Орудийную стрельбу задробили по всему осадному обводу. Канонада стихла. К крепости отправился парламентер с посланием, предлагавшим почетную капитуляцию. Фон Врангель его не пустил и письма Суворова не принял, хотя там было написано: «Немедленная сдача — жизнь, честь и свобода, в случае отказа — смерть».
— Даруй Бог военное счастье пустить над воинством русским! — перекрестился Александр Васильевич.
Он был на удивление набожен, все время бомбардировки строго постился и пил только чай. Как в нем соединялись воедино профессия военного и христианская вера, я до конца не понимал. И сейчас не спрашивал — в момент, когда он отправит на смерть тысячи людей, когда городу грозят уличные бои, гибель женщин, стариков и детей, суточное разграбление — куда ж без этой печальной традиции? — и унижение побежденных. Хотя чему я удивляюсь? На войне без бога нельзя, в окопах атеистов нет.
— Командуйте, генерал! Пора! — мягко промолвил я, заметив приближающийся нос «Густава III» — тяжелый линейный корабль, влекомый баркасами и сложной системой канатов, приближался по реке к своему противнику, форту Фридрихсберг.
Чертов Грейг! Он не послушал меня, отказался от навесной стрельбы и повлек линейный корабль, с убранными парусами, лишенный рей и части такелажа, как можно ближе к форту. Пруссаки открыли яростный огонь. Носовая фигура разлетелась на куски, часть бушприта срезало, по палубе запрыгали ядра. Нет ничего страшнее для боевого корабля, чем продольный обстрел. «Густав», весь в разлетающейся щепе, начал разворачиваться бортом. Верхняя открытая палуба была защищена рядами плотно скатанных морских коек. Эта легкая защита дала небольшую передышку, к пушкам с опердека бросились укрывавшиеся от обстрела расчеты. Распахнулись орудийные порты, застучали барабаны. Громыхнуло. Корабль окутался белым дымом, а форт — красно-розовым облаком из взметнувшейся кирпичной крошки. Дистанция, конечно, не пистолетного выстрела, но где-то рядом.
Почему упрямец-адмирал отказался от моей идеи? Нет! Не отказался. Вслед за «Густавом III» в реку вошел фрегат. Он развернулся за линкором, задрал вверх правый борт и открыл навесную стрельбу прямо сквозь мачты и рангоут флагмана. Безумно опасное решение, чреватое потерями от дружественного огня, но оно увеличило мощь залпа кораблей, введенных в бой. Грейг в очередной раз доказал, что не боится ни бога, ни черта.
Пока я отвлекался на эволюции моряков, начался штурм. Суворов отдал приказ, и колонны начали выдвижение. В моем неучастии не было ничего удивительного. Сам настоял, чтобы моя роль как командира была сведена к нулю. Считал себя не в праве ни лишать славы Александра Васильевича, ни подрывать единоначалие. Единственное, что приказал, так это то, чтобы он лично не полез в гущу боя.
Возможно, я излишне перестраховался. Роль Суворова как руководителя штурма очень быстро упала до приема докладов, а не прямого командования. Слишком большое расстояние разделяло атакующие отряды. Не знаю, как генерал-поручик, а я очень быстро утратил какое-либо представление о происходящем, и оставалось только надеяться, что Ожешко, Никитин и Зарубин не потеряли нити управления приступом. От них приходили сообщения, отрывочные, противоречивые. Пробита брешь, атакуем на шлюпках, ворота не взять, бой идет на втором равелине, контратака — нас сбросили со стен…
Кто, где? Быть может, Суворов понимал лучше меня, мог составить себе более цельную картину. Передо мной же мелькали картинки боя, разрозненные фрагменты усилий и воли тысяч солдат, рвавшихся на стены с моим именем на устах.
Вот катят на колесиках высокую лестницу… Вот из апрошей выбегают охотники-муромцы, вызвавшиеся быть в первых рядах. А за ними следуют колонны погуще — ружья за спиной, в руках фашины, доски, лестницы, топоры… Вот от огня с брешь-батареи рушится куртина между третьим и четвертым равелинами, а она сама гибнет под вражеским обстрелом. Тяжелые пушки успели лишить обороняющихся возможности контратаковать по боевому ходу в сторону реки… Вот в разрывах густого дыма видны светло-зеленые фигурки, сцепившиеся с синими мундирами на открытой площадке второго равелина. Падают со стен суконные шлемы, трещат ружейные залпы, ухают ручные мортиры в руках обороняющихся, красное знамя взмывает над каменными зубцами, исчезает, снова реет, крики «Ура!»…
— Что-то странное происходит на другом берегу, — говорит мне Суворов, силясь что-то разглядеть за красно-коричнево-сером облаком, укутавшим Фридрихсбург. — Ожешко уже выполнил свою задачу и должен был отвести войска за городские выгоны. Но бой там не утихает.
— Я съезжу, посмотрю, — предлагаю, и генерал-поручик согласно кивает, не отрываясь от подзорной трубы, словно сейчас в порядке вещей, когда у него сам царь на посылках…
Недолгая скачка до речного берега. Дымящийся «Густав III» продолжает бой, хотя его правый борт, наверняка, превратился в одну сплошную дыру, а от мачт остались одни огрызки. Моряки на шлюпке переправляют меня на другую сторону. Мне сразу подводят коня. Мчусь к ставке поляка.
— Где Ожешко? Почему не отводите войска?
— Генерал-майор у Бранденбургских ворот. Наша атака увенчалась полным успехом. Бастион за бастионом падал нам в руки, и командир решил развить успех!
Рвусь к заречным прусским равелинам, но меня не пускают. Коробицын вцепляется в уздцы, гнет лошадиную голову к земле и что-то яростно мычит сквозь сцепленные зубы. Был бы подо мной Победитель, он бы на такое не решился…
Появляется Ожешко. Он ранен, кровь залила распахнутый мундир, голова перевязана, а в контуженных глазах сумасшедший азарт.
— Анджей, зачем?
— Мы взяли всю линию, — просто отвечает он и шатается. Его подхватывает адъютант.
— Лекаря генералу! Срочно! — ору, а сам бросаюсь обнять старого боевого товарища и не дать ему упасть.
— Государь, командующий просил передать: бой идет внутри города! — докладывает мне прибывший от Суворова ординарец. — Егеря генерал-майора Зарубина и моряки атакуют уже Бург и Альтштадт. Они прорвались на лодках по внутреннему озеру Шлосстейх.
— Это виктория!
— Ура! Ура! Виктория! — слышу я громкие крики от линии вражеской обороны.
— Победа! — вторят им войска резерва.
— Белый флаг с красным крестом на башне Кафедрального собора! Это второй батальон наших егерей!
Тяжело опускаюсь на барабан рядом с лежащим на епанче Ожешко. Он радостно скалится, а я думаю лишь об одном: сколько же сегодня мы потеряли людей?
(1) Краткий словарик фортификационных терминов в том значении, в котором они использованы в главе: равелин — сооружение треугольной формы, располагавшееся перед куртиной впереди крепостного рва в промежутке между бастионами; куртина — стена, соединяющая фланки смежных бастионов; капонир — сооружение для ведения флангового огня по двум противоположным направлениям; каземат — закрытое помещение для орудий и стрелков, а также для хранения боеприпасов: редюит — внутреннее укрепление, последняя линия обороны крепости; банкет — дополнительная насыпь или ступень для установки орудия на открытых площадках бастионов.
(2) Наша версия направления главного удара при штурме Кёнигсберга основана на последующем развитии его фортификации. Озеро Обертайх было признано самым уязвимым местом, и для его защиты в середине XIX в. были построены две башни — «Врангель» и «Дона».
(3) Картаульный единорог — пудовый, калибр — 197 мм, вес — около тонны, максимальная дальность — 1800–2000 м.
Глава 19
Золотой дождь пролился на Краков!
Древняя столица давно успела позабыть о таком наплыве высоких гостей — с тех самых пор, когда столицу перенесли в Варшаву. А о таком уровне шпионства она и вовсе никогда слыхом не слыхивала. И о таких доходах!
Город словно помешался на торговле информацией, в нее были вовлечены буквально все — от мусорщика до новоизбранного по русским законам городского головы. Смешно, но факт: от прислуги сведения поступали куда интереснее, чем от отцов города. Что мог, к примеру, интересного услышать секретарь ратуши? Обрывки чужих разговоров? Зато горничная и даже возчик телеги квартальной свалки могли ознакомиться с содержимым мусорной корзины французского министра иностранных дел, графа де Верженна, и заработать несколько талеров за клочки черновика его письма. Или местный портной, снимая мерки с Людвига IX Гессен-Дармштадтского, папаши русской царевны и старшей дамы Российской Империи, не упускал случая краешком глаза заглянуть в бумаги на столе ландграфа. Или садовник Вевельского замка, подравнивая побеги плюща на стене, охотно грел уши у распахнутого по случаю летней жары окна Зала послов, зарабатывая себе на бутылку отличного венгерского. Или привратник борделя немедленно бежал по известному адресу за звонкой монетой, чтобы доложить: опять герр N замечен в развлечениях, введенных в моду три года назад маркизом де Садом. Купцы в Суконных рядах на Ратушной площади спорили между собой, что выгоднее — продать отрез муслина или три-пять раз сообщить разным заинтересованным лицам о подслушанном разговоре между Екатериной Дашковой и дамой, пожелавшей сохранить инкогнито, чьи перстни на пальцах выдавали принадлежность к главным аристократическим домам Европы. Серебро и золото сыпалось на краковян, и виной тому был никто иной, как Конгресс.
Стоило русскому министру Безбородко оповестить иностранные дворы о приглашении на общеевропейское собрание, в Краков буквально понеслись со всех концов Европы кортежи и одинокие золоченые экипажи. Наплыв гостей был такой, что скромный дом бюргера в Немецком квартале сдавался по цене дворца где-нибудь в окрестностях Версаля. Целые староства в окрестностях Кракова тут же позабыли о мятежных разговорах, переключившись на поставки продуктов. Не хватало конюшен и каретников. Да что там говорить — недостаток выявился во всем: в мастерах огненных потех, в оркестрах, в поварах, в лакеях, прачках, кружевницах. В куафюрах не было достатка, в отличие от курфюрстов и фюрстов.