Н. Р.:Нет желания написать вторую книгу? Вашу автобиографию «Прощай, грусть» когда-то тысячи людей читали со слезами на глазах.
П. О.: Я вела колонку в журнале «Русская жизнь» лет семь назад. Туда писали почти все – и радикалы, и консерваторы, и патриоты, и русофобы, и русофилы… Журнал этот сейчас закрыт, ну а я свои заметки размещаю теперь в фейсбуке. Первую книгу я написала, когда была на 12 лет моложе, у меня было чуть больше времени. А сейчас жесткий концертный график, времени на литературную работу просто нет.
Н. Р.:Кого читаете, когда время находится, кто вообще интересен?
П. О.: Из зарубежных писателей – Джонатан Франзен, Том Вульф, Джонатан Литтел… Есть и несколько современных русских авторов, которые мне интересны. Я раньше, знаете ли, очень много читала. Покорно покупала «Афишу», прочитывала все рецензии Льва Данилкина и покупала книги, о которых он писал… Сейчас я в некотором ужасе: какое же количество бессмысленных, не нужных книг, находится в моем доме. Раздариваю!
Н. Р.:Вы плотно связаны с Фондом «Кислород»…
П. О.: Да, я являюсь попечителем Фонда «Кислород», поддерживающим детей и взрослых с диагнозом муковисцидоз: это генетическое заболевание, которое невозможно вылечить, и которое сильно укорачивает жизнь. Однако при правильном лечении и благоприятных условиях человек может прожить до 50–60 лет: так происходит с больными на западе. А у нас мало пациентов доживает и до восемнадцати… Сейчас все больше людей приходит к мысли, что заниматься благотворительностью – все равно что чистить зубы по утрам: в этом нет никакой сверхмиссии. Любой человек может оформить регулярное пожертвование в некий фонд – и тогда сотрудники фонда смогут рассчитать бюджет. Благотворительным организациям сейчас очень трудно, они работают над тем, чтобы перевести многое из своей деятельности в системную помощь от государства, так как рассчитывать на постоянные частные пожертвования очень сложно – это чревато гибелью пациентов. И я рада, что все больше людей оформляют рекурентные, то есть постоянные, платежи в адрес тех фондов, которым они доверяют.
Н. Р.:И последний вопрос, быть может, странный: кому нужна сейчас современная академическая музыка, куда «идет» современная классика?
П. О.: Современная академическая музыка нужна прежде всего тем, кто ею занимается и тем, кто вовлечен в процесс ее создания – у каждого свое направление. И у разных жанров современной академической музыки есть свои поклонники, свои слушатели. По поводу же «куда идет»… что-то идет в сторону попсы, что-то – в сторону усложнения музыкального языка, по-разному. Существуют и конкурсы современных композиторов: они очень многое, конечно, дают участникам. И нужно, чтобы публика стимулировала интерес музыкантов, чтобы хотела узнавать современную музыку, любила ее. Надо воспитывать вкус публики и не бояться имен современных композиторов на афишах.
29.10.2019
Евгений Ройзман[70]«Я не патриот, я родину люблю»[71]
Политик, литератор и коллекционер, экс-мэр Екатеринбурга и основатель организации «Город без наркотиков»… Пресловутая встреча из экс-лайф (как, впрочем, все в этой книге) в простой московской «Шоколаднице» образца-2019: тогда еще прогуливаю так называемую основную работку, чтоб записать интервью – все как в очень средней школке и в снулом институте, когда отменяешь нудные уроки и пустозвонные лекции. Собеседник поначалу несколько закрыт, но «стена» быстро тает – говорим мы в итоге несколько часов, ну а работка – не волк.
Наталья Рубанова:Ваша биография отчасти напоминает остросюжетный роман – исключен за плохое поведение из школы, ушел из дома, подростком разгружал вагоны, два года провел за решеткой, работал на заводе… как там в цоевском «Бошетунмае»?.. «Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе». Как все эти условные прелести жизни повлияли на то, что принято называть бэкграундом – или без подобного опыта лучше было б обойтись?
Евгений Ройзман: Послушайте, просто послушайте меня… Это же невероятное расширение кругозора! Попадая в такие места, ты вдруг понимаешь, что есть совсем другая жизнь, совсем другие люди… Дело в том, что на всех отрицательный опыт очень по-разному действует – ты или адаптируешь его, опыт этот, или он тебя в какой-то момент раздавит просто. У меня на самом деле все вовремя произошло, я всем доволен. И если б я снова поступил в университет, то снова выбрал бы историю. А еще прослушал бы ряд лекций – не хватает филологического и искусствоведческого образования.
Н. Р.:Еще не поздно.
Е. Р.: Да. И я никуда не тороплюсь. Моя дисциплина, история, находится на стыке наук, поэтому постоянно учусь новому, нельзя останавливаться.
Н. Р.:«Поэт, депутат госдумы» – несколько фантастично, не сочетаемо… Как и то, что в вашем рабочем кабинете портрет Бродского висел вместо президентского.
Е. Р.: Да, вроде бы и несочетаемое: «поэт, депутат госдумы». Но лишь на первый взгляд. Все относительно. Человек многомерен, просто многие об этом забыли. Депутат госдумы может писать стихи, да. А портрет Бродского мне Миша Брусиловский принес.
Н. Р.:Брусиловского нередко сравнивают с Шагалом и Малевичем, его работы – одни из самых дорогих в «рейтинге» российских художников. В вашей коллекции много его картин?
Е. Р.: Мы общались много лет. С журналом «Наше наследие» – лучшим, считаю, журналом по культуре, – сделали вместе с моей женой Юлей Крутеевой мощную монографию Брусиловского. А вообще Миша мои стихи любил, три книги оформил. В одной из них мощное сочетание имен: предисловие Быкова и иллюстрации Брусиловского… можно сказать, уже не важно, что в книге за поэзия.
Н. Р.:Шутите.
Е. Р.: Ну вот, а когда Миша умер, я сделал на своей территории музей художника… Я еще собрал всю крутую графику – Брусиловский ведь академию репинскую в Питере окончил, потрясающий мастер был.
Н. Р.:А давайте теперь про книги. У вас вышло несколько – поэтический сборник «Жили-были», «Невыдуманные рассказы»… Когда писать начали, когда этот «зуд проклятый» проснулся?
Е. Р.: Да я пишу всегда! Всегда. Блокнот со мной. Записные книжки… в них есть и законченные рассказы, и зарисовки. Потом набираю все это. Гигантские объемы накапливаются! В музее моем у меня иной ежедневник – я вынужден работу структурировать, хотя совсем нет времени… Есть секретарь, конечно, но я о другом сейчас говорю. Честно? Очень бы хотелось остаться вдвоем с Британской энциклопедией, наедине. А что до стихов, то последние я году в 2002-м написал… И это уж не от меня зависит: стихотворение само ведь пишется, не по заказу. Иначе невозможно. Что же касается книг моих, то они нарасхват. Я ведь много выступаю, езжу. Тираж сразу разлетается. И еще я вам вот что скажу – я стал первым политиком России, который стал работать с соцсетями, в 2005-м завел Живой Журнал. Затем это Саша Лебедев сделал, знаменитый банкир. Я ведь был отрезан от СМИ – а тут вот смог высказаться…
Н. Р.:«Мы – виноград у Господа в горсти / Я виноват, и, Господи, прости / Меня. Когда-нибудь случится / Меж пальцев просочиться…». Вы написали эти строки в далеком 91-м году. Много воды утекло с тех пор, но, возможно, это одно из самых искренних ваших высказываний о сокровенном, нет? И кто больше всего привлекает вас в поэзии как читателя?
Е. Р.: Из поэтов – Саша Кабанов, киевлянин. Поэт номер один для меня сейчас. Лимонов и Юна Мориц раньше хорошо писали: упоминаю их как пример того, что господь может дар и отнять. Из наших талантов – молодые пермяки, екатеринбуржцы… ушедший Борис Рыжий, Виталий Кальпиди, Олег Дозморов… Александр Еременко – один из лучших российских поэтов, и жаль, сейчас не пишет. Из москвичей – Евгений Бунимович, Дмитрий Быков, Марина Кудимова.
Н. Р.:А из современных прозаиков кто-то интересен?
Е. Р.: Прежде всего Дима Быков, Михаил Веллер, Петр Алешковский – очень сильный у него роман «Крепость».
Н. Р.:Ну… о вкусах спорят, и более всего, пожалуй, в поле литературном. В пандан к этим фамилиям добавлю очевидное: есть немало талантливых писателей, чьи имена официальная критика замалчивает. Часто условием издания книги становится то, что написать ее должна либо медиаперсона, либо автор должен издаться за свой счет, ну или получить грант. Да и многие темы табуированы. Автор стал фактически канатоходцем с точки зрения сюжетостроения: шаг влево, шаг вправо – и нет тебя в так называемом литпроцессе.
Е. Р.: Вот смотрите: Миша Брусиловский говорил, что худсовет при «совке» – конечно, зло. Но он, худсовет этот, тем не менее избавлял от халтуры. Сейчас достаточно свободы в литературе, я считаю. Но то, о чем вы говорите… увы, так было всегда. Высокая литература не сразу распознается и ценится. Сочетание больших тиражей и ума – это редкость большая! Водолазкин, Улицкая, Акунин – я слежу за ними, за тем, что они делают.
Н. Р.:Ну а в кино?
Е. Р.: Очень сильной кажется «История одного назначения» Дуни Смирновой. Очень крутой фильм! Он очень точен в историческом плане, требует подготовленной аудитории – нужно знать и эпоху Александра Второго, и русскую литературу… Я бы сравнил его с толстовским «После бала» в каком-то смысле. Очень честный фильм, показывающий невероятный диапазон русского человека – от самого дна его до самого космоса. Джон Шемякин был консультантом-историком.
Н. Р.:Хорошее кино – редкость великая: то, чем «кормят» зрителя телеканалы, как кроятся сюжеты сериалов, по каким форматам, и как киношники продают свой мозг, выпуская «продукт» вместо произведения искусства…