Слухи об их капитуляции распространились быстро, но достоверная информация о масштабах поражения поступила спустя несколько дней. Этот печальный рассказ Николай услышал вместе с другими мастерами в арсенале, где начал работать после того, как выписался из госпиталя. Рана хотя и затянулась, но он продолжал носить повязку.
На какую-то минуту в мастерской наступила тишина, а затем вновь яростно застучали молотки и завизжали напильники. Люди работали с ожесточением, понимая, что теперь именно от их усилий зависит снабжение оружием новых ком- мандо, которые должны встать на место выбывших из строя.
В тот день работали допоздна, и после госпитального лежания Николая покачивало от непривычного перенапряжения. В ответ на озабоченный взгляд Кузьмы улыбнулся через силу, поднял вверх большой палец.
— Порядок, трофейный пулемет починили. Не беспокойся, отосплюсь, вся ночь впереди.
Но в эту ночь спать не пришлось. Под фонарем у самых ворот поджидал в ладной таратайке седой старик. Тот самый, что когда-то привозил для испытания захваченные у англичан патроны с разрывными пулями.
— Якоб хочет тебя срочно видеть, — обратился он к Николаю. — Залезай и держись крепче, я быстро поеду.
— Да тебя, отец, и не узнать, обстригся наголо, ни кудрей, ни бороды. Где же твое старинное ружье, что слону точно в глаз попадало?
— Оно, сынок, теперь дома на стенке висит, а я вот с ним охочусь, — и старик похлопал ладонью по плоской деревянной кобуре на поясе, из которой высовывалась ребристая рукоятка револьвера Маузер, недавно принятого на вооружение в германской армии.
— Ныне дичь, сынок, другая, целыми неделями за ней по вельду гоняюсь. Поэтому и обстригся, чтобы в длинном волосе вши не завелись.
Тьма стояла хоть глаз выколи, но старик правил уверенно и после недолгой скачки оказался у какого-то полустанка. Чьи-то руки подхватили Николая, подвели к двери в барак.
В узенькой комнатушке, освещенной керосиновой лампой, из-за стола поднялся Якоб. В этом худом, заросшем пегой щетиной человеке, одетом в какой-то драный немыслимый балахон, трудно было узнать респектабельного фермера с берегов Лимпопо, интересующегося «машинкой для стрельбы», или щеголеватого майора из дома правительства в мундире с золотыми звездочками на воротнике.
— Здравствуй, Питер! — обратился он к Николаю. — Извини, но раньше не мог навестить тебя. Слышал о нашей беде?
— Ну, потерпели первую неудачу. Война же только пятый месяц идет, все еще впереди.
— Нет, ты не понимаешь того, что произошло. Да, видимо, и не сможешь понять. Ведь ты профессиональный военный и русский. Слышал, что вашу столицу когда-то сожгли французы.
— Москву-то? Ее не один раз и другие неприятели жгли. А что я русский, так и не скрываю этого, — широко улыбнулся Николай. После встреч с князем и фронтового госпиталя глупо было бы отрицать свою национальность. — Ты за мной послал, чтобы сообщить именно об этом?
— Не сердись, я выразился неудачно. Просто хотел сказать, что наше государство молодое и не имеет такого исторического опыта, как твоя страна. Поэтому наши люди и воспринимают весть о поражении и нашествии врага совсем по- другому, чем жители стран, имеющих постоянную армию, промышленность, древние города…
— Ладно, англичан вы тоже порядком потрепали. Продержитесь еще немного, а потом можно будет и переговоры о мире начинать.
— Положение гораздо хуже, чем ты думаешь. Правительство Оранжевой Республики уже покинуло столицу, а делегация городских властей явилась к фельдмаршалу Робертсу и поспешила заявить о покорности. Кое-что мы успели вывезти, но англичанам достались военные склады и более двухсот паровозов и товарных вагонов. Наши генералы Девет и Деларей пытаются организовать оборону, но сил мало. Как это ни печально, но некоторые буры оставляют свои коммандо, разъезжаются по фермам, не хотят больше сражаться. Президент Крюгер срочно выехал, чтобы навести порядок.
— Плохо.
— Люди немного растерялись, это понятно. Но плохо то, что теперь по железной дороге открыт прямой путь в Трансвааль. Сейчас англичане могут сформировать несколько эшелонов с войсками и двинуть сюда. Проехать на паровозе четыреста с лишним километров, не встречая сопротивления, это не такая уж трудная задача.
— Надо взорвать пути.
— Поэтому я тебя и вызвал. Все произошло так внезапно, а минеров у нас не так уж и много. В этом деле мало уметь только запальный шнур поджечь. Вон на прошлой неделе послал троих мост через Тугелу взрывать, так от них самих ничего не осталось, а мост даже не поцарапали. Пришлось новую партию срочно высылать. Ты же имел раньше дело со взрывчаткой?
Николай согласно кивнул.
— Слушай, наши в спешке оставили целым мост через Модер. Это к северу от Блюмфонтейна. — Якоб показал место на карте. — Здесь река широкая и мост построен капитально — четыре стальных пролета по 40 метров каждый. Если его разрушить, то движение остановится надолго, а без подвоза по железной дороге англичане наступать не будут. Но хочу сразу же тебя предупредить — этот район уже занят бригадой их генерала Гетекра и мост должен сильно охраняться. Если попадешь в плен, то за действия в тылу войск тебя сочтут уже не военнопленным, а шпионом. За это сам знаешь, что полагается.
— Знаю, не пугай. Меня одного, что ли, посыпаешь?
— Ну что ты! Пойдешь с нашим лучшим разведчиком, дядюшкой Реденом, который тебя сюда и привез. Да вы к раньше на полигоне встречались. Он старый боец, хотя на фронте ни его самого, ни его ребят никто и не видел. С самого начала войны в тылу отсиживается. Правда, не в нашем, а у англичан. На место поедете на паровозе, а там уж вас встретят.
— Понял. Покажи мне, какие у вас имеются взрыватели и все остальное. И еще — где мне можно будет немного передохнуть и сменить повязку, пока ваш паровоз не пригнали.
ГЛАВА 38
Старенький паровоз трясло и подбрасывало на стыках рельс, угрожающе кренило на поворотах. Натужно кряхтя, он медленно вползал на подъемы и потом стремительно скатывался вниз, какими-то всхлипывающими свистками предупреждая всех о своем появлении. Машинист-ирландец ругался последними словами, выжимая ход из этой древней машины. Призывая в свидетели всех святых, он пытался объяснить, что на таком угле, да еще по такой разболтанной колее ехать быстрее просто невозможно.
Сначала дядюшка Реден хмуро выслушивал эти причитания, но потом положил руку на рукоятку маузера и сурово произнес:
— Не богохульствуй! Если хочешь жить — прибавляй ход.
Заглянул в прицепленный позади паровоза тендер, позвал:
— Крис, помоги!
В паровозную будку влез верзила с бычьей шеей и маленькими бесцветными глазками. Молча выслушал приказ, забрал у оторопевшего помощника машиниста лопату и начал методично швырять уголь в топку.
Уже давно рассвело и мимо проносились придорожные поселки и полустанки. Во многих местах жители спешно грузили на повозки домашние вещи и запасы зерна, угоняли скот и уходили подальше от железной дороги.
На какой-то станции единственную колею занял встречный поезд, до отказа набитый испуганными пассажирами. Люди уверяли, что англичане следуют за ними по пятам, требовали немедленно пропустить их в столицу, умоляли, грозили, размахивали перед носом дядюшки Редена какими-то бумагами. Но тот не вступал в дискуссии, просто кратко упомянул о приказе командования и потребовал от машиниста немедленно очистить главный путь. Потом прошел к начальнику станции и просил дать по линии телеграмму, чтобы его паровозу везде был обеспечен свободный проезд.
С опаской косясь на обвешанных оружием спутников дядюшки Редена, начальник поспешно согласился. Однако тут в дело вмешался станционный телеграфист, который решительно заявил, что без распоряжения из главного управления почт и телеграфа республики он подобную телеграмму никому посылать не будет.
Старший бур внимательно посмотрел на этого узкогрудого молодого человека, который, побледнев от волнения и слегка заикаясь, повторил, что никто не имеет права произвольно менять расписание движения поездов.
— Крис, быстро приведи хозяина вон из той лавочки. А ты, сынок, судя по произношению, не из наших мест. Зачем приехал?
— Я гражданин Великобритании и здесь работаю по контракту с правительством Трансвааля, в котором точно перечислены все мои права и обязанности.
— Мистер Симеон приехал к нам по совету врачей, — поспешил вмешаться начальник станции. — У него слабое здоровье, но он добросовестно выполняет свои обязанности. Кроме того, инструкция запрещает…
— Помолчи! — прервал его дядюшка Реден. — Послушай, сынок, сейчас идет война и я тоже выполняю приказ правительства Трансвааля. Ты должен понять, что твой отказ можно расценить совсем по-другому. Ведь ты же англичанин, а я спешу и не могу на каждой станции объясняться со всеми встречными. Ты понял, сынок?
— Я пацифист и мне нет дела до вашей проклятой войны и грязной политики британского империализма. Мы все видим, что вы и ваши головорезы незаконно остановили пассажирский поезд и не позволяете гражданским лицам, женщинам и детям как можно скорее покинуть зону боевых действий! — Молодой человек внезапно сорвался на крик, его лицо покрылось пятнами. — Я не буду посылать вашу телеграмму!
Из толпы, собравшейся под окнами станционного здания, раздались одобрительные возгласы.
— Он прав! Пропустите поезд с женщинами и детьми!
— Позор! Это самоуправство!
— Долой войну!
Дядюшка Реден повернулся к кричавшим.
— Вижу, что большинство из вас это вполне здоровые мужчины. Сейчас отдам приказ своим ребятам и через две минуты каждый из вас, кто еще будет торчать под окном, окажется мобилизованным для нужд фронта. Он отправится с нами. Поезд с женщинами и детьми проследует в тыл, как только мы покинем эту станцию.
Площадь перед вокзалом мгновенно опустела.
— Ты приехал к нам в очень неудачное время, сынок. Так отправишь телеграмму?
— Нет. Но я буду жаловаться…