Главный претендент, Орлеанский дом, неожиданно для всех категорически отказывался наследовать корону. Луи-Филипп-Жозеф, герцог Шартрский, великий магистр масонского Великого Востока Франции и тайный покровитель салона Жюли Тальма, объявил, что предпочтет стать президентом свободной Франции, чем королем несчастной страны. Его отец, первый принц крови, герцог Орлеанский обозвал его идиотом, хотя и сам придерживался весьма передовых взглядов — он первым привил своих детей от оспы и жил в полуизгнании в замке Сент-Ассиз, после того как вступил в морганатический брак с известной писательницей маркизой де Монтесон. Ехать в Париж, участвовать в придворных интригах у гроба молодого короля и постели умирающего наследника он категорически отказался. Как и принять корону Франции.
— Париж не стоит любви, — сказал он прибывшим его уговаривать аристократам.
Оставались две младшие ветви — Конти и Конде, между ними разгорелась нешуточная борьба.
Престарелый принц Луи Франсуа де Конти из младшей ветви Бурбонов, больной, еле поднявшийся с постели, предложил объявить, что Мария-Антуанетта носит под сердцем ребенка и что следует подождать, пока не наступит ясность с наследником.
— Мы выиграем время, которого сейчас не имеем, — сообщил он, беспрерывно сморкаясь в платок. — Идет война, нужно хотя бы ее достойно закончить.
— Но я же не беременна, — изумилась королева.
— Кузина, мы же всегда можем с прискорбием сообщить, что случилось несчастье и ты потеряла ребенка, не доносив.
Старый интриган продвигал своего единственного законного сына Луи Франсуа Жозефа де Бурбон — бастрадов у него хватало. Его оппонент Луи Жозеф, принц Конде, не возражал. Если орлеанцы действительно отступят, не поддавшись на уговоры роялистов, он считался наиболее вероятной кандидатурой на престол — мужчина в полном расцвете сил и имеющий сына, Луи Анри. У того, в свою очередь, недавно родился сын, герцог Энгиенский. Одним словом, если кто-то из Бурбонов и мог предложить очевидную преемственность, то это только дом Конде. Принц крови Луи Жозеф тонко намекнул, что, если и рискнуть с объявлением о мнимой беременности, то лишь при одном условии — регентом на полгода станет исключительно он, а не Конти.
Снова разгорелись бесконечные споры. Францию, погрузившуюся в траур, замершую в тревожном ожидании, ждали великие перемены.
Маршалы Фитц-Джеймс и Сен-Жермен сразу поняли, что нужно отступать к Страсбургу и там переждать зиму, как только узнали, что русские перерезали им линию снабжения по Рейну. На поставки продовольствия из враждебного Гессена рассчитывать не приходилось, да и русские разъезды существенно попили им крови, перехватывая фуражиров. Армия просто вымрет от голода до весны, если оставить все как есть.
— Наш маневр на юг не есть отступление, а необходимая рокировка, — строгим голосом сообщили маршалы своим генералам. — Пополним запасы и с первыми лучами весеннего солнца вернемся обратно.
Сказано — сделано. Королевская армия свернула лагерь и выступила в сторону Эльзаса. Русские последовали следом, не приближаясь и держась на расстоянии дневного перехода, всеми своими действиями показывая, что не желают генерального сражения. Так казалось. Но действительность преподнесла сюрприз: Кур-гессенский Добровольный корпус ускоренным маршем вдоль правого берега Фульды обошел медленно отступающих французов и занял позиции перед Дармштадтом, опираясь на городские укрепления и спешно возводя новые редуты.
— Они хотят нас зажать с двух сторон, — тут же раскусил замысел противника опытный граф Сен-Жермен.
Фитц-Джеймс уныло разглядывал карту. Не в его возрасте таскаться по германским заснеженным лесам и терпеть все тяготы походной жизни. За годы службы он не раз отличился как во время осад, так и в битвах в чистом поле, однажды даже выручил герцога Субиза в сражении при Луттерберге. Ему тогда было немногим за сорок, а не как сейчас, когда он разменял седьмой десяток.
— Что вы намерены предложить, граф? — с печальным вздохом спросил он у Сен-Жермена.
Военный министр сверкнул глазами и ткнул пальцем в карту.
— Видите это место? — спросил он, указывая на название города на самом Рейне в средней его части. — Кауб. Маленький городок в окружении виноградников. Напротив него на острове таможенный замок Пфальцграфенштайн, похожий на вставший на якорь корабль. Между правым берегом Рейна и островом расстояние небольшое — саперы за день возведут понтонный мост. Вторая часть, от острова до левого берега, шире, сложнее, но также преодолима. Как только первый мост будет готов, мы резким броском отойдем к Каубу, спустимся к Рейну и начнем переправу, оставив в горах арьергард. Русские не успеют опомниться, как нас уже будет разделять река. Далее мы спокойно проследуем к Страсбургу по левом берегу.
— Но на том берегу есть русские войска, — опасливо возразил герцог.
— Есть, — согласился Сен-Жермен. — Но какие? Конница! Конница в горах бессмысленна.
— Так никто не делал, — задумчиво произнес Фитц-Джеймс, почти сдаваясь.
— Мы будем первыми! — гордо возвестил военный министр.
Отправленная вперед разведка доложила: ни в Каубе, ни на острове, ни даже на другом берегу русских не наблюдается. Гусары устремились собирать по окрестным селениям лодки, саперы под прикрытием небольшого отряда тайно выдвинулись к Рейну, забрав из временного походного лагеря все, что годилось на устройство настилов. Было решено даже пожертвовать частью повозок и пустить их в дело, чтобы понтоны выдержали вес тяжелой артиллерии.
Пионеры совершили чудо. В ледяной воде с помощью топоров и багров они навели мост, собрав 71 понтон из лодок и бревен, связав их льняными канатами. И сразу приступили к возведению второй части под прикрытием авангарда, добравшегося на плоскодонках до другого берега и не встретившего врагов. Саперам мешало сильное течение — возведение моста затягивалось, но Сен-Жермен понял, что тянуть дальше нельзя. Если русские узнают о возводимой переправе, ее вряд ли удасться осуществить.
— Выступаем ночью, под покровом темноты, — распорядился маршал. — Царя мы, конечно, не обманем, но выиграть несколько часов, а то и полдня — в нашем положении, бесценно.
Тайно свернув лагерь, французы двинулись на запад, хотя до этого шли на юг — еще одна маленькая уловка. В горах над Каубом оказались под утро и сразу начали спуск. По свинцовым водам Рейна медленно проплывали небольшие льдины, заметно похолодало, но войска были воодушевлены — почему-то всем казалось, что с переправой через реку закончится война и русские станут уступчивее на переговорах. К полудню удалось спустить на берег полевую артиллерию и большую часть обоза. Второй пролет моста вот-вот должны были закончить, первые батальоны уже оказались на острове у стен замка Пфальцграфенштайн и установили на всякий случай пушки, а на улочках Кауба стало так тесно, что не развернуться, не отойти по нужде. Жители городка с испугом выглядывали из окон, не решаясь вступить в разговоры с французами. Столько людей, собравшихся вместе, они в жизни не видели.
— Надо бы покормить солдат, — заметил Фитц-Джеймс. — Да и нам бы не мешало отобедать.
— Поедят на другом берегу, — отмахнулся Сен-Жермен, с тревогой посматривая на часы. Они явно выбились из графика, и он прислушивался сквозь громкий людской гомон, не загремят ли пушки наверху, где остался арьергард. В ближайшие часы вся королевская армия окажется в наиболее уязвимым положении.
— Вы не знаете, маршал, в замке на острове мы сможем найти приличную кухню? — продолжал нудеть герцог Фитц-Джеймс, плотоядно поглядывая на темно-серые барочные крыши Пфальцграфенштайна.
Желая от него избавиться, Сен-Жермен уверил, что и кухня, и повара, и немного хороших припасов у таможенников обязательно найдутся. Герцог крикнул своим людям, чтобы они организовали для него проход. Их действия, энергичные и порой жесткие, прибавили кутерьмы и неразберихи перед входом на понтон.
Не успел Фитц-Джеймс скрыться за белеными стенами замка, как военный министр услышал то, чего боялся — усиливающуюся орудийную пальбу наверху. Русские все-таки пришли, и теперь все пойдет на тонкую нитку.
— Довели! Мост до другого берега довели! — послышались радостные крики от реки (1).
Сен-Жермен взмолился, чтобы это оказалось правдой. Ему безумно хотелось посмотреть на то, как войска будут переходить Рейн, но его глаза не отрывались от древнего замка на высокой скале над Каубом, от его мощной средневековой башни без выкрутасов и последующих переделок — именно его стены были центром обороны арьергарда, именно оттуда начали раздаваться орудийные выстрелы.
Наверное, до появления пушек Гутенфельс был неприступной крепостью, недаром его прозвали «Хорошим утесом» — имперский замок, хранивший земли долины Рейна.
— В Тридцатилетнюю войну он несколько раз переходил из рук в руки, — рассказывал мне Луи Карл Гессен-Дармштадтский (2). Его войска еще подходили, а он примчался, как только узнал о грядущей заварушке.
Французы нас чуть не провели: сперва исчезли у нас из-под носа, потом чуть не переправились на другой берег Рейна. Но мы их догнали, и теперь оставалось лишь их зажать на переправе, если только… Если мы сможем взять с налета этот чертов замок с кольцевыми стенами и его рондель — круглую бастею к северу от главных укреплений. Наша позиция облегчилась тем, что, если со стороны реки замок хранил крутой обрыв, то с противоположной над ним нависали горы. Можно выставить пушки и снести его до основания — вот только на это потребуется время, за которое французы преспокойно переправятся на другой берег и помашут нам ручкой. Остается быстрый штурм — стены не такие уж высокие, с юга к ним примыкали обширные террасы, между которыми петляла дорога, уходящая к Каубу. Французы на каменные стены надеялись как на последнюю линию обороны, ибо толку от них было немного — у них не было острых выступов, оставалось множество «мертвых зон». Средневековое укрепление, рассчитанное на другую войну, но способное задержать нас на день-другой.