Людмила реагировала более сдержанно:
— Переведи, мы благодарим за подарки, но нашего раненого земляка выходим сами.
В тот же день Василий Тимофеевич увидел корзиночку с черными сливами, стоявшую у койки Николая. Взял одну, надкусил, густой пурпурный сок потек по пальцам.
— Никогда такого фрукта не пробовал. Это же чистая глюкоза! Вы их помыли?
— А как же, два раза и с марганцовкой, — поспешила заверить врача Людмила.
— Смотрите, чтобы холеру или еще какую-нибудь дрянь в госпиталь не занести. Ты, моряк, давай питайся, скоро отправим тебя в столицу, там условия будут получше наших.
— Да он же еще слаб, только начал ходить.
— Не перечь, Людмила. Знаешь сама, тяжело раненных мы у себя не оставляем, при первой возможности отправляем в тыл. А на нашего моряка уже и запрос пришел из Претории, за подписью самого командующего генерала Боты.
— Неужели до праздника отправите?
— Не беспокойся, новый, 1900 год встретим вместе!
ГЛАВА 36
Начало двадцатого века отметили скромно, но весело. Еще к Рождеству командование и общественные организации Трансвааля прислали раненым, медперсоналу и всем бойцам на фронте подарки: табак, домашнее печение и всякие мелочи, которые могут пригодиться в походной жизни. Не забыли никого, несколько тысяч подарков даже остались невостребованными. Тем, кому они предназначались, повезло больше всех — они получили разрешение провести праздники дома вместе с родными.
В госпитале новогодний праздник встречали уже не с таким размахом, но теперь собрались все свои. Из казенных пайков и того, что осталось из присланного индуной, женщины соорудили угощение, да еще блинов напекли. В лесу наломали веток какого-то дерева, похожего на сосну, украсили их чем смогли, раздобыли свечи.
На праздник получил приглашение и Николай. Василий Тимофеевич великодушно поделился кое-чем из своего гардероба, сам зашел за земляком. Но заранее предупредил, что режим нарушать и засиживаться за столом не позволит.
Еще не доходя до палатки, где решили устоить встречу Нового года, Николай услышал звон гитары и пение. Кто-то с большим чувством исполнил романс «Очи черные».
— Это наш гость, гусар Алеша. Отпросился у своего генерала, чтобы праздник вместе с нами встретить, — сказал врач. — Весельчак и певец, здесь все от него без ума.
В палатке Людмила расставляла приборы на столе, а около нее соловьем разливался невысокий брюнет с лихо закрученными усиками. На шее пестрый платок, из тех, что в Дурбане бомбейские торговцы продают, на боку огромная сабля, сапоги начищены до зеркального блеска, к ним еще и звонкие шпоры прицеплены.
Николай почувствовал, как что-то вроде бы дернулось в пробитом боку. На черта было сюда тащиться, да еще в чужой рубашке и пиджаке, кое-как натянутых поверх бинтов. Эх, поспешил встать на ноги. Ладно, продержусь.
— Алексей Разумовский, поручик лейб-квардии Гусарского его величества полка! — Гитарист тряхнул смоляным чубом, звонко прищелкнул каблуками. — Нахожусь в долгосрочном отпуске и путешествую по Африке для поправки здоровья!
В ответ сдержанно прозвучало:
— Николай Воронин, моряк.
В палатку с подносом в руках вошла Клавдия. Взглянула на Алексея, строго поджала губы.
— Мог бы помочь с кухни носить, сейчас в темноте чуть не упала. Шарф этот сними, ты в нем прямо как цыган на ярмарке.
Гусар виновато заморгал, послушно стянул с шеи яркий платок.
С души Николая как камень свалился, даже посочувствовал — вот, значит, под чьей командой ты находишься. Встретил внимательный взгляд Людмилы и улыбнулся только ей одной. Увидел ответную улыбку, и на сердце стало радостно и легко.
— А саблю эту зачем нацепил? — не унималась Клавдия.
— Блины со сковороды снимать?
— Да я ее в бою добыл! С генералом Христианом Деветом английскую конную бригаду с двумя батареями остановили и до темноты не давали реку форсировать. Вихрем на них налетели, с холма на холм скакали и палили без остановки, они и встали в растерянности. Думали, что против них вся армия буров выступила, а нас-то и было всего тридцать шесть человек!
— Ох, побойся ты Бога, Алексей! Ради праздника хоть не сочиняй! — вмешался Василий Тимофеевич.
— Это чистая правда, — пришел на помощь гусару Николай. — В штабе сам видел официальное донесение об этом бое. Действительно, этот дозор генерала Девета не дал англичанам совершить обход и таким образом сорвал им всю операцию. Можно на саблю взглянуть поближе?
Польщенный Алексей обнажил клинок, подышал на него и протер рукавом. Даже в неярком свете керосиновой лампы полированная поверхность полыхнула радужным блеском.
— Добрая сталь, а вот заточка никуда не годилась. Пришлось все делать самому.
Ногтем Николай попробовал остроту клинка, согласно кивнул. У самой рукоятки в переплетении золотого узора увидел герб с короной и имя Фиц-Оуэна. Вспомнился владелец пестрых носков, который по пятам ходил за ним по всему Кейптауну.
— А где прежний хозяин клинка?
— Не повезло ему. Я же сказал, что заточку самому пришлось делать.
— Господи, ну что за народ эти мужчины! — возмутилась Клава. — Одного, можно сказать, совсем недавно из двух половинок сшили, другой в гости на новогодний праздник пришел, а разговора у обоих кроме как о войне и нет.
— Не кипятись, Клавдия, — вмешался Василий Тимофеевич. — Такими уж природа сотворила мужиков, охотников и добытчиков, с густой кровью, толстыми костями и крупными мышцами. Надо же им куда-то свою энергию девать. Жаль только, что тысячелетия варварства выработали у многих из них пристрастие к войне. Уверен, что в наступающем столетии все изменится — цивилизация и наука достигли такого небывалого развития, что в будущем эта дикость — война — станет невозможной и просто исчезнет из практики человеческого общества.
— Доктор, как мне кажется, здесь войну ведут совсем не дикари, а чистокровные белые люди, — сказал Николай. Подобные рассужения о будущем вечном мире уже приходилось слышать, но спорить не было ни сил, ни желания.
— Ах, это здешнее безумие происходит на окраине цивилизованного мира. Но взгляните сами, в Европе великие нации установили такие тесные культурные контакты, что война между ними стала просто невозможной. Наконец, просто невыгодной экономически — ведь торговать прибыльнее, чем грабить. Именно это и подтверждают решения международной конференции в Гааге. Воистину, она сулит радужные перспективы всеобщего мира в двадцатом веке!
Алексей вложил клинок в ножны, стоял на своих кривоватых ногах профессионального наездника набычившись, как обиженный ребенок. Упрямо тряхнул головой:
— Конечно, хорошо бы всем разом замириться, да только сомнительно это. Как это в Древней Риме говорили? Учил я в гимназии латынь, да забыл. Си паси…
— Си вис пацем, пара беллум, — подсказал Василий Тимофеевич. — Хочешь мира, готовься к войне. Только, дорогой мой Николай, по законам диалектики эта мудрость римских цезарей давным-давно устарела. Она уже не соответствует современному материалистическому восприятию мира и…
— Ой, доктор, потом вы продолжите этот ученый спор! — взмолилась Людмила. — Лучше проверьте часы, а то Новый год пропустим.
— Вот уже и гости идут! — подхватила Клава.
В палатку входили медсестра Гертруда со своими земляками и двое врачей из Дании. Навстречу им поспешил Василий Тимофеевич, принялся рассаживать, сверять часы.
Ровно в полночь подняли бокалы, встретили Новый год. Алексей разливался соловьем, все дружно ему подпевали.
— Тебе, моряк, пора, режим и так уже нарушили. Собирайся, провожу до палатки, — напомнил Василий Тимофеевич.
Николай сидел рядом с Людмилой, прихлебывал апельсиновый сок, в который доктор капнул спирта, и просто забыл о всех событиях последних лет. Вот так бы и сидел, смотрел в милые глаза, слушал родную речь.
— Не беспокойтесь, доктор, я провожу. Вы гостями занимайтесь, — предложила Людмила.
Шли не спеша, взявшись за руки, путь выбрали не самый короткий. Вызвездило, и Млечный путь серебряной лентой лег поперек неба. Звезды вспыхивали среди листвы ближайших деревьев, и казалось, что это светятся глаза примостившихся на ветвях сказочных существ.
Черная тень резко сместилась вправо, хрустнула ветка. От неожиданности Людмила тихонько вскрикнула, прижалась к спутнику.
— Кто здесь? — спросил Николай.
— Это я, господин, — прозвучал голос санитара, который обычно убирался в палатке. — Индуна приказал охранять тебя. Тебя хотят убить, господин.
— Кто?
— Вчера я заколол бушмена с отравленными стрелами возле нашей палатки. За ним могут прийти и другие.
— Спасибо. Сейчас уходи.
— Слушаюсь, господин.
Вся романтика новогоднего вечера исчезла. Но Людмила оставалась рядом, запах ее волос кружил голову.
Крепко обнял теплые плечи, сказал:
— Не бойся, это наш санитар. Просто спросил, когда я завтра уезжаю.
— Я не боюсь.
Долго стояли тесно прижавшись друг к другу и целовались, забыв про все на свете.
На следующий день в путь собрались не скоро. Пока в санитарный фургон запрягли все пять пар волов и погрузили раненых, ушло много времени. Людмила с санитарной сумкой в руках, именно ей подошла очередь провожать фургон на станцию, разместилась на козлах рядом с возницей, подростком буром. Позади них на охапке травы устроился и Николай.
— Господин, — зашептал ему в самое ухо все тот же санитар. — Спроси этого молодого белого, какой дорогой он поедет на станцию? Пусть возьмет в обход, по руслу сухого ручья.
— Ладно, не беспокойся. С нами будет и провожатый.
Рядом с фургоном на чудесной гнедой кобыле гарцевалАлексей.
— Эх, жалко, что отпуск кончится! Клава, обещаю, через пару недель отпрошусь у генерала и опять приеду!
Наконец-то отправились в путь. Солнце стояло уже высоко. Волы медленно переставляли ноги, пыльная дорога тянулась нескончаемой лентой, и возница то и дело подбадривал их длинных кнутом. Резвая кобыла под Алексеем не хотела плестись вместе с ними, нетерпеливо перебирала ногами, гневно фыркала. Ее поминутно приходилось осаживать.