лужили, в том числе, предмостными укреплениями. Правда, звездообразная крепость начала века потеряла свое назначение — ее превратили в часть дворцового комплекса. Но ничто не мешало Суворову потратить время, поджидая Куропаткина и Крылова, на устройство на левом берегу земляных батарей. В итоге, мы получали опорный пункт для кампании в Саксонии. Кроме того, генерал-поручик разрушил планы союзников объединить свои армии у Дрездена, вынудил их спешить навстречу друг другу где-то на севере Баварии, чтобы их не разбили поодиночке. Все это давало нам время на подтягивание резервов, а союзники оказались принуждены не только менять свои планы на ходу, но и проходить лишние сотни верст. Всего один бросок, но какие стратегические последствия!
— Хоть ты и нарушил мой приказ, Александр Васильевич, но я на тебя не в обиде. Наоборот, хвалю и восторгаюсь. Гениальный рейд — спору нет. Разобьешь союзников, быть тебе генерал-фельдмаршалом.
Генерал-поручик жмурился от моих похвал, как кот на сметану. Неужели ждал разноса за самоуправство? Если и ругать, то за иное — за то, что оставил в тылу большую часть армии, скинув на Крылова ее выдвижение, за тот хаос, что я наблюдал на дорогах Силезии и северной Саксонии, за общее состояние национальных частей, плохо, на мой взгляд, экипированных и обученных.
— Ваше величество, разрешите поздравить со взятием Берлина! Большая виктория.
— Жаль, что Фридрих-Вильгельм погиб, — вздохнул я. — Может быть, удалось бы договориться об отречении. Дурного натворить он просто не успел.
— То божья воля! — Суворов перекрестился, я тоже.
Мы сидели в доме простого бюргера на правом берегу Эльбы, в Нойштадте, в ничем не примечательной мещанской комнате с ткаными половичками на полах. Я умышленно избегал Старого города с его барочными красивостями, великолепными дворцами и террасами, с коллекциями драгоценного фарфора и картин. Не время для прекрасного — сейчас время войны со всеми ее неприглядными сторонами. На подъезде к столице мы наткнулись на большую толпу людей, избитых, босых, несмотря на холодные осенние дни, в одном исподнем, закутанные для тепла в клочки соломы. Недолгие расспросы позволили узнать нечто дурное — это были солдаты саксонской армии, которых наши парни разули-раздели и выгнали из Дрездена, чтобы не мешались.
Когда рассказал об этом Суворову, он лишь тяжко вздохнул:
— Всегда научаю солдатушек, что они не разбойники, и наказываю обывателя не обижать, понеже он нас поит и кормит. А добычь солдатский — это святое. Да и что ж ему делать? Поизносился — страх! Вместо штанов — тряпки, сапоги в кашу. Он вражьей шинели рад, своя-то вся в дырьях (1).
Упрек мне, если разобраться. Не получается нормально армию содержать. Ведь столько прошагали за год! Все время в походе! Горит форма на людях, а еще и новые полки кричат: «Дай!» Квартирмейстеры стонут — их ворами кличут, а они не знают, как все успеть, где столько материалы найти и швей с портняжками. Нужно срочно озадачить Куропаткина, пока он еще в Силезии, чтобы местные ткачи переключились на пошив одежды для армии, особенно зимней. Хорошо хоть захват вражеских арсеналов и хлебных магазинов временно снимает проблемы вооружения, боеприпасов и питания необычайно разбухшей армии. Иначе бы в полках уже стоял голод.
Чтобы немного поправить настроение Суворову, принявшему близко к сердцу мои вопросы, спросил о том, что ему приятно:
— Как же ты, генерал-поручик, так всех опередил? В чем твой секрет?
— Тут все просто, — усмехнулся Суворов. — С пруссаков пошло по Европе: походный шаг в три четверти аршина. А у меня в аршин. Там, где немец тридцать верст пройдет, мои богатыри сорок отмотают.
— И все?
— Еще ордер походный. Десяток верст отломал, ложись отдыхать. Да не всей гурьбой, а повзводно, с интервалом. Все одно колонна на марше растянется. Кошеварные повозки — полевые кухни — вперед. К месту ночлега пришли — каши отведали, отдых. За завтраком четыре часа, к ночлегу шесть, а то и восемь. Да я уже наставление написал, нужно по всем полкам распространить.
— Наставление — дело хорошее…
Я замялся, не зная, как переходить к главной своей головной боли. Сколько ни мучал память, но никак не мог припомнить, чтобы Суворов когда-либо в той, иной истории командовал огромными армейскими соединениями за сотню тысяч солдат. Не было их в конце 18 века. Это позже, при Наполеоне, появятся гигантские армии, и они такой необъятной массой примутся сталкиваться на полях сражения. Вопрос об управлении хаосом, возникший по дороге в Дрезден, не выветривался из головы.
— Александр Васильевич, как мыслишь насчет генерального сражения?
(1) Есть известный рассказ простого русского солдата И. О. Попадичева об Аустерлице. Он признался, что сам снял шинель с убитого кавалериста, а когда раненым попал в плен, его раздели донага солдаты противника.
(гибель линейного корабля «Цезарь», художник Ф. Э. Дюмулен)
Глава 10
На войне возможны всякие случайности — приятные, вроде богатой добычи, анекдотические, нелепые, досадные и даже смертельные. Многое может приключится, когда огромная масса вооруженных мужчин собирается вместе.
Австрийская армия во главе с императором Иосифом II совершила трудный марш в Баварию, где счастливо соединилась с французским корпусом генерала Рошамбо и с прибывшими с ним с сардинцами. На общем совете было принято решение двигаться через Тюрингию в сторону Лейпцига, чтобы не позволить русским проглотить Саксонию. Богатейшие сельские угодья лейпцигской низменности были в состоянии прокормить огромную армию — забота о солдатском желудке часто являлась основным соображением при разработке стратегии кампании и командовала маневрами армий, не меньше генералов.
Соединенная армия отправилась в поход — гигантская «колбаса», обремененная обозами и артиллерийскими парками. Скорому маршу препятствовали зачастившие дожди. Именно из-за них было принято роковое решение выступить ночью, воспользовавшись тем, что ветер временно разогнал тучи. Все шло прекрасно: солдаты, радуясь относительно сухой погоде, бодро шагали по дороге в колоннах, кавалерия рысила параллельным курсом по полям.
Внезапно около обоза раздались выстрелы. Кто первым начал, установить в последствии так и не удалось, но, по общему мнению, виноватыми были валашские фузилеры из полка Варасдинский Кройцер. Плохо зная немецкий язык, но много времени проведя в боестолкновениях с турками, они в темноте приняли возгласы «Halt! Halt!» за «Allah! Allah!» — за боевой клич, с которым ходили в атаку фанатики-магометане. Откуда взяться османам в центре Европы? Такой вопрос им в голову не пришел — что с ним взять, одно слово, валахи. Придумали себе и открыли огонь по всадникам вблизи — по гусарам и драгунам. Те в долгу не остались и ответили выстрелами из своих карабинов и пистолетов.
Вспыхнувшая перестрелка разрасталась и вызвала панику. «Казаки! Казаки!» — понеслось по рядам. Ночью у страха глаза велики, вспышки выстрелов замелькали повсюду — колонны пришли в замешательство, рассеялись, солдаты начали метаться среди обозных фур. Шальными пулями ранило немало возчиков. Они бросились наутек, побросав свои повозки, солдаты стали их переворачивать, чтобы соорудить подобие баррикады. Военное имущество летело на землю, кто-то умудрился разбить несколько орудийных лафетов. Император, находившийся внутри одной из колонн, с возмущением лицезрел, как разбегаются те, кто должен его защищать даже ценой своей жизни.
— Генерал! Сделайте хоть что-нибудь! — сердито воззвал император к командиру дивизии, в которой находился.
— Ваше величество! — развел руками генерал. — Когда солдаты слышат слово «измена», они увлекаются паническим бегством, теряя память и рассудок. В такую минуту немногим дано сохранить хладнокровие и не поддаться стадному инстинкту.
— Причет тут измена? — вздернул брови Иосиф.
— А что иное может прийти на ум нашим солдатам, если они стреляют друг в друга?
— В своих боевых товарищей⁈ — неподдельно изумился император.
— Стрельба идет внутри колонн, если меня не подводят глаза. С рассветом все успокоится.
Генерал оказался прав. С первыми лучами солнца люди пришли в себя, убедившись, что их никто не атакует и что они стали жертвой собственных страхов. Капралы бросились собирать разбежавшиеся взводы. Кавалерия, ускакавшая от греха подальше от пехоты, вернулась и заняла свои позиции в походном ордере. Интенданты и каптенармусы принялись подсчитывать убытки. Они впечатляли. Были потеряны ротные котлы и палатки, обоз получил значительные повреждения, особенно повозки. И три орудия — их пришлось бросить! (1)
— Доложите о потерях! — потребовал Иосиф II у своих генералов, когда все успокоилось, и армия продолжила движение.
Начальник штаба, преклонного возраста граф фон Хетцендорф, схватился за сердце, не решаясь озвучить цифры.
— Ну же, граф, я жду!
— Потери убитыми, дезертировавшими и пропавшими без вести составили 538 пехотинцев, 24 егеря и один офицер, — с трудом выдавил из себя генерал.
— Убит офицер? — дрогнул голос императора.
— Нет, он пропал.
— Не мог же он дезертировать! — Иосиф не верил своим ушам. — Я требую тщательного расследования и наказания виновных.
Фон Хетцендорф лишь развел руками. Старик терялся в догадках, как такое вообще могло случиться, но на всякий случай решил выставить крайними валахов.
Откуда ему было знать, что виновником великого переполоха были не несчастные трансильванцы, которых ждали палки, а эскадрон конных егерей Петрова, отправленных за языком. Они нахально выкрали зазевавшегося офицера, а группа прикрытия, чтобы сбить со следа погоню, пальнула несколько раз в обозе. Каково же было удивление егерей, когда во вражеских колоннах поднялась такая стрельба, как-будто на них кто-то напал. Они тут же приняли участие в заварушке, добавляя хаоса на дороге своей меткой стрельбой издалека. Хотели попытаться выкрасть пушку, но сотник запретил.