«Член Бонда должен быть предан идеалу сохранения африканерской нации со своей самобытной культурой. Для достижения этого идеала мы должны отстаивать baaskap u verafrikaansing нашей планеты везде и всюду».
Санмартин нажал на паузу.
– Что такое «baaskap»? – поинтересовался он.
– Сложно перевести одним словом. Лучше всего подходит «доминирование». A «verafrikaansing» означает именно то, что ты думаешь, – ответил Ретталья.
– Японцы хоть потоньше.
– Да, о «братьях» такого не скажешь. – Ретталья развел руками. – Они живут идеей африканерского господства. Документ называется «Ons Таак». Один из контактов Менсиеса раздобыл копию.
Ретталья пробежал по файлу, пока не дошел до понравившегося ему пассажа.
«На фоне текущей ситуации становится ясным, что мы, как истинные африканеры и особенно как члены нашей организации, должны снова вдохновить наш народ на важнейшую национально-политическую акцию и таким образом продемонстрировать политическое, культурное и духовное единение перед лицом внутренних и внешних врагов нации. Цель включает выполнение следующих задач:
Первое. Мы должны неустанно и систематически прививать каждому нашему члену, каждому африканеру и особенно молодежи, чувство долга и ответственности перед нацией, необходимое для ее самобытного развития, разъяснять важность объединения для достижения этого всех африканеров.
Второе. Мы должны вдохновить африканеров занять активную национал-христианскую позицию и отказаться от пассивных размышлений о причине возникновения нынешней ситуации. Наши национал-христианские лидеры лучше знают, от каких пороков следует освободиться, затронув национал-политическую сферу.
Третье. Как организация, ставящая задачу духовно-культурного возрождения, мы должны немедленно приступить в широком масштабе к акциям, призванным укрепить общность нации, и пропагандистским выступлениям с целью внедрить в сознание нашего народа понимание его исторической роли и миссии, используя праздничные мероприятия в ознаменование дня „Воловьего каравана“, „Звездного пути“, памятные даты, языковые фестивали и другие крупные общенациональные праздники, чтобы подготовить африканеров к грядущей борьбе.
Четвертое. Мы должны воздействовать на средства массовой информации, дабы последние служили делу объединения, а не разъединения африка-нерских национально-политических сил в борьбе за выживание нации. И в этом вопросе наши лидеры должны взять инициативу на себя. Необходимо уделять постоянное внимание историческим традициям африканеров и пропагандировать все то лучшее, что обрели за годы борьбы, создав тем самым уверенность в нерушимости африканерских культурных традиций.
Пятое. Мы должны быть готовы отдать все силы борьбе, полностью искоренить брюзжание и клевету в отношениях между собой и критиканство, направленное против наших лидеров. Откровенный разговор между членами организации не должен позволять растаскивать идею и ослаблять нас, а напротив, призван способствовать сплочению рядов…»
Санмартин протянул руку и нажал на паузу.
– Шовинистический бред типа «кокутаи», – прокомментировал он, скривившись.
– Не так громко, мой друг. Вспомни, в свое время ты чуть не вылетел из Академии из-за неправильной оценки японского национально-политического наследия.
– Меня тошнило тогда и мутит теперь. Интересно, и у буров есть свой вариант истории?
– Еще бы! Они до сих пор утверждают, что англичане во время англо-бурской войны подкладыва-ли битое стекло в кашу бурским детям в концлагерях.
– А много там еще этого бреда?
– Тридцать страниц убористого текста, – тихо ответил Ретталья.
– Нет уж, пощади. Они написали такую чушь до или после того, как мы прибыли?
– До того, как мы прибыли и дали им повод для расстройства. Но с тех пор они подработали текст. Задачи остались те же, просто, судя по всему, убавилось уверенности и согласия относительно того, как достигнуть цели. Некоторые из них хотели бы сотрудничать с нами. Другие – нет.
В «Совете двенадцати» произошел раскол: пять – за, столько же против, председатель и еще один до сих пор колебались. Об этом Ретталья не сказал.
– Ну что ж, я понял, что ты все время водил меня вокруг да около, – заявил Санмартин. – Теперь-то можешь объяснить, какого черта я делаю в разведке?
– Ответ ты знаешь сам: политика. Война началась из-за нас, и мы ее проиграли, – прямо сказал Ретталья. – Мыши ее планировали, операции проводили лягушки. А выиграли крысы. Обе стороны потеряли влияние на адмирала.
Санмартин молча уставился на Ретталью.
– Полковник Линч готов сожрать с потрохами Варяга. Его подзуживает Гамлиэль. Этот и меня хочет убрать и увеличить свою административную зону в четыре раза. Теперь, когда ни мышей, ни лягушек нет, адмирал Ли прихлопнет нас. Не то чтобы он полный идиот, дурак, но убежден, что буры восстанут против Империи, а это снижает нашу ценность.
– А контр-адмирал Ириэ ничего не может сделать? – спросил Санмартин.
– Ириэ не вылезает с «Графа Шпее», и у него постоянные приступы старческого слабоумия, особенно когда он трезвый, – ответил Ретталья.
Если зона Гамлиэля учетверится, то только майор Коломейцев со своим полунезависимым «княжеством» будет недосягаем со стороны его администраторов. А Верещагин окажется в весьма уязвимом положении. Ценой продолжительной службы в колониях и разных ухищрений батальону удавалось избегать не меньше десяти лет изменения штатного расписания. Если сейчас сразу привести его в соответствие с нормами, в каждом стрелковом взводе сократят одно отделение, что уменьшит численность батальона почти на сто пятьдесят человек, а его боеспособность снизится самым существенным образом.
Следя за выражением лица Санмартина, Ретталья продолжил:
– Чертовски неприятное положение: приходится надеяться, что враги спасут тебя от своих же. А неприятности у нас будут! К несчастью, адмирал Ли не верит в это. Как же, четыре боевых батальона на планете и несколько кораблей сверху! Гамлиэль и Линч говорят ему примерно то, что он хочет услышать.
Ретталья плеснул себе еще амаретто и выпил.
– Часть буров непременно нападут на нас. Это может произойти не скоро. Адмиралу до смерти надоело слышать от меня предупреждения о грозящей катастрофе.
Ретталья стал неторопливо убирать бутылки и стаканы, не прекращая говорить:
– Если меня «уйдут», Рауль, я хочу, чтобы это дело попало в хорошие руки, а то Линч сунет сюда кого-нибудь из своих «золотых мальчиков», и тогда всем вам крышка. А тебя я знаю как облупленного. Ты справишься с работой. Она тебе не понравится, но ты ее сделаешь. И неплохо. Со вчерашнего дня грузовики ушли, транспорты тоже, за исключением «Сокаку». Вот и думай, мой друг.
– Aut vincerl aut mori, – закончил за него Санмартин.
– Вот именно. Победим или умрем.
Они помолчали. Потом Санмартин потряс головой.
– У меня патруль, и я хочу вернуться, пока Ханс не организовал крестовый поход, чтобы спасти меня.
– Господи, такого даже я не знаю.
– Ханс – последний романтик на свете.
– Даже спрашивать боюсь…
– И не спрашивай. Словами тут не объяснишь.
– Согласен. Кстати, я хотел бы ненадолго позаимствовать твою маленькую переводчицу. Тут есть для нее одна работа.
– Ретт, на этом паршивом шарике имеется два местных, которые не ненавидят нас. Она – одна из них. И девочка слишком хорошенькая, чтобы умереть, как несчастный учитель.
Ретталья засмеялся и стукнул Санмартина по руке.
– Так я и знал, что ты попадешься!
– Значит, ты шутил. Она тебе не нужна… – медленно проговорил Санмартин.
– Ну, в общем, нет. -
– Ретт, я хотел бы попросить тебя перевести ее в другую казарму. Честное слово, она слишком хороша для наших и нравится мне.
– Рауль, она положительно влияет на тебя, придает мягкости, которой тебе зачастую не хватает. Предчувствую, она нам пригодится, когда тут дела пойдут кисло. И то, что вы нравитесь друг другу, дополнительный плюс. Я этого даже не ожидал. Но ты смотри! Она честная и сторонится политики, как почти все местные, но еще не наша. Ну а как с охотой на жучков?
Санмартин подумал, прежде чем ответить. Зейд-африканские джунгли, даже еще молодые, представляли собой многообещающее разнообразие, не сравнимое с лесами на Земле, которые то оказывались скованными холодом, то заливались водой. Поэтому разрушение их он рассматривал как особо нежелательное явление.
– Иногда так хочется поговорить об этом, – наконец сказал он. – Мне не нравится то, что я здесь вижу. Это место могло бы стать раем, если бы местные жители проявили хотя бы половину усердия, с которым они соблазняют чужих жен…
– Если честно, чем больше я узнаю об этой планете и ее жителях, тем меньше мне нравится и то и другое. Ну что, до следующего?
– До следующего. Чао!
– Чао, Рауль. Спокойного патрулирования.
Когда Санмартин исчез за дверью, Ретталья задумался о странных особенностях психологии солдат, в частности кто служит в верещагинском батальоне. Бригадный офицер по политическим вопросам майор Гамлиэль уже касался этой проблемы. «Брехли-вый Луис», как его звали друзья, становился ощутимой силой за спиной Линча, а не просто, досадной помехой.
Люди Верещагина не испытывали особого счастья и радости от постоянного пребывания на линии огня. Они побывали в самых скверных местах большей части обитаемой Вселенной, а в ближайшем будущем увидят и другие миры. Славы это им не принесло, да они и не жаждали ее. И наконец, они отдали всю жизнь беззаветной службе отнюдь не из-за фанатичной преданности или даже особой верности Его Императорскому Величеству и высшему офицерскому составу.
Особенно характерной фигурой был Петр Коломейцев. У него нет ни семьи, ни друзей, ни каких-либо заметных интересов, кроме дел роты. Им не двигали амбиции. За последние годы он старательно сжигал за собой мосты, неуважительно высказываясь о представителях высших кругов. Его высказывания насчет сомнительной чести сражаться за императора повторялись так часто и были известны так широко, что индекс политической благонадежности Полярника заставлял Рауля Санмартина задумываться.