”. В ней он мне тоже дал 2 роли: “Разговорщика по телефону” и “Пестрого глаза”. Артистами набрали студентов, хотя в опере, кроме театрального хора еще было 3 певцов из Народного Дома. В трагедии еще самого себя играл Маяковский. Спектакли 2, 3, 4 и 5 декабря состоялись в бывшем театре Комиссаржевской ныне театр “Луна-парк”. 2 раза шла трагедия и 2 раза опера. За 10 репетиций нам заплатили по 2 рубля и за 4 спектакля по 5 рублей. Таким образом я заработал за 1 1/2 недели 40 рублей».
В отличие от критиков, у «людей театра» от постановки остались сильные впечатления. Актер и режиссер Александр Мгебров был взволнован новизной и неожиданностью спектакля. Происходящее на сцене он воспринял эмоционально: «Началось представление. Полумистический свет слабо освещает затянутую сукном или коленкором сцену и высокий задник из черного картона, который, в сущности, один и составляет всю декорацию. Весь картон причудливо разрисован. Понять, что на нем написано, я не могу, да и не пытаюсь: какие-то трубы, перевернутые снизу вверх, дома, надписи – прямые и косые, яркие листья и краски. Что этот картон должен изображать? я так же, как и – другие, не понимаю, но странное дело, – он производит впечатление; в нем много крови, движения. Он хаотичен… он отталкивает и притягивает, он непонятен и все же близок. Там, кажется, есть какие-то кренделя, бутылки и все словно падает, и весь он точно крутится в своей пестроте. Он – движение, жизнь, не фокус ли жизни? Быть может, ребенок, который прогуливается по шумному современному городу, потом, когда заснет, именно во сне увидит такой картон, такие краски; увидит окна вверх ногами, пирожки или пирожные на крыше домов, и все вместе будет уплывать куда-то… и все как будто так легко можно снять и взять; а утром – снова свет, гул, шум и стук, рожки автомобилей, фрукты, пирожки, бутылки, солнечные лучи, извозчики, трамваи, солдаты, – все это будет пугать, оглушать, развлекать, восхищать и радовать маленький, слабый детский мозг, и часто, в смешении разных чувств, детское личико вдруг подернется, глазки раскроются в испуге и сколько, сколько раз, неведомо почему, заплачет крошка; и потом опять – маленькая кроватка, и тихая, тихая ночь с ее снами!.. Быть может то, что я увидел тогда, на этом картоне, – самое реальное изображение города, какое когда-либо я видел. Да, этот картон произвел на меня впечатление.
Вышел Маяковский. Он взошел на трибуну, без грима, в своем собственном костюме. Он был как бы над толпою, над городом; ведь он – сын города, и город воздвиг ему памятник.
Маяковский был в своей собственной желтой кофте; Маяковский ходил и курил, как ходят и курят все люди. “Не уходите, Маяковский”, – кричала насмешливо публика, когда он растерянный, взволнованно собирал в большой мешок и слезы, и газетные листочки, и свои картонные игрушки, и насмешки зала – в большой холщовый мешок; он собирал их с тем, чтобы уйти в вечность, в бесконечно широкие пространства и к морю…
Ничего нельзя было понять… Маяковский – плохой режиссер, плохой актер, а футуристическая труппа – это молодежь, только лепечущая. Разумеется, они плохо играли, плохо и непонятно произносили слова, но все же у них было, мне кажется, что-то от всей души. Зал же слушал слишком грубо для того, чтобы хоть что-нибудь могло долететь со сцены. Однако, за время представления мои глаза дважды наполнялись слезами. Я был тронут и взволнован… И все же впечатление от постановки было огромное».
Сергей Животовский. Трагедия «Владимир Маяковский». Журнал «Огонек». 1913
Подробное описание Мгеброва дополняется репортажной («рисунки с натуры», как сказано в подписи к репродукции в «Огоньке») картинкой Сергея Животовского, известного мастера шаржей и карикатур. На ней Маяковский изображен дважды: в центре сцены в пальто с шарфом, хотя в пьесе обозначено, что он одет в тогу, и справа, на отдельном рисунке, в своей знаменитой желто-полосатой кофте (подпись гласит: «Молодой человек-футурист в ярко-желтой кофте демонстрирует себя во время антракта перед публикой»). В ряд с Маяковским выстроились персонажи «Трагедии…», которые в непонятных одеяниях-халатах-накидках, расписанных Павлом Филоновым, бегают по сцене с кренделем, рыбой и прочими предметами.
«Причудливо разрисованный картон», который отметил Мгебров, – это декорации Иосифа Школьника к I и II действиям «Трагедии…», расположенные на экране-заднике.
Иосиф Школьник. Эскизы декораций ко 2-му действию трагедии «Владимир Маяковский». Санкт-Петербургский государственный музей театрального и музыкального искусства. 1913
Судя по эскизам Школьника, которые сохранились, во II действии был изображен город розовыми, зелеными и желтыми домами с валящимися друг на друга крышами, улицами и телеграфными столбами.
О работе над декорациями обоих художников вспоминал Алексей Крученых: «Работал Филонов так: когда, например, начал писать декорации для трагедии Маяковского (два задника), то засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку.
В сущности, писал он не декорации, а две огромные, во всю величину сцены, виртуозно и тщательно сделанные картины. Особенно мне запомнилась одна: тревожный, яркий, городской порт с многочисленными, тщательно написанными лодками, людьми на берегу и дальше – сотни городских зданий, из которых каждое было выписано до последнего окошка.
Другой декоратор – Иосиф Школьник, писавший для пьесы Маяковского в той же мастерской, в помещении рядом с Филоновым, задумал было вступить в соревнование с ним, но после первой же ночи заснул под утро на собственной, свеженаписанной декорации, а забытая керосиновая лампа для разогревания клея коптила возле него во всю. Филонов ничего не замечал!
Окончив работу, он вышел на улицу и, встретив кого-то в дверях, спросил:
– Скажите, что сейчас – день или ночь? Я ничего не соображаю. Филонов всегда работал рьяно и усидчиво».
Мгебров в это время уже знал Филонова. Он познакомился с ним в «доме поэтессы Гуро»: «сидел юноша, очень внимательно слушавший, с интересным лицом, на котором написана психология».
Николай Асеев в поэме «Маяковский начинается» (1940) тоже вспомнил Филонова:
…и грозный
цветастый
разлет декораций,
какие
от бомбами брошенных слов,
казалось,
возьмут —
и начнут загораться,
сейчас же,
пока еще действие шло.
Филонов,
без сна их писавший
три ночи,
не думал на них
наживать капитал,
не славы искал
запыленный веночек, —
тревогой и пламенем
их пропитал.
Филоновские декорации относились к прологу и эпилогу постановки; к сожалению, они не сохранились.
Каким же виделся Маяковский в «Трагедии…» карикатуристам?
Примечательна одна малоизвестная карикатура, опубликованная в газете «День» (1913. № 329. 4 декабря. С. 6) и снабженная несколькими подписями: «Первый вечер футуристов», «Влад. Маяковский (автор со слезицей)». Ее автор – Александр Арнштам (9 апреля 1880 – 6 октября 1969 года), в то время известный журнальный и книжный график и иллюстратор.
Карикатура не издевается, а фиксирует определенные детали действия, в первую очередь – знаменитую желто-полосатую кофту.
В левой руке большая рыба. Сверим по тексту I действия: «Весело. Сцена – город в паутине улиц. Праздник нищих. Один В. Маяковский. Проходящие приносят еду – железного сельдя с вывески, золотой огромный калач» (здесь и далее нами выделены ключевые для понимания сюжета статьи слова). В стихотворении «Вывескам» того же 1913 года Маяковский использует похожие образы:
Читайте железные книги!
Под флейту золоченой буквы
полезут копченые сиги
и золотокудрые брюквы.
Железные книги – это, конечно, вывески.
В той же руке чемодан (точнее, саквояж). По тексту пьесы: «Маяковский неуклюже топчется, собирает слезы в чемодан. Стал с чемоданом». В финале Маяковский укладывает в него кульки.
На карикатуре в правой руке Маяковского кулёк со слезами – «слезица», похожая на окорок. По свидетельству Бенедикта Лившица, кульки были наполнены песком и обернуты фольгой. В тексте II действия читаем: «Я с ношей моей иду, спотыкаюсь, ползу дальше на север… брошу вашу слезу темному богу гроз у истока звериных вер». По тексту также встречаем многочисленные варианты и неологизмы «слезы»: «слезинка», «слезища», «слёзанька», «слезица» и т. д.
Упомянем и другие детали текста «Трагедии…», которые не отображены в карикатуре, но важны для нашей темы.
«Рядом луна пойдет – туда, где небосвод распорот. Поравняется, на секунду примерит мой котелок». Как известно, поэт любил красоваться в наряде, частью которого был котелок (или цилиндр). Бенедикт Лившиц свидетельствует: «В сущности, все это было более чем скромно: и дешевый, со слишком длинным ворсом цилиндр, и устарелого покроя, не в мерку узкое пальто, вероятно, приобретенное в третьеразрядном магазине готового платья, и жиденькая трость, и перчатки факельщика; но Володе его наряд казался верхом дендизма – главным образом оранжевая кофта, которой он подчеркивал свою независимость от вульгарной моды».
Еще один важный для нас мотив «Трагедии…» – электрические провода. Процитируем: «с душой натянутой, как нервы провода», «вольем в провода, в эти мускулы тяги».
Набор упомянутых Маяковским в тексте «Трагедии…», казалось бы, случайных предметов, – вывеска с рыбой, слезица-окорок, цилиндр, провода – объединен нами совсем не случайно. Все предметы, после показа «Трагедии…» Маяковского в декабре 1913 года, «перекочевали» к осени 1914-го в алогические картины Малевича и стали неотъемлемой частью их «антисмысла».
В свое время Николай Харджиев утверждал, что алогические картины Малевича впервые были показаны в конце 1913 года на выставке «Союз молодежи» в Петербурге. Однако каталог выставки этого факта не подтверждает: на этой выставке Малевичем были показаны только кубофутуристические работы, разделенные автором на две условных серии – «Заумный реализм» (1912) «Кубофутуристический реализм» (1913).