«На кону ты сама, не деньги и даже не литуспехи. А ты сама, твоя жизнь, бесценная и только один раз данная. Я хочу к волкам, у-ууууууу… ВОЛК» – пишет мне электрическое письмо А. Б., но о том – воздушному пазлу, так и не ставшему книжкой, которую мы задумали, да потом раздумали, писать в четыре руки. Ибо не**й.
май 2019
Алина Витухновская[48]«Либо писать, либо жить»
Литдеятельность как способ радикального преобразования реальности антилогосом Витухновской – поле, где ее каждое новое издание становится актуальным манифестом. Мы записали это интервью[49] в 2018-м, а в 2021-м книга А. В. «Цивилизация хаоса» вышла в моем импринте[50], вызвав критический резонанс: особенно ценен отзыв Игоря Дудинского[51], посещавшего в свое время знаменитый мамлеевский «салон» в Южинском. Книга «Цивилизация хаоса» была номинирована в 2022-м на премии «Национальный бестселлер», «Просветитель» и «Либеральная миссия», но время оказалось не премиальным, – и потому вернемся в недалекое прошлое, кажущееся ныне полуирреальным… Итак, мы в кафе на Большой Дмитровке. Буквы, буквы, буквы: «Черные на белом или белые на черном?» – вопрос исключительно к своему доппельгангеру, который всё-всё знает про русский диссонанс, давным-давно проиллюстрированный Босхом.
Наталья Рубанова:Ваша книга «Человек с синдромом дна» вышла в импринте Романа Сенчина в серии «Новая публицистика». Почему – именно там, на сервисе «Издательские Решения», и что вы можете сказать о проекте «Выбор Сенчина», о его импринте?
Алина Витухновская: Всегда интересно, когда писатель запускает какие-то проекты, занимается чем-то помимо собственно своей писательской деятельности. Я сразу обратила внимание на то, что у Романа Сенчина появилось издательство. Роман как автор мне кажется на редкость адекватным человеком, что в литературной среде, собственно, редкость. И я подумала, что дело с ним будет иметь просто, и предложила свои тексты. Так оно и вышло. Помимо этого, у Романа выпускаются близкие, интересные мне авторы – Василина Орлова и Алиса Ганиева.
Н. Р.:Выпущенная «Стеклографом» в том же году книга ваших стихотворений носит название «Меланхолический Конструктор»: что наиболее значимо для вас в ней и по какому принципу происходил отбор текстов?
А. В.: Я очень рада, что Дана Курская предложила мне издать книгу у нее, потому что она, как и Роман Сенчин, и пишет, и занимается издательской деятельностью. Она своего рода подвижник, потому что тянуть на себе такое без всяких спонсоров – это очень сложное и благородное дело. Стихи отбирались по принципу лучших, как они мне кажутся на данный момент времени. Я редко обращаюсь к своим старым текстам, но когда обращаюсь – вижу: то, что нравилось раньше – не нравится сейчас. То, что писалось давно – не воспринимается… или вдруг, наоборот, то, что писалось давно, кажется сверхгениальным. Я не считаю, что в поэтической книге, в отличие от прозаической или книги эссе, должна быть какая-то особая структура. Я выбирала лучшие стихи, лучшие – как старые, так и новые.
Н. Р.:Кто, кроме Набокова в прозе и Бродского в поэзии, вам соприроден? Возможно, кто-то из европейских или американских поэтов… Пен Уоррен, Карл Сэндберг – нет?
А. В.: Из прозаиков, кроме Набокова, это, например, Леонид Андреев, Платонов, Мамлеев, Сорокин. Это не литератор, но профессиональный юрист и автор многих ключевых политических работ – Карл Шмитт. Помимо Бродского в поэзии, я назвала бы имя ныне покойного Алексея Парщикова – очень известного, качественного поэта, о котором в России, к сожалению, я мало слышу.
Н. Р.:Что является для вас поэтическим эталоном и как вы работаете над текстом собственного изготовления?
А. В.: Про поэтический эталон мне сказать нечего. Я не стремлюсь кого-то копировать или кому-то соответствовать, подражать. Эталоном для меня является собственная идея. Для работы мне необходимо абсолютное уединение, чтобы не было никаких посторонних вмешательств, звонков, дел, людей. Это именно работа, в которой слова подгоняются под необходимую идейную концепцию… либо в случае поэзии должны вызывать определенные эмоции у читателя. Неким изначальным онтологическим чутьем я понимаю, каким образом надо располагать слова, чтобы они произвели определенное воздействие на публику. Однако из этого вовсе не следует, что я сама испытываю те эмоции, которые описываю. Также мне неведомо понятие «божественного вдохновения», вообще каких-либо озарений извне. Я не являюсь проводником каких-либо «высших» сил. Все, что я пишу, делается с определенным умыслом и целью абсолютно сознательно.
Н. Р.:Ваши афоризмы – «Умные дети рождаются мертвыми», «Начинать ценить маленькие радости жизни – так я понимаю окончательное падение» и пр. – вызывают закономерное раздражение массовки и столь же очевидный, соприродный интерес тех, для кого рабфаковская психология принятия любого насилия – ни божественного, ни чел-овечьего – неприемлема ни эстетически, ни физически. В одном из эссе вы упоминаете о «тексте через пытку»: каково это, все время на дыбе? Это даже не вопрос…
А. В.: Я не чувствую какого-либо раздражения массовки, которая бы в свою очередь не устраивала меня. Меня одинаково устраивает как то, что меня любят, так и то, что меня ненавидят и не приемлют. И порой агрессивная реакция на меня и мое творчество имеют куда больший резонанс, чем позитивные рецензии и высказывания. Здесь же важна сама реакция – она есть, в этом смысле меня все устраивает. У меня нет ни малейшего желания быть всеми любимой и всеми принятой, всеми понятой. У меня есть желание – я его никогда не скрывала – быть известной, у меня есть желание иметь возможность распространять свои идеи, распространять, но не навязывать. Да, распространять идеи, но при этом совершенно необязательно, чтобы меня все принимали. Что касается «текста через пытку», и как вы сформулировали, «все время быть на дыбе», то если бы я писала постоянно, я, наверное, была бы мертва лет уже в 25. В «тексте через пытку» нет никакого мазохистского кокетства – либо писать, либо жить. Именно так! И писать для меня (было и есть) действительно пытка, но более «было», чем «есть», потому как я использую этот метод дозированней и рациональней, нежели раньше. Собственно, у меня нет желания самовыражаться просто ради самовыражения. Все-таки у меня есть цель быть услышанной публикой и чтобы на меня отреагировали. Я пишу не так часто, я пишу вперед, чтобы моих текстов хватало на какое-то время, потому что, действительно, литература убивает.
Н. Р.:Вы готовите к печати «Русскую политику» и «Записки материалиста»: названия говорят сами за себя. Что для вас эти книги и какой посыл в этом «здесь и сейчас» вы вкладываете в них?
А. В.: Книга «Русская политика» касается истории 2017-го и 2018-го годов, когда я заявила свою кандидатуру в качестве президента России и мы (моя команда) участвовали в президентских выборах, насколько это можно назвать участием при цензуре в наших медиа. Тем не менее мы участвовали, и у нас скопилось большое количество информации не только по этому поводу, но и вокруг, и около выборов. Как они делались в этот раз, как все происходило, как у нас воровались идеи той же Ксенией Собчак… и так далее. Плюс эта книга включает не только сюжет о выборах, но и ряд значимых политических статей, которые вы и прочие читатели могли видеть, например, в фейсбуке и на различных политических сайтах.
Н. Р.:Зощенко писал, что «самое главное в жизни – слова: ради них люди шли на костры». Бродский называл поэзию видовой целью человечества. Что для вас это занятие, эта игра в буквы?
А. В.: Я не соглашусь с Зощенко и не соглашусь с Бродским. В детстве, в 5, 6, 10, возможно, я бы с ними и согласилась. Тогда я переоценила значимость слова, я считала его сакральным. Я очень хорошо чувствовала слово и полагала, что определенные смыслы можно донести только посредством него. Но с тех пор менялась я, менялась реальность вокруг. Я поняла, что Россия – страна победившей логократии, где верят в слово, за которым теряется всё – за словом теряется действие, за словом теряется сама жизнь в некотором роде, теряется смысл этого слова. Можно сказать, что «страна победившей духовности», которой являлась Россия в советские времена и которой она стремится стать в текущей политико-экономической ситуации, – это ситуация запрета на жизнь в современном мире, где цивилизация постепенно, мягко вытесняет культуру. Когда избыток культуры вдруг – парадоксально, – напротив, начинает ассоциироваться с тоталитаризмом. Особенно опасно, когда это происходит в закрытых пространствах, как то – в современной России, которая, к сожалению, становится ментальным гетто на карте мира.
Н. Р.:Ваши новые книги: что самое важное в них?
А. В.: О «Русской политике» я уже сказала, а «Записки материалиста» – это набор эссе, который стилистически, наверное, соответствует моей книге, ранее изданной Романом Сенчиным, – «Человек с синдромом дна». Но она имеет более четкую концепцию, которую я могу назвать апологетикой материализма. Для красоты, конечно, это можно назвать и метафизическим материализмом, но в принципе, в перспективе от термина «метафизика», наверное, я намерена отходить к каким-то более соответствующим мне терминам. Все же термин «метафизика» размывает многие другие понятия, которые должны быть четкими. В последнее время я все более стремлюсь к четкости понятий. Раньше, возможно, к красоте языка, а сейчас все-таки к четкости.
Н. Р.:Книга «Человек с синдромом дна» вошла в список «5 лучших книг в жанре концепции», а также заняла одно из премиум-мест в номинации «50 лучших книг года» по версии «НГ-Экслибрис» – много ли у нее читателей? И кто они – ваши читатели?