стрельба по дирижаблю — звенья одной цепи. Разгадать ее смысл — значит обезопасить цесаревича по крайней мере с одной стороны.
Следующий день прошел вяло. Накануне цесаревич был привезен Корфом в мертвецком состоянии и отсыпался до обеда, после чего лечил больную голову до самого ужина. Лопухин, по долгу службы заглянувший в апартаменты наследника, заметил Корфу:
— Смешивать напитки вообще вредно, а уж пить коньяк после саке — смерти подобно. Это даже я знаю. Вам следовало бы предостеречь его императорское высочество.
— Предостерегал-с! — махнул рукой посланник, горюя. — Если бы он меня еще слушал!.. У его императорского высочества… гм…
— Навоз в голове, — договорил за него злой Лопухин.
— Божи упаси, я не то имел в виду! — Скандализированный посланник замахал руками. — Я хотел сказать, что у цесаревича независимый характер.
— Иногда это одно и то же, — сказал Лопухин и вышел.
До обеда он лежал на кровати, согнав с нее недовольного Еропку, наслаждался прохладой, внезапно наступившей после влажной духоты, много курил, а после полудня стал насвистывать мотивчик из модной оперетты и вскоре вызвал к себе Побратимко.
— Есть ли в Токио пригород с названием Комагома? — с места в карьер озадачил Лопухин титулярного советника.
— Простите, ваше сиятельство, — молвил Побратимко, — не Комагома, а Комагоме. Это слово не склоняется.
— Пусть так. У вас найдется карта Токио? Несите ее сюда. Покажите мне этот пригород. Та-ак… Наверное, это Комагоме порядочная дыра, вроде какого-нибудь московского Грайвороново… Где там может находиться гостиница «Увядающий лист клена»?
— Не знаю, ваше сиятельство. Прикажите — выясню.
— Считайте, что приказал. Но внимания не привлекать! Лучше всего сами туда не суйтесь. Можете найти японца, который подробно описал бы эту гостиницу?
— Постараюсь, ваше сиятельство.
— Вот и постарайтесь. Немедленно. Меня интересует все: подходы к гостинице, план ее помещений, порядки.
— И постояльцы?
— Нет, постояльцами не интересуйтесь. Можете спугнуть. Спрашивайте только, не останавливаются ли там европейцы. Легенда: состоятельный гайдзин ищет поблизости местечко, где мог бы в течение нескольких дней приобщиться к настоящей, глубинной Японии, еще не испорченной западной цивилизацией. Наплевать, если вас сочтут идиотом. Понятно?
— Так точно-с. — И Побратимко отбыл.
Вернулся он скорее, чем ожидал граф, и принес неплохой улов сведений. Был даже чертеж: план части гостиницы, нарисованный тонкой кисточкой на рисовой бумаге. В ответ на похвалу лицо титулярного советник зарделось, как маков цвет.
Разговор с Иманиши был долог. Японец кланялся, извинялся, но твердо стоял на своем.
— Простите, это невозможно. Иностранцы с винтовками в Токио? Пожалуйста, не настаивайте. Это невозможно.
— Для вашей же пользы, — втолковывал Лопухин. Он уже жалел, что затеял этот разговор. Лучше было действовать тайно и нагло. — Кстати, если не ошибаюсь, лет десять назад русские моряки, потерпевшие крушение в Симода, уже маршировали по Токайдо с оружием. Вот и прецедент.
— Простите еще раз, тот случай не годится. Совсем не годится.
— Это еще почему?
— Прошу извинить меня, но Токайдо просто дорога, а Токио — столица империи. Это первое. Тогда было другое правительство. Это второе. Русские моряки лишь прошли маршем, но не стреляли в японских подданных. Это третье. Японские власти пошли навстречу русским морякам, закрыв глаза на законы империи. Это четвертое.
— Ну так закройте глаза еще раз!
— Простите, это невозможно.
«Заведу себе попугая, — подумал Лопухин, — и научу его говорить «простите, это невозможно». Будет напоминать мне о Японии.
— Ну хорошо, — сказал он после краткой паузы. — Я не спрашиваю, можно ли добиться разрешения властей на маленькую операцию с участием наших морских пехотинцев. Догадываюсь, что пока просьба будет рассматриваться, дичь преспокойно удерет. Я задам другой вопрос: русским морякам разрешено появляться в Токио?
— О, конечно!
— А как насчет личного оружия? Регистрировать револьверы в полицейском управлении, надеюсь, не требуется?
— Разумеется, нет.
— Тогда мы обойдемся без винтовок. Уважая законность и не посягая на обычаи страны.
— Извините меня, — Иманиши поклонился в сотый раз. — Японская полиция обязана будет вмешаться.
— Вмешавшись, она, вероятно, позволит преступникам скрыться. Вы этого хотите?
— Извините. — Новый поклон. — Полицейский офицер не может нарушать закон и порядок. Если не возражаете, этим делом займется токийская полиция.
«Вот спасибо, — подумал Лопухин. — Они сунутся в осиное гнездо и даже если положат ронинов, то сами потеряют половину своих. К тому же наверняка кто-нибудь сумеет уйти, а живьем не возьмут никого. Это еще в лучшем случае. В худшем — ронины будут предупреждены и уйдут по-тихому. Если не Иманиши, то какой-нибудь другой полицейский чин захочет отличиться и затеет масштабную операцию. Но чем больше масштаб, тем шире круг посвященных и вероятнее утечка. Нет, во что бы то ни стало надо действовать иначе…»
— Очень хорошо, — сказал он. — Я еще не говорил вам, что очень интересуюсь пригородами Токио, в особенности Комагоме? Эти пригородные гостиницы так экзотичны для европейца! А эти названия! «Увядающий лист клена»… романтично, не правда ли? Наверное, славное заведение. Очень хочу посетить его.
И заметил: Иманиши, кажется, растерялся.
— Простите, это будет… неосторожно, — вымолвил японец.
— Вы хотели сказать — глупо? — перешел в атаку граф. — Что ж, я с вами согласен, это глупо. Но такой глупости они от меня наверняка не ждут, и я намерен использовать это обстоятельство. Вопрос лишь в одном: будет японская полиция помогать мне?
— Простите, нет. Прошу вас не вмешиваться, мы все сделаем сами. Это японское дело.
— Это не только японское дело, Иманиши-сан! Под угрозой жизнь наследника российского престола. Я думаю, мы можем уладить наши разногласия. Мне ведь не запрещено гулять по токийским улицам?
— Конечно, нет.
— Спасибо и на том. Еще вопрос: японская полиция обязана защищать законопослушных иностранцев от бандитских нападений?
— Разумеется. Но…
— Превосходно. Сегодня ночью я со своим слугой намерен совершить прогулку в Комагоме, несмотря на то, что у меня есть предчувствие: там небезопасно. Особенно возле гостиницы «Увядающий кленовый лист». Конечно, вы вправе счесть мое предчувствие не заслуживающей внимания информацией, но оно меня редко подводило…
— Прошу вас, не делайте этого!
— А вы мне не указывайте. Я гуляю, где хочу. Попытайтесь запретить мне это.
Иманиши еще долго упрашивал, но в конце концов уступил, правда, заметив с крайней озабоченностью, что ему придется взять на себя огромную ответственность и в случае неуспеха операции навлечь на себя не только гнев начальства, но и позор, с которым ему будет трудно жить.
— Одному статскому советнику тоже будет трудно жить в случае гибели цесаревича, — отвечал на это Лопухин и был, кажется, понят. Во всяком случае, Иманиши больше не возвращался к этой теме.
— Итак, Иманиши-сан, займемся разработкой операции, если вы не возражаете…
Ужинать граф не стал. Почистил и зарядил оба револьвера, проверил, легко ли вынимается клинок из трости, проделал несколько гимнастических упражнений. Когда за ним пришел камердинер цесаревича — поморщился, но принял приглашение зайти.
— Извини, Мишель, у меня всего несколько минут.
Цесаревич сидел за столом в халате и приканчивал бутылку коньяку. Пьяным он, однако, не выглядел, ну разве что самую малость. В другое время Лопухин удивился бы.
— Значит, не выпьешь со мной, Николас? — Брови Михаила Константиновича скорбно изогнулись. — А ты зачем одет в дорожное? Ты куда-то собрался? Вот так всегда: хочешь поговорить с человеком по душам, а он — фр-р! — исчез. Государственное, мол, дело. И ты такой же, как все. Скучный ты человек, Николас, уж не обижайся…
Ну разумеется. Нескучными цесаревичу казались лишь его всегдашние собутыльники Свистунов и Корнилович. Но оба мичмана обретались сейчас в Иокогаме, и цесаревич грустил.
— Выпей. — Тяжко вздохнув, Михаил Константинович налил коньяку на самое донышко бокала. — Чуть-чуть, наверное, можно, а? Уважь меня, несчастного человека, Николас, уважь и пойми… Выпил? Ну вот и умница. А скажи-ка мне… стой, не смотри на меня так… сделай любезную физиономию… молодец… Скажи-ка мне вот что: как тебе понравилась госпожа Фудзико? Очаровательна, правда?