Второе слуховое окно смотрит на лес. Эти два участка даже не крайние в поселке, а обособленно стоящие в конце улицы. При захвате можно заходить из леса, но та же кухарка легко сообразит поставить на краю участка пяток противопехотных мин или настроить простейшую систему оповещения. Пулемёт в слуховом окне тоже возможен.
Как и все дома в городке, дом объекта и соседний дом сложены из камня. Второй участок не ухожен. Деревья и клумбы заросли, трава на газоне стрижётся не чаще чем раз в два месяца. Забор со стороны леса покосился, ограда не окрашена. Беседка заросла одичавшим виноградом, который уже давно перекинулся на дом. По сравнению с участком рядом двор напоминает настоящие джунгли. Два десятка ниток натянуть и пяток колокольчиков в доме повесить не так сложно, тем более что садовник всё время во дворе, и почти наверняка именно он косит траву на соседнем участке.
Старик спал. Спал беспокойно, что-то невнятно бормоча и изредка подёргивая во сне здоровой рукой. Такие старики чувствуют неприятности загодя. Вот и этот старик чувствовал приближение беды. Его кресло-коляска стояло рядом с кроватью и большей частью скрывало меня.
На вид старику было лет семьдесят. При желании я мог бы спрятаться совсем, но предпочел, чтобы он увидел меня, когда проснётся, а старик скоро проснётся. Минут через десять. Проснувшись, он подкатывается к открытой только со стороны леса веранде и минут пятнадцать наслаждается утренней прохладой.
Я нашёл фигуранта своей разработки, но от этого мне было тоскливо. Он не был партийным чинушей, функционером международного отдела ЦК КПСС или зажравшимся парторгом. Он был старым разведчиком, и поэтому я пришёл к нему сам, а не подвёл к нему и его другу Майкопффа. Никем другим этот старик быть просто не мог, а мне нужны были ответы на вопросы, иначе я так и буду болтаться на верёвочке Куратора.
Дыхание старика изменилось. Он уже минуты две изучает меня и видит пистолет с глушителем, который я положил на пол подальше от себя, иначе он в меня сразу выстрелит. Пистолет у старика наверняка под правой рукой у стенки.
– Кто ты?
Вопрос прозвучал по-английски. Голос старческий, но твёрдый. Такой же, какой был у моего парализованного деда. Этот старик парализован давно. У него отнялась вся левая сторона тела. Не работают левая рука, левая нога, левая сторона лица. Он уже никогда не встанет на ноги, и его удел – с громадным трудом кататься на инвалидной коляске по небольшому пятаку комнаты, кухни и веранды.
Болеет старик уже несколько лет – слишком обустроен. Все предметы вокруг него лежат на своих местах так, чтобы старику было удобно ими пользоваться, и голос окреп. В самом начале человек очень растерян. Прежние привычки и наработанная за годы жизни моторика движений давят на сознание парализованного человека сильнее асфальтового катка, и пока он не привыкнет к новому для него положению вещей и своему состоянию, проходит от нескольких месяцев до нескольких лет.
– Если рассказывать правду, то вызовите своего друга, чтобы не повторять два раза. Я за вами давно наблюдаю, засёк переговоры и, соответственно, знаю о рации и ходе через беседки. Не волнуйтесь, я один и о вас ещё не докладывал. – Ответил тоже по-английски.
Я действительно засёк то, как садовник приходит в соседний дом, хотя секретки у него стоят везде на участке. Сегодня я их посбивал, когда прорабатывал своё предположение о скрытом проходе между домами. Как только садовник проснётся, он сам объявится здесь. В это время ожила рация, но я опередил старика.
– Сейчас ваш друг скажет, что у него на участке ночью кто-то побывал. Позовите его. Ему тоже будет интересно.
Старик взял рацию и сказал по-испански только одну фразу:
– «Над всей Испанией безоблачное небо».
Эту фразу он никогда не произносил. Наверняка тревожная кнопка. Что я тут же прокомментировал:
– Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Всё в войнушку играетесь.
Старик никак не отреагировал на мою фразу, только глазами сверкнул, а я понял, что прокололся: чтобы знать, что означала эта фраза, надо было изучать историю Советского Союза[7], но это было уже неважно.
Садовник прибежал уже через минуту и заскочил со стороны веранды, как молодой… Я чуть было не сказал «козёл», но на «козла» второй старик не тянул. Садовник выглядел старым волкодавом, удавившим за свою жизнь несколько десятков таких, как я. Это я отметил ещё за дни наблюдения за ним. Заскочив, садовник тут же наставил на меня ствол автомата.
Ну да. А что же ещё? Чешский «Скорпион», конечно же. Модель только старая, с деревянным прикладом. Это тоже со склада, правда, с другого. Со склада специального подразделения международного отдела ЦК КПСС.
– Я ваши секретки специально посбивал, – сразу огорошил я его, а то ещё откроет стрельбу сгоряча. Сейчас я говорил я по-испански – рано переходить на русский. – Возьмите пистолет, диктофон и фотографии. Сначала прослушайте, а потом задавайте вопросы.
Садовник смотрел на меня с удивлением. Выглядел я не очень привычно для них. Специально сделанная мной для местного леса «лохматка», бандана с венком из местных трав и мелких веток с листьями, сплетённые из гибких лиан лапти и зачернённые и зазеленённые лицо и руки. Вот такое лесное чудище предстало перед стариками.
Я шесть дней наблюдал за ними и сутки перед этим готовился. Парализованного старика я обнаружил на третье утро во втором доме с помощью тепловизора, а их волну для связи засёк на второй день. Волну они меняли раз в два дня, но особенной информации в разговорах не было. Только кодовые фразы о состоянии дел.
На четвёртый день садовник меня почувствовал. Не обнаружил. Нет. Именно почувствовал, как ищейка или лесной зверь, но я уже не особенно скрывался. Садовник много моложе старика. Ему лет сорок пять, и он только выглядит древним стариком. Маскировка хорошая, но его выдали движения и очень непростые секретки на участке.
Старики прослушали запись и уставились на меня, ожидая продолжения. В этой записи только фамилии и координаты людей. На фотографиях были Седов с пулей в голове и Майкопфф, снятый издали моими наблюдателями.
– Вы меня засекли два дня назад. В тринадцать часов семнадцать минут по местному времени.
Сейчас я говорил по-русски, и они с изумлением уставились на меня оба. Не останавливаясь, я начал рассказывать свою историю от начала и до конца и закончил сегодняшним днём.
– Я не знаю, зачем старому предателю понадобились ушедшие на покой разведчики. Знаю только то, что он считает меня новым предателем, а мне необходимо вскрыть всю сеть его агентов в нашей стране. – После этого я замолчал.
– Зачем тебе это? – спросил Старик.
– Затем же, зачем и вам долгие годы ждать связи и сидеть на документах, о которых никто не вспомнил, кроме предателя. У вас или документы, или ещё один список людей, который он хочет получить. Иначе он приказал бы убить вас. Если предатель о них вспомнил и проверяет полученную информацию, значит, они важны для страны, которой мы присягали, а присягали мы стране, а не строю. Меня так учил мой дед. Вас тоже этому кто-то учил, вот только вас сдал тот, кто должен был прикрывать. Никогда не поверю, что Седов не знал, кого он выдаёт.
Я замолчал. Мне было тяжело это говорить, но не высказать того, что грызло меня с самого первого дня моего предательства, я не мог.
– И потом… Дед у меня полвойны прошёл, а я… предатель. Как я ему в глаза смотреть буду? Сдохнуть, конечно, было проще, но одному обидно. Парочку «духов» с собой прихватить? Так их в Пакистане как тараканов на кухне в семейной общаге. Их свои скоро передавят. Вот я и решил кого повыше с собой прихватить, а повыше – это кадровые разведчики ЦРУ, присматривающие за моим ублюдочным командиром. Вот только я пока до них не добрался, а наткнулся на вас.
У меня было немного свободного времени, но я не знал, к кому из этого списка можно обратиться. Я вообще думал, что в списке только партийные функционеры и сотрудники международного отдела, а значит, потенциальные предатели. Мне их не жаль. Поэтому, пока предатель меня не направил сюда, действовать я не мог.
Людям, с которыми я выбрался из плена, верить нельзя. Даже к девочке, с которой я живу, у меня нет никакого доверия. Если прижмут её родных, она меня тут же выдаст. Я своих напарников даже домой к себе отправить боюсь. К вам же я пришёл только по одной причине: вы не похожи на жирующих партийных чинуш.
Я замолчал. Молчали и старики. Они поверили мне сразу. Это было видно, но теперь перед ними стояла неразрешимая задача.
– Почему ты считаешь, что у нас документы или список людей? – спросил меня старый разведчик.
– Ну не деньги же, – усмехнулся я, оглядывая убогую обстановку дома. – В таком спартанском доме могут жить только идеалисты, а их среди высшего и среднего звена уже давно не осталось. Если у вас и есть хоть какие-то оперативные деньги, вы их в жизни на себя не потратите. Видели бы вы домик Седова. – Мне было даже не смешно.
– Ты ему веришь? – спросил садовник друга.
– Да зачем ему, Сандро? Если бы ему было надо, он бы нам уже иголки под ногти загонял, или нас с тобой к электрическому стулу бы подключали. Он же нас выследил уже на третий день. Ушёл бы спокойно и прислал группу захвата. Какой смысл ему врать? – Старик бы спокоен.
– В плену, говоришь, был? Раненым попал? – подозрительно спросил садовник, не сводя с меня ствол автомата.
Я криво усмехнулся и принялся снимать «лохматку». Всё равно комбинезон снимать надо, жарко будет днём в доме. У стариков даже кондиционеров нет.
Под курткой обнаружилась подмышечная кобура со вторым пистолетом, но я скинул её и положил справа от себя подальше. Выскользнув из комбинезона и сбросив его и лапти прямо на пистолет, я остался только в трикотажных трусах, носках и футболке.
Снял и футболку и только после этого, развернувшись к ним спиной и разведя руки в стороны, сделал четыре шага назад.