— Какая тут Ева…
— Смотрите-ка, отвечает! Ты уж извини, у нас обезболивающее кончилось, поэтому придется потерпеть. Прими-ка вот для укрепления силы духа. Настоящий натальский ром, специально для тебя, моряк, припасли…
Очнулся Николай на койке в госпитальной палатке. Тело было как чужое, гудело в ушах. Серая парусина стояла перед глазами, подумал, что именно в такую заворачивают тела умерших матросов, когда хоронят их в море. Но на этой двигалось маленькое пестрое пятно — по полотну палатки медленно полз жучок. Сам меньше ноггя, а расписан словно пасхальное яичко. Спинка лимонно-желтая, по ней волнистые алые и черные полоски, на боках зеленые кружочки с оранжевой каймой. Красавец африканский…
Радостно стукнуло сердце — значит — вижу, значит сам- то еще живой! Слава тебе Господи, на этот раз пронесло! Хотел было перекреститься, но не смог и руки поднять, только застонал.
— Ой, Клава, смотри, моряк приходит в себя, — раздался звонкий женский голос.
Над Николаем склонилось чье-то лицо, увидел большие карие глаза, завиток каштановых волос, выбившихся из-под белой косынки.
— Побегу за Василием Тимофеевичем!
Потянулись долгие дни выздоровления.
Вечерами, если выдавалась свободная минута, приходил Василий Тимофеевич. С расспросами не приставал, больше говорил сам, вспоминал родную Волгу, Питер, где учился на врача. Откровенно признался, что из-за своего беспокойного нрава не может долго усидеть на одном месте. Когда услышал, что появилась возможность поехать в здешние места, согласился сразу.
Да, сейчас в России о бурах и их войне с англичанами все только и говорят. На улицах песню «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне» чуть ли не каждый шарманщик исполняет. В цирках представления дают под названием «Южноафриканская война», со слонами, верблюдами и стрельбой. В Нижнем один трактирщик свое заведение назвал «Преторией» и над стойкой шкуру зебры повесил, так от посетителей отбоя не стало.
Ну, а если серьезно, то по всем российским городам идет сбор пожертвований для помощи бурам, формируются отряды Красного Креста и отправляются в далекую Африку. Врачи и медсестры из Санкт-Петербурга, Москвы и других городов уже работают и в Трансваале, и в Оранжевой Республике. Конечно, не они одни, приехали медики и из других стран.
Работы, к сожалению, хватает всем — раненые поступают непрерывно. Попадаются среди них и английские солдаты, которых буры подбирают на поле боя. В этом госпитале есть еще две русские медсестры, Клавдия и Людмила. Сказали, что своего земляка выходят сами. Даже чернокожим санитарам, на которых в здешних госпиталях лежат все вспомогательные работы, не разрешают к нему и близко подходить…
Как-то Василий Тимофеевич осторожно поинтересовался, какими судьбами занесло Николая так далеко от дома. Пришлось взять грех на душу и повторить ту историю, что в свое время рассказал Кузьме. Неизвестно, с какими подробностями услышали ее медсестры, но на следующий день белокурая толстушка Клава с явным неодобрением, как на провинившегося школьника, смотрела на своего пациента. Не сдержалась и даже что-то проворчала о мужском легкомыслии.
Ее подруга Людмила странно взглянула на Николая, чуть заметно повела темной бровью, насмешливая искорка мелькнула в ее карих глазах. Во время перевязки, наклонившись, тихо промолвила:
— Как не стыдно на себя наговаривать? Я же вас сразу узнала. Помните встречу в Дурбане?
— Так это вы? — изумился Николай.
Трудно было узнать в этой статной красавице растрепанную девчонку, что стояла в жалкой кучке русских эмигрантов, спасенных с затонувшего парохода.
— Как вы здесь очутились? Где ваш отец?
— Мы из Дурбана в Йоханнесбург перебрались, папаша нанялся на стройку, стал хорошо зарабатывать. Но однажды простыл, долго болел, потом скончался. Я как пришла в больницу за ним ухаживать, так там и осталась, а тут и война эта началась.
— Вы меня простите, узнал не сразу. Сейчас вспомнил, вы из Орла…
— Ах, оставьте. Только больше не рассказывайте сказки о непутевом волоките, который всю казну эскадры на букеты испанской танцовщице истратил и сбежал в Африку копать алмазы. Помню, в Дурбане я сама слышала, что вы второй магазин собираетесь открыть, да и деньги вы нам передали немалые. Кстати, тогда вас по-другому величали.
Ох, умная девка. А глаза-то, глаза… Чего уж тут скрываться! Операция в Кейптауне закончилась, пора выбираться из Африки. Назвал свое настоящее имя и добавил:
— Я действительно офицер российского флота, нахожусь при исполнении. Православный и холостой. Для местных же я Питер Крейн, оружейник. Такое занятие огласки не требует. Вот и все, что могу сказать вам, Людмила.
Девушка ласково улыбнулась.
— Верю, а что до тайного, то пусть оно останется при вас, Николай. Отдыхайте.
Только обстановка полевого госпиталя мало подходила для отдыха. Днем солнце нагревало палатки так, что становилось нечем дышать, — хотя санитары и поднимали полотнища палаток, чтобы иметь какое-нибудь движение воздуха. Ночью становилось холодно, и раненых укрывали всем, чем можно. Каждый раз Николай натягивал на себя «балаклаву» и с благодарностью вспоминал подарившего ее лекаря.
Но уснуть не давал не только холод. На койке, что стояла у входа в палатку, несколько ночей хрипел молодой австралийский солдат с простреленной грудью. Его полк прислали на помощь английской армии, но для этого парня война уже закончилась. У его койки постоянно суетились врачи и медсестры, и чтобы не очень беспокоить других раненых, завесили ее простыней. Однажды утром простыня исчезла, а койка оказалась пустой. В тот же день на ней оказался другой раненый.
Близкий запах крови и ран, стоны покалеченных людей волновали обитателей окрестных лесов. Уже в сумерках, а потом и всю ночь с горных склонов доносились душераздирающий хохот гиен и визгливый лай шакалов. Несколько раз мощный львиный рык льва прокатывался над долиной, и тогда хор падальщиков на минуту-другую стихал.
Как-то днем раздался истеричный крик всегда такой спокойной и доброй сестры Гертруды, уже немолодой немки, которая целыми сутками дежурила возле тяжело раненных.
— Убейте его! Застрелите эту гадкую птицу!
Прозвучал пистолетный выстрел, и послышалось тяжелое хлопанье крыльев.
Видимо, один из обнаглевших голодных грифов уселся на крышу навеса, под которым проводились операции. Эти крупные птицы с голыми синими черепами и воротником грязных перьев вокруг шеи целыми днями неотступно дежурили на ближайших деревьях, шумно дрались у кухонных отбросов. Люди были не в силах избавиться от такого зловещего соседства и старались просто не замечать их. Однако все были уверены в том, что любое строение, даже палатку или навес, на которое опустится гриф, посетит смерть.
Хотя медики самоотверженно старались поставить на ноги как можно больше людей, но не всегда им сопутствовал успех. В дальнем конце долины появлялось все больше могильных холмов, и мрачные санитары свезли туда уже не один фургон камней, чтобы укрыть ими могилы от ночных хищников. Трудно стало с лекарствами, их расход был большим, а обычные пути доставки нарушила война. Возникали проблемы и с продовольствием — в коммандо ушли почти все работоспособные мужчины, полевые работы и торговля замерли, в госпитале, как и в лагерных котлах, готовили блюда из довоенных запасов муки и зерна. Да еще добавляли к ним неизменное вяленое мясо. Немногочисленных кур берегли только для тяжело раненных.
Рана заживала медленно, но Николай потихоньку начинал ходить. С помощью санитаров выбирался из душной палатки, присаживался где-нибудь в тени.
Здесь его и нашел старый знакомый, седой водонос. Опустился на колени, медленно выговаривая слова, чтобы быть лучше понятым, сказал долгое приветствие, пожелал выздоровления. Его заметили, и темнокожие санитары почтительно встали полукругом позади старика, кто-то поспешил принести ему циновку. Подбирая полузабытые слова, Николай ответил, поблагодарил за визит. За этой беседой и застали их проходившие мимо Людмила и Клавдия.
— Никак вы и с африканцами умеете объясниться?
— Немного.
— Что надо здесь этому старику? О чем он спрашивает?
Николай задумался, соображая, как на русском покорочепередать все услышанное. Увидев его затруднения, на помощь пришел один из санитаров и бойко отрапортовал на голландском диалекте буров:
— Могучий Слон, попирающий горы, индуна Мативане благодарит маета[26] Питера за спасение его родственника, славного мантото[27] Тонтела из древнего рода Пятнистого леопарда.
С важным видом санитар указал на старого водоноса и продолжал:
— Индуна объявляет, что маета Питер воистину великий воин, Бокондо, поражающий внезапно. Индуна сообщает всем, что маета Питер метал гром с неба и до краев наполнил рубленым мясом англичан и их лошадей целое ущелье в горах. Индуна ликует, ибо среди тех, кто захлебнулся кровью на дне этого ущелья, остался английский капитан, который двадцать три года назад вероломно убил брата его второй жены. Индуна просит принять подарки, которые мантото Тонтела передаст маета Питеру, чтобы он много ел и набирался сил…
Старик бодро поднялся с циновки, и появившийся откуда- то носильщик начал выкладывать на нее дары. Он возвещал о появлении каждого предмета, а санитар громогласно переводил слова ветерана:
— Мясо задней ноги антилопы, добытой сегодня утром… целебный мед… черные сливы… жирные куры… свежие яйца…
Когда на циновке возникла целая гора продуктов, санитар перевел заключительные слова:
— Смогут ли белые женщины приготовить пищу для великого воина? Мантото Тонтела может прислать свою племянницу, она позаботится о маета Питере.
Девушки, до этого с несколько ошарашенным видом наблюдавшие за происходящим, сразу же пришли в себя.
— Вот еще! Нам чужих не надо! — фыркнула Клавдия.