власть папы над искуплением грехов, выступал против посредничества церкви между Богом и человеком, индульгенций и прочего. Но одно дело — богословские доказательства, и совсем иное — подтверждение их мнением того, чей престол охраняется папой в Ватикане. Шах и мат! Протестанты всего мира, их правители будут в восторге! Что мне и было нужно — расколоть наметившееся объединение Европы против меня, внести разлад в общественную жизнь католических стран, в той же Франции. Гугеноты побеждены и изгнаны, но их последователи ждут своего часа. И масоны, особенно масоны. Их ложи своего не упустят и активно включатся в распространение памфлета. В этом меня заверил Новиков еще в момент получения задания.
Я интуитивно чувствовал, что вопросы веры все еще сильно занимают умы, что идея церковного обновления буквально витает в воздухе, что она, отчасти совпадая с концепциями энциклопедистов, вполне способна противостоять их безверию. Революции делает слово, лишь потом приходят исполнители. И важно, какое слово вдохновит массы, это поможет избежать многих ошибок. Та же Франция была беременна революцией, уж я-то знаю! А Европа ждала не войны, а хорошей генеральной уборки!
— Николай Иванович, ты говорил о памфлете с генералом Риччи?
Черный папа жил инкогнито в Петербурге, направляя своих людей по всей Европе. Меня беспокоила его реакция — я не мог ее просчитать. Не хотелось ссоры, но и не использовать свой шанс нельзя. Сейчас, когда мне прислали ультиматум, я решил нанести упреждающий удар.
— Да, государь, мы встречались. Его реакция меня удивила. Он не высказал недовольства историей с 5-м Евангелием, но отказался помогать с распространением памфлета. И дал несколько дельных советов. Он обратил мое внимание на труд человека, скрывающегося под псевдонимом Юстина Феброния, «О состоянии Церкви и о законной власти Римского понтифика». Идеи, изложенные в этой книги, включённой в индекс запрещенных книг, перекликаются с нашим памфлетом. Он даже назвал мне истинное имя автора — Иоганн Хонтхайм, вспомогательный епископ Трира.
Я потер руки. Как все складывается-то…
— Союзники — это хорошо, союзники в самой церкви — это прекрасно, — удовлетворенно улыбнулся я, но мою улыбку стерли следующие слова Новикова.
— Отец-генерал рассказал мне странную историю, — поведал мне министр. — В далекой американской земле Парагвай иезуиты больше ста лет обращали местных индейцев и с их помощью, руководя ими, создали прообраз «государства-солнца», в котором не было частной собственности, а общество стояло над личностью. Все достижения миссионеров настолько напугали испанские и португальские власти, что они насильно разрушили мирные общины, а самих иезуитов изгнали.
— Зачем он это рассказал? — озадачился я.
— Я не понял, — честно признался Новиков.
Хмм… Зато я понял. Генерал намекнул Новикову об участи, которая ждет его братьев-масонов. Зачем ему это? Или он предвидит финал наших отношений? Разочарован, несмотря на возрождение ордена, на открытие все новых и новых миссий и школ в Польше, а вскоре и в тех странах, которые падут перед стальной поступью моих полков? Разочарован, потому что папа так и не восстановил орден?
Я тряхнул головой, избавляясь от подозрений и сомнений.
— Не хочет помогать, и не надо! Сами справимся. Когда за твоими плечами вся мощь империи, можно продать даже пустышку. А у нас вовсе не пустышка — есть яркая загадочная история, есть поразительные открытия и идеи, способные открыть людям новые горизонты. Немедленно запускаем в печать через Нидерланды, а потом распространение и публичные дискуссии! Подключим всех: ты действуй через своих, я озадачу Шешковского с его агентурой, графа Воронцова и салон «боярыни-рюс» Демидовой в Париже. Мы грохнем так, что вздрогнут небеса!
— Да, государь! — вскричал взволнованно Новиков.
Глаза его блестели, он сжимал свое папку с такой силой, будто в руках у него были не бумаги, но меч. Пришлось слегка охладить его пыл.
— Собрат! — напомнил ему о наших тайных масонских делах. — Для тебя есть еще одно задание. Мне нужна программа, с которой я приду в Берлин, в Европу! Не Атиллу должны увидеть во мне, но царя-освободителя, монарха, шагнувшего дальше идей Просвещения. В общем, для начала мне нужна речь. Дерзай!
Глава 6
«…Но очень плохо, с другой стороны» — чтобы прочувствовать истинность этой строчки из песенки Никулина про султана мне не нужны были три тещи. Вполне хватили двух беременных любовниц. Как только я сообщил своему недогарему, что отправляюсь в Пруссию, последовал всплеск ярких эмоций, включая прямые обвинения в мой адрес разной степени нелогичности. Мне бы по-тихому сбежать брать Берлин, а я сдуру взял да пошутил:
— Могу по случаю к твоему папаше, Августа, заглянуть, сама знаешь — в ваших Германиях все рядом.
— Ааааа! — заголосила царевна, заливаясь слезами. — Ты хочешь и моего отца трона лишить!
— Почему лишить? — искренне удивился я, еще не подозревая, как недалека от истины оказалась Наталья Алексеевна. — Тебе не приходит в голову, что хочу всего лишь познакомиться с отцом своей невесты? И даже благословения попросить?
Августа перестала плакать — так резко, будто где-то вырубли рубильник, ответственный за слезоотделение — и уставилась на меня с оттенком отчасти удивленным, отчасти радостным, отчасти недоверчивым. Тема о скорой свадьбе прозвучала впервые. Тут-то и пришел через Агаты.
— А мой отец⁈ Что с князем? Ты так и будешь его гноить на каторге?
Княжна, в отличие от царевны, всегда была менее обидчивой, не столь резкой во вспышках возмущения, гнева или раздражения. То ли ее беременность протекала легче, то ли она от природы была более сдержанной, то ли ее воспитали в уважении к мужчине, как принято в православных семьях. Но сейчас, в минуту расставания, и ее прорвало. Мне оставалось лишь вздохнуть и разъяснить фаворитке степень царской милости и ее неправоты.
— Как раз хотел тебе сказать перед отъездом: твой отец давно освобожден и поправляет здоровье в лечебнице Максимова. По зимнему первопуту отправится в Петербург. Вот рапорт от министра, — я подал документ, что неделю назад пришел с почтой. Я его грамотно приберег, чтобы иметь козырь для вот таких сцен.
Агата вспыхнула, сжала руки, распахнула и бросилась заливать слезами мой черный мундир полковника кирасиров. С противоположного фланга меня атаковала Августа, до нее наконец-то дошло, что я сказал.
— Не покидай меня, Петя! — вдруг жарко зашептала она мне ухо. — Я боюсь.
Тут вышло не очень гладко. Я замямлил какую-то чушь о нормальности женских страхов перед родами, о своей ответственности перед страной, вручившей мне скипетр и державу, о том, что меня ждет армия и великие битвы. С трудом освободился от объятий и позорно сбежал, крикнув Жану, чтобы догонял меня с вещами на петергофской пристани. Когда адмиральский катер отвалил от берега, я принялся вслух напевать: «если б я был султан, был бы холостой». Матросы бросали на меня понимающие взгляды.
Шлюпка ткнулась в борт «Святомученика Исидора», недавно прибывшего из Лондона, — англичане потихоньку начали отдавать линкоры. Адмирал Грейг держал на этом линейном корабле свой флаг — он же встретил меня, когда я поднялся по качающемуся трапу.
— Рад приветствовать на борту, ваше императорское величество! — отчеканил Самуил Карлович, все такой же элегантный, как в первый раз я его увидел. Лишь появился косой шрам через всю щеку, полученный в бою между линкором «Густавом III» и фортом Фридрихсберг в Кенигсберге. Адмирал-упрямец до последней секунды оставался на дымящейся и заваленной щепой палубе. За этот бою он получил от меня орден Александра Невского и носил голубую кавалерию с гордостью и честью.
— Ура! — закричал построившийся по правому борту экипаж. Тем, кому не хватило места, кричали с вант и рей.
Громоподобный крик, вырвавшийся из глоток 700 человек, повторился трижды. Офицеры в белых кафтанах с золотой тесьмой, узор которой отличался от корабля к кораблю, надели черные треуголки и образовали для меня коридор на шканцы, где уже гремел судовой оркестр. Там же меня ожидал почетный адмиральский эскорт из морских пехотинцев в касках с плюмажем и скромный, затравочный фуршет с адмиральским чаем.
Когда улеглись волнения и была выпита первая половина бутылки коньяка, из которой щедро плескали в мой стакан с чаем в серебряном подстаканнике, основная часть экипажа отправилась в трюм, а усиленная дежурная вахта приступила к подъему якорей. Я смог перекинуться с Грейгом несколькими словами, расспросить его о готовности к войне с Францией. Не сомневался, что за ультиматумом последует недружественный визит королевского флота, и первой его целью станет Стокгольм.
— Мы готовы врезать «лягушатникам», государь! Отомстим им за «Митаву»!
Клеймо позора за первую в истории русского флота сдачу боевого корабля без единого выстрела все еще лежало на моряках. Французам, обманом захватившим фрегат, ничего не простили, хотя прошел уже сорок один год с того скорбного дня. Настрой флотских меня порадовал, как и их уверенность в своих силах.
— Что думаете насчет англичан? Придут они вашей эскадре на помощь, как обещали?
Насчет лимонников я был не лучшего мнения. В случае чего, переметнутся только так. Надо Безбородко зарядить в Лондон. Авось, удержит от резких движений.
— Из Дании? Полагаю, в лучшем случае высунутся, чтобы добить подранков, когда мы справимся своими силами.
— Французы не турки, Самуил Карлович, — решил я проверить адмирала на головокружение от успехов, хотя в душе порадовался, что он уже так обрусел.
— Без сомнения, государь. Но греет душу мысль о том, что в артиллерии мы теперь значительно превосходим противника. И все благодаря вам и генералу Чумакову. Не пожадничал ваш главный канонир, поделился с флотом новейшими орудиями. Хочу испытать их в деле, если Штеттин настолько сойдет с ума, чтобы противостоять вашей армии «Север».
Штеттин на Одере являлся главным морским портом Пруссии. Из него открывался путь через Шведский залив и реку Свине на Балтику. Стратегическая точка, включая морские ворота Штеттина — город-порт Свинемюнде. На него у меня были большие планы.