парижских мальчиках, ибо кто стал бы читать о Муре, не случись его матерью Марина Ивановна? А она именно случилась: гений, разрушавший себя деторождением – самобытнейший поэт, занимающийся воспроизводством вида. «Если бы вы любили своих детей, у вас бы не было детей» – один из афоризмов Алины Витухновской; три роковые цветаевские ошибки по имени Ариадна, Ирина и Георгий, он же Мур, – яркое тому доказательство.
Об одной из таких ошибок – сыне прекрасной самоубийцы и его друге, переводчике Дмитрии Сеземане, – обстоятельная, «с чувством, с толком, с расстановкой» написанная книга[116] историка Сергея Белякова. Во внушительном библиографическом списке – документы и материалы из архива литературы и искусства (РГАЛИ) и объединенного столичного архива (ЦОА Москвы), опубликованные дневники и сочинения Георгия Эфрона, документы, мемуары, письма, интервью, беседы и устные свидетельства, газеты, журналы и альманахи, публицистика, художественная и учебная литература, исследования, справочные издания и электронные ресурсы.
Назвать сей труд следовало б, возможно, «Русские французы в совлагере Кобы», но маркетинг – Наше Всё, как Пушкин, поэтому «Парижские мальчики в сталинской Москве»: удачное коммерческое название, книга стала хитом новогодних продаж книжного на Тверской. Народ реагирует на Сталина, как пресловутая собачка Павлова на лампочку, а тут еще и благословенная Франция… что ж, вариант беспроигрышный. Ну а что же сама книга?
Детали, детали: дьявол прячется в деталях, и если нет «бога», то не факт, что отсутствует так называемый Люцифер. Белякову удалось добиться почти кинематографического эффекта присутствия – читая его документальный роман, не раз ловишь себя на мысли, что все-таки благодаришь т. н. судьбу за жизнь «здесь и сейчас», в этой самой Москве 21 века, не лишенной, разумеется, многих печалей, но не в пыточной Москве времен Большого террора. Автор старается акцентироваться «на хорошем» (театр, джаз, футбол, фильмы, роскошные столичные магазины и пр.), но это в любом случае лишь декорации, бутафория, прикрытие преступлений маньяка по кличке Коба против собственного народа.
А какой был народ в те смутные времена? Какими перед войной были москвичи и чудом «понаехавшие» крестьяне, спасавшиеся от коллективизации и голода? Паспортов у них не было… Сергей Беляков подробно описывает все это, в том числе зарплаты «трудящихся», пытается проникнуть в образ их жизни и мыслей, понять, что они чувствовали на самом деле, когда ходили, в частности, на первомайские демонстрации, и о чем думали и мечтали первоклассные парижские мальчики Мур и Митя, оказавшиеся в городе с Лубянкой после Парижа… Отдельной линией идет описание французской одежды персонажей и невольное сравнение ее с уродливыми советским «нарядами».
Сыновья белых офицеров Георгий Эфрон и Дмитрий Сеземан, рожденные поэтом Мариной Цветаевой (она, как всем известно, повесится от истинно советских прелестей) и искусствоведом Ниной Клепининой (она, как известно далеко не всем, будет расстреляна), большую часть жизни прожили в Париже, крепко дружили и гуляли по предвоенной Москве. Оба навсегда оставят в сердце кусочек Парижа – быть может, именно он и даст им силы не сойти с ума в эс-эс-эрии, во времена «второй опричнины». Георгий погибнет в девятнадцать, Дмитрий станет невозвращенцем, «изменником родины» – останется в 1970-х в обожаемой Франции, что и требовалось доказать: советские аномалии «утром на допрос в НКВД, вечером в Большой театр» сделали свое дело, пусть и с опозданием. И никакие чудеса «Елисеевского», смачно описанные в книге, никакие фокстроты и «счастье простых людей» никогда не оправдают чудовищную советскую быль. Смерть за левым плечом – навсегда в этой книге, как и голос МЦ: «С фонарем обшарьте / Весь подлунный свет! Той страны – на карте / Нет, в пространстве – нет. / Выпита как с блюдца, – Донышко блестит. Можно ли вернуться / В дом, который – срыт?».
11.01.2022
Welcome to рЯзань![Эссе-сон, или Экскурсия жизнь спустя[117]]
«Добавь сюда рязанское Шоссе Энтузиастов, которое упирается в кладбище, первый автобус до психбольницы и рекламу погребальной конторы на боку реанимации – и сложится вполне стройная картинка[118]…»
Что, в самом деле, может сказать человек о некой точке на карте, само название которой разглядывает исключительно с помощью оптики, которая подавляющему большинству не по глазам? Если само название давно пишет с подвыподвывертом (выговорите-ка сие «уездное» с первого раза), а при упоминании, скажем, об «историко-культурном музее-заповеднике» неизбежно прищуривается? То-то и оно.
Экскурсовод: «В рЯзани, как и в других городах необъятной R, определенно что-то есть – Кремль, автобусы, помойки, аптеки, кафе и проч.: голуби, люди, скамейки. Есть и нечто, не сразу вставляющееся (сказали, термин из психиатрии) в мозги приезжих, а также родных и близких покойных: о том-то, господа, и поговорим. Во-первых, конечно, пресловутое кладбище у Шоссе Энтузиастов. Во-вторых – остановка „Памятник Павлову“, аккурат за которой – Концертный зал имени Есенина… разумеется, чтобы все спрашивали, почему не имени Павлова. Впрочем, как Циолковский, Салтыков-Щедрин и К*, Сергей Александрович – „Приокское Всё“, а потому no comment. В-третьих – и это уже несуразность непросвечивающая, непрозрачная, – рождение автора приводимых здесь и далее строк. И нет бы, явиться ему на свет, к примеру, в старой доброй Европе или, на худой конец, на питерском ее „подоконнике“, так нет же. С чего начинается р-р-родина?»
Голос: «С рЯзани. Сами мы не местные!»
Автор: «Как занесло, так и вынесло – гут, не вперед ногами; впрочем, поводов для именно такого exit’a оказывалось в местечке, дюже понравившемуся некогда монголо-татарам, оказывалось предостаточно: начиная роддомом (подробности рождения в выходной опускаем) и заканчивая… нет-нет, совсем не тем, о чем вы только что».
Экскурсовод: «Население рЯзани составляет, согласно данным последней переписи, более полумиллиона жителей. Расположен город на правом берегу Оки при впадении в нее реки Трубеж. Средняя зарплата жителя нашего города составляет…»
Голос, заглушающий экскурсовода: «рЯзань, о сколько в этом звуке!..»
Экскурсовод: «…и в сущности ничего не стóит. Центр рЯзанского княжества находился в пятидесяти километрах от современного города, это городище Старая рЯзань».
Автор: «Вы что, правда намереваетесь об этом?»
Экскурсовод: «Да как вам… В общем, да… Именовавшись поначалу Переяславлем…»
Автор (вонзая серебряный нож для резания бумаги в стол): «Всё! Хватит!»
Экскурсовод (пожимая плечами и удаляясь): «А детей там чаще всего теперь называют Арсентиями и Анастасиями, да-с!»
Итак, Арсентиями и Анастасиями. Итак, каждый раз, приезжая в город, где не прошли «мои университеты», глаз цепляет то новое, чего не было «в прошлой жизни»: а если подумать, была ли она? Со всей своей неизбывной «провинциальной грустью» (хм, будто грусть бывает «столичной»!) и снежными (солнечными, дождливыми, просто пыльными) улицами? Со всей своей очерченностью и предсказуемостью? (Как-то: с характерной теткой в растянутой кофте, которую каждое утро в одно и то же время встречаешь именно на этой остановке и, проходя мимо серой хрущобы, думаешь, что легче, ей-чёрту, с подоконника, чем просуществовать в таком вот домике то оставшееся, что Г-ну Б. ты в жилетку наплакал.) И – дальше, дальше… А дальше – Шоссе Энтузиастов: не промахнешься. Шестой автобус довезет до конечной: «Товарищи-господа, новоприставившиеся рабы! Не забудьте оплатить проезд белкового тела. В продаже имеются абонеме…».
«…область расположена в подтаёжной и лесостепной зонах.
Почвы на севере дерново-подзолистые, местами заболоченные, серые лесные, на юге – чернозёмы оподзоленные, выщелоченные на лёссовидных суглинках, в долинах рек – аллювиально-луговые.
Леса (основные породы – сосна, берёза) занимают около ⅓ территории.
Сохранились лисица, заяц-русак, бобр, белка, хорёк; из грызунов – суслики, хомяки, тушканчики; из птиц – чирки, кряква, серая утка и др.
На территории области – Мещёрский национальный парк, Окский заповедник».
Наше Всё: «Там чудеса, там леший бродит…»
Там до сих пор мучаются артритом те самые троллейбусы, из прошлой жизни – странно, впрочем, если было бы по-другому: вероятно, тогда б рЯзань и называлась как-то иначе. А ее маскировка именем произошла, вестимо, от «Резань» – «резать». Можно интерпретировать и как «вырезать лучшее», «не дать ни глотка воздуха» – девиз, воплощавшийся в жизнь долго ли, коротко ли – а точнее, с 1095-го.
Справка из жилконторы: «Все претензии направлять лично Г-ну Богу», точка. Далее через запятую: «…, оттеняющему с помощью подобных пространств блеск и нищету кур… простите, столиц»).
Сего безвоздушья, столь опасного для любителей проветривать помещения, и бежали радивые – кто куда. Для многих мегаполисные «прививки» (как по ту, так и по эту сторону границы) оказались небесполезными, хотя и сопровождались в отдельных случаях повышением температуры вплоть до жара и бреда – однако с последующим восстановлением сознания. Впрочем, следы людей теряются, как затеряется сейчас и этот вот – видите? – конфетный фантик, уносимый порывом ветра с Театральной площади в сторону Дома быта, которого уж нет как нет, и новоявленные Арсентии с Анастасиями увидят его, если полюбопытствуют на предмет «корней», лишь в иллюстрированных изданиях (кудрявая буквица «Р» на обложке) или на открытках… Да, Дом быта уничтожили, и в один из приездов это неприятно кол