— Как шляхетская вольность невозможна без права «вето»‚ так и еврейская маца невозможна без крови христианской.
— Да ладно!
— Люди говорят, — развели руками киевляне.
— И как же вы с ними живете?
— А они полезные. И товар у них дешевле, и корчму шляхта им в откуп отдает. Но это не у нас, а в Речи Посполитой.
Каково оно в панских краях, гетман узнал в подробностях в Умани. К нему пришли местные евреи — жалкие остатки прежней большой общины. В 1768 году город обманом взяли гайдамаки Гонты и Железняка. 3000 евреев, укрывшихся в синагоге, похоронили под ее развалинами после артиллерийского обстрела. Потом пришел черед поляков, сдавших город и надеявшихся откупиться жидовской кровью. Эти недавние события прозвали уманской резней…
— Чего вы от меня хотите? — спросил гетман у делегации людей с мертвыми глазами, в черных одеждах и широкополых шляпах.
Последовал ответ в виде витиеватого вопроса насчет общей безопасности. Андрей Афанасьевич задумался. Ему так не хотелось лезть в это дело… Но и порядок в гетманстве положено соблюдать. Это с одной стороны. А с другой — приставшие к войску казаки с правого берега возмущенно роптали и готовы были взять в ножи не только жидов, но и униатов.
— Мы можем собрать кое-какие гроши на свою защиту, — предложили уманцы.
— Гроши? — не понял Овчинников. — Да на что мне ваши гроши, если Потоцкие и Любомирские золото мешками волокут? Нет, денег мне с вас не надобно. Отработаете. Установлю вам урок — будете армии сапоги точать да полушубки шить.
— А кожа? — встрепенулись евреи.
— А живот? — гетман сходу перенял от собеседников привычку уклоняться от прямого ответа.
— Ну таки вы нас возьмете под защиту?
— Дам таблички «Сей дом работает на армию царя истинного, Петра Федоровича».
— Ой, мы вас умоляем: кто смотрит сейчас на таблички? Их же нужно еще прочитать. А бандиты не ходят под ручку с писарем.
Судя по тому, что сапоги и полушубки таки в армию пошли, вопрос с казацкой грамотностью евреи волынские как-то решили. И вот снова-здорово: когда 2-я армия «Юго-Запад» перебралась через Вислу и двинулась вдоль границы с Австрией на запад, пришел черед краковским приставать к гетману со своими вопросами.
И смогли удивить.
Гетман принял их делегацию у своего походного шатра, сидя в раскладном кресле. Милостиво разрешил сообщить свои нужды. Пейсатые старики завели свою волынку насчет общей безопасности, но тут вперед вышел молодой человек и с пафосом провозгласил:
— Коль пану гетману недосуг заниматься защитой евреев — мы все понимаем, у вас война, чтобы вы были здоровы, — Жидовский городок готов взять оружие в руки и создать Ветхозаветный полк легкой кавалерии.
— Вы⁈ Кавалеристы???
Овчинников чуть не выскочил из своего походного кресла, настолько был поражен.
— Да! Я, Берек Йосилевич, торжественно заявляю: там, где речь идет о пользе человечества, евреи не щадят жизни. Только глупец не понимает общей выгоды от уничтожения панства, о котором объявил царь Петр Третий в Варшаве. И напрасно пан гетман сомневается в наших навыках конной езды. Лучших барышников, чем краковские евреи, не найти по оба берега Вислы.
— Но оружие… Вера вам не запрещает?
— Да будет пану гетману известно, когда славный русский генерал Суворов штурмовал Краковский замок, он приказал раздать нам оружие, и мы сами охраняли Жидовский городок.
Андрей Афанасьевич и сам с картой уже работать умел, и в штабе хватало толковых офицеров, поэтому он прекрасно знал, что такое Жидовский городок Кракова. Так назывался еврейский квартал на острове между Вислой и ее рукавом в пределах древней польской столицы (1). На него у гетмана были особые виды, ведь от острова на правый австрийский берег вел единственный мост, упиравшийся в местечко Подгуже. Кто контролировал Жидовский городок — тот держал в руках ключ и от Кракова, и от левого берега Вислы. Это гетман давно понял. Про оружие в руках краковских евреев — не знал. И очень заинтересовался, сразу представив себе русские пушки, направленные на мост, прикрытые с тыла лояльным вооруженным населением.
Ему было о чем беспокоиться. Намерения цесарцев — сперва смутные и даже осторожные — начинали проявляться все ярче и ярче. Накануне в его ставку в двух дневных переходах от Кракова прибыл австрийский посланник. Долго вилял, ходил вокруг да около, и, когда терпение гетмана было уже на исходе, неожиданно предложил совместные действия против Кракова вплоть до оккупации.
— Да мы сами с усами! — по-простецки выдал ему Овчинников и, похлопав по плечу, предложил не чиниться и заезжать в гости.
Важный австрияк растерялся и отбыл несолоно хлебавши. А гетман сообразил, что надо поторапливаться с Краковом: ежели русский флаг снова взовьется над Вавельским замком, Вена трижды подумает, прежде чем пересекать Вислу. В сопротивление краковян русским он не верил. Суворов в 1772 году их научил осторожности.
Все хитрые стратегические расчеты командования 2-й армии были разрушены в одночасье. Не успел Овчинников расспросить Йосилевича, как он видит взаимодействие казаков и евреев — не самый простой вопрос, если подумать, — в ставку примчался гонец.
— Господин генерал-аншеф! За рекой идет бой!
— Кто посмел?
Жидовин Берек, уже считавший себя не меньше, чем полковником, но в дисциплине и субординации ни ухом, ни рылом, нахально влез:
— Да что там сметь? То богемские полки к Висле рвутся прямо с гор. Ихнему Генералу взять бы правее, на Турнов, да он на Величку свернул. А там соляные шахты. Где вы видели немца, способного отдать доходное место?..
— А ну цыц!
Кто такой Генерал, Овчинникову объяснять было не нужно. Он вскочил на ноги и, перебив Йосилевича, заорал на всю ставку:
— Всех полковников кавалерии сюда! Быстро!
Испуганная делегация евреев сбилась в кучу, решив, что пришел ее последний час. Стали сердито выговаривать молодому Береку, что он своей инициативой навлек на почтенных старцев гнев русского генерала. Йосилевич не отвечал. Лишь внимательно следил, сверкая глазами, как сбегались на призыв командира седоусые казаки и кавалерийские офицеры, увешанные орденами и медалями.
Когда прибежали последние, Овчинников рванул саблю из ножен, вздернул ее в небо. И в мгновение ока превратился из важного гетмана и генерал-аншефа в того, кем был на самом деле — в походного атамана.
— Там за рекой погибают наши братья-славяне! Там бьется из последних сил наш товарищ генерал Мясников! Неужель же мы сикурс не дадим⁉ Будем здесь зады в сухости держать, пока други кровушку льют? Что будем делать, господа полковники⁈
— Сикурс! Сикурс!
Овчинников потряс саблей, будто небу брюхо хотел вспороть:
— Седлайте коней! Никакая Висла нас не остановит!
Он вбросил саблю в ножны, повернулся к Йосилевичу, прежде чем вскочить в седло:
— Говорили мне, что вы, евреи, полезный народец. А что вы понимаете в шпионстве?
Речь Посполитая умирала, задыхаясь от крови. Улетала в небеса вместе с дымом пожарищ, задыхалась в петле вместе с висельниками, захлебывалась водой вместе с утопающими.
Исчезла. Сохранившись отныне лишь на страницах книг и в архивных свитках, приказала долго жить. На месте прежней разложившейся Польши появится Привислинское генерал-губернаторство с русским языком в качестве государственного.Так я сказал!
Не стало ни короля, ни сейма, ни шляхетских вольностей. Польский люд, бывшее быдло, принялся резать панов. Древние городские вольности топтали ногами мои солдаты, занимая один польский город за другим. Кто пытался сопротивляться, кровью умывались. Я приказал патронов не жалеть и действовать решительно, как при штурме. Быстрое кровопускание куда предпочтительнее усекновения хвоста по кускам. Короткая вспышка ярости с многочисленными жертвами при известии о всеобщем равенстве, зато потом, резко зачистив поляну, начнем вводить суды и справедливые законы, городское самоуправление, выборы, образовательные программы и прочая и прочая. Польская шляхта не чета российскому дворянству. За века с молоком матери впитала уверенность в своей избранности, вседозволенности и доходах от поместий. Прокутила, пропила свое государство — теперь пусть пеняет на себя. Церемониться не стану: кто из несогласных уцелеет, тех за Урал! Широка и необъятна земля Сибирская! Столько возможностей!…
И сбежать не выйдет.
— Всех похватать не получится, государь. За границу утекут. Во Францию в свою разлюбезную, — осторожно заметил Безбородко. Он предвидел многочисленные сложности, которые мы породили своими победами и своей стремительностью в стирании Речи Посполитой из истории Европы.
В мраморном зале Королевского дворца, в самом пышном его помещении, недавно отреставрированном, я проводил совещание со своими главными людьми, находившимися в Польше. В весьма символичном зале с учетом предмета обсуждения — со стен на нас взирали портреты 23 польских монархов. С укором, наверное, взирали, ведь я похоронил любезную их сердцу Речь Посполитую.
Собрались мы судить-рядить о летней кампании, но и о зачистке тылов не забывали. С них и начали.
— Мобилизация! Сиречь призыв! Не осторожная, как мы во внутренней империи проводили, а принудительная и всеобщая. Жив-здоров, руки-ноги целы — изволь отправляться в солдаты. Оружия у нас, спасибо пруссакам, завались. Спаяем поляков с нашими солдатами кровью и боевым братством, получим годы спокойствия в Польше.
— Быть может, лаской большего добьемся? — осторожно заметил Суворов.
— Эх, Александр Васильевич… Добрая вы душа. Вот приласкали вы барских конфедератов, простили мятежников — и что вышло? Кто на Смоленск нападал? Те самые конфедераты да еще в обнимку с вашим боевым товарищем Браницким. Где он кстати?
— Ищем! — виновато ответил Шешковский. — Боюсь, он уже во Франции, он же там граф. Но точно что-то пока установить затруднительно. Дороги забиты беженцами, леса — дезертирами, а города — побирушками и ворьем, всегда поднимающим голову в дни безвластья.