Белозерский подозревал, что это только видимая часть айсберга. Слишком влиятельные и высокопоставленные особы были вовлечены в деятельность ложи, чтобы она ограничивалась благотворительностью и архаичными церемониями.
«Зачем я им понадобился? — спрашивал он себя. — Наверно, впрок. Мало ли каким боком придется им еще столкнуться с законодательством.»
«Ну а мне зачем «Королевская арка»? Затем, что это отлично смазанный механизм, который действует бесшумно и эффективно. Механизм такого рода даст результаты в России. Восстановить дом, лето, подстриженную лужайку, вернуть из небытия дам в широкополых шляпах от солнца, молодого загорелого отца? Нет. Уже нет. Нужно собирать из обломков другой, большой дом — Россию. Эти обломки еще сохраняют свойства гранита.
Страна стояла крепко, пока в ней правило меньшинство, воспитанное на идеях верности и чести. Не кучка темных дельцов как теперь, а замкнутая каста аристократов духа и крови. Теперешнее дворянское собрание — порнография. Княжеские титулы покупают популярные певички. Аристократию нужно создавать заново — через орден, через братство. Масонство тут отлично подойдет.
В сущности, ложа — это только механизм, который можно запустить в любую сторону. В ложах состояли монархи и революционеры, авантюристы и глубоко верующие аскеты. Именно поэтому масонство оказалось удивительно живучим. Правы и те, кто клянет его и те, кто превозносит. В его истории можно отыскать примеры удивительной самоотверженности и черной подлости. Похоже на радугу, где есть все цвета от нежно-розового до мрачно-лилового.
Кто-то скажет, что масонство и его мистические ритуалы противоречат русскому духу? Смотря какой стороной его развернуть, как интерпретировать восстановление Храма. Как всемирного Храма равенства и свободы или как Храма Великой Империи на неприступном гранитном утесе?»
Тем временем «Королевская арка» решала свои задачи. Сейчас до всех рядовых «братьев» была доведена главная задача — не допустить победы лейбористов на предстоящих выборах в парламент. Саундгрейв, сохранивший дружеские отношения с Белозерским, объяснял дело просто: подавляющая часть масонов причисляет себя к консерваторам, в консервативном кабинете есть несколько министров-«каменщиков», есть просто сочувствующие.
— Мы успешно сотрудничаем с теперешним правительством, хотя они предпочитают этого не афишировать, — заметил Саундгрейв. — В Британии Ордену никогда не приходилось действовать подпольно. В отличие от России, где масонов одинаково шельмовали и цари и Советская власть. Да и теперешние «демократы» не жалуют.
Очень скоро нашлась работа и для адвоката с труднопроизносимой фамилией. Один из ведущих лейбористов подал в суд на газету, неофициально контролируемую ложей, за статейку, которая порочила его достоинство.
Мистера Дарлингтона обвиняли во всех смертных грехах. В супружеской неверности: якобы пять лет назад он вступил в порочащую связь со своей секретаршей. Во взяточничестве: за деньги помог иранскому бизнесмену без лишних формальностей получить британское гражданство. В жестоком отношении к животным — не остановил машину, сбив на скоростной трассе бродячую собаку. Последнее прегрешение по английским меркам считалось самым тяжким.
Известный политик протестовал против всех трех и предъявил иск, ни много ни мало, на миллион фунтов стерлингов. Изучив материалы, которыми располагала редакция, Белозерский увидел, что неопровержимых доказательств вины у газеты нет. Саундгрейв пообещал, что подключит к делу частное сыскное агентство. Но солидные агентства боялись открыто собирать улики на человека, который в самое ближайшее время мог стать одним из министров.
Приближалось первое судебное заседание, а ничего существенного в багаже ответчиков пока не прибавилось.
Мотоциклы вернули в прокат. Алексей не сомневался, что в ближайшие день-два придет повестка или заедут сотрудники с разрешением на принудительную доставку. Из программы новостей он узнал, что один из «харлеистов» балансирует между жизнью и смертью. Если не он, то кто-то другой из пострадавших наверняка смог сообщить приметы.
Но Зиба не случайно держалась спокойно — прошла неделя, а молодоженов не беспокоили. Алексей решил, что Хаджиев задействовал свои мощные связи и сверху поступил сигнал замять инцидент.
Жизнь продолжалась своим чередом. Возвращаясь домой из банка, Алексей в редких случаях заставал Зибу — она листала журнал или смотрела боевик с очередной ярко упакованной кассеты. Чаще он находил записку с точным указанием места и предложением присоединиться к ней в ночном клубе, баре, на рок-концерте, в квартире новой «подруги». Зиба не лицемерила — она в самом деле хотела бы видеть его рядом.
Надо идти, чтобы быть рядом с ней. Трудно переломить себя — ревность, усталость. Заделаться партнером в ее больном кайфе? Иногда он оставался дома, застывал с закрытыми глазами. Или принимал душ, садился в машину и отправлялся в назначенное место.
Однажды ему повезло. Безо всякой задней мысли он завел разговор о старой хаджиевской даче и вдруг почувствовал, как Зиба внутренне дернулась.
— Этот кайф не для меня. Мне свежего воздуха в городе хватает.
В ее словах не было ничего особенного, но прозвучали они неожиданно резко. Видимо, Зиба сама это почувствовала и добавила в оправдание:
— С детства терпеть не могу.
— За что?
— Не знаю. Плохо помню, что там есть. Здоровые яблони, пять кустов смородины, двухэтажный дом, весь в коврах.
— Охраняют как положено?
— Вроде бы живет кто-то из прислуги. Я там сто лет не появлялась.
К выходным над Москвой повисло тяжелое марево — все линии и силуэты подрагивали и колыхались в токах горячего воздуха, струящегося от асфальта и стен домов.
— Виски ломит, — признался Алексей. — У вас есть какая-нибудь вода рядом с дачей?
— А как же — озеро.
— Поехали, чего ради здесь торчать? Хотя бы без ночевки, если тебе так уж тяжело.
Алексей нутром чуял, что «собака зарыта» где-то на даче. Но не хотел спешить, напирать. Он не собирался настаивать на своем, Зиба сама неожиданно легко согласилась. Наверно, боялась предстать перед мужем по-женски мнительной.
Они приехали на озеро в четыре утра. Низко над поверхностью воды висело одеяло тумана. Рассвело очень быстро — туман распался на клочки, открылась чистая зеркальная гладь, в которой отражался берег, малахитово-зеленый от хвои. Среди сосен и елей попадались редкие тонкие прожилки берез. На середине озера застыла резиновая лодка — мужик в плащ-палатке удил рыбу.
Алексей разжег костер. На дальнем конце озера возле автомобиля с распахнутыми дверцами горел почти без дыма еще один, словно кто-то, разлегшись на траве, махал ярким платком. Окунувшись в теплую непрозрачную воду, Алексей полежал на спине с раскинутыми руками. С неба сходил один полупрозрачный слой за другим. Наконец, открылся сияющий голубой свод. И сразу же его прочертил белый пенистый след самолета.
— Доволен? — спросила Зиба, когда он вышел на берег и стал вытираться махровым полотенцем.
— Нормально. На мозги больше не давит. Классное место — как оно может не нравиться?
— Я говорила про дачу.
— Может ты в детстве испугалась там чего-нибудь?
— Никогда я ничего не боялась — ни темноты, ни черта лысого.
— Далеко она отсюда?
— На тачке пять минут.
Алексей не стал ничего предлагать — плод должен был сам созреть.
— Лет до двенадцати я там благополучно развлекалась. А потом как ножом отрезало. Отец зовет с собой, а я ни в какую.
На противоположном берегу кто-то с разбегу бултыхнулся в воду и радостно заржал. По зеркалу озера пошла легкая рябь. Мужик в резиновой лодке в первый раз за все время пошевелился — как будто очнулся ото сна.
— Это отец нас вытащил после той истории?
— Без понятия.
— Не слыхала, как там этот ублюдок в реанимации — задышал?
— Я уголовной хроники не читаю.
Оставшись без внимания, костер почти погас.
Охапка тонких веток быстро прогорела, и теперь только угли дышали жаром, попеременно темнея и оживая.
— Покатили?
— Куда торопиться?
— Я от природы тащусь только на проезде, на большой скорости. Ничего не поделаешь, не создана я для здорового образа жизни.
Но повернула она не к городу, а в противоположную сторону.
— Надо внести ясность. Ты сам виноват, напомнил про эту чертову дачу.
«Она не хочет иметь слабых мест, — подумал Алексей. — Тем лучше.»
Отгороженный сеткой участок выглядел запущенным. По всему чувствовалось, что Хаджиев и сам давненько сюда не наведывался. Остервенело залаяла овчарка, не узнав Зибу.
— Фу, Изольда, фу! — крикнул небритый человек в легкой куртке цвета хаки. Узнав хозяйскую дочь, он почтительно склонил голову, признавая свою вину за все оптом: за неухоженные кусты, собачий лай, щетину.
— С приездом… С благополучным прибытием… — бормотал он себе под нос.
Зиба прошла мимо, не здороваясь, не обращая внимание на беснующуюся овчарку, которую человек в куртке с трудом удерживал за ошейник. Алексей кивнул сторожу и проследовал за женой.
— Входите, добро пожаловать… Не беспокойтесь, я загоню машину.
Плитки на дорожках потрескались, в трещины рьяно пробивалась трава. Деревья стояли по колено в сорняках. Зиба сорвала яблоко, надкусила и поморщилась.
— Одичал сад. Повесить этого сторожа мало.
— Ты спроси его, когда сюда последний раз приезжали.
Они подошли к дому.
— Тогда еще никто не рисковал строить большие коттеджи. А потом отец не захотел ничего переделывать.
Внутри в самом деле безраздельно царствовали ковры — на стенах, на полу. Багровые, зеленые с коричневым. Мелкий геометрический узор, вьющийся растительный орнамент.
— Удивительно, как их моль не сожрала, — заметила Зиба.
Приглядевшись к замысловатому сплетенью, можно было вообразить себе странные морды фантастических зверей с вытаращенными глазами и разверстыми пастями.