Хроникам Акаши, изначально двуполым. Литература – тот же, возможно, андрогин. Ну а о надгендерности автора говорить, наверное, и вовсе нет смысла, ибо истинный писатель всегда эстетическим «над»: полом, расой, религией, политикой и проч.
Вопрос:Ваше отношение к тематическим текстам?
Ответ: Для меня не существует тематической литературы, как не существует по умолчанию и так называемой женской, мужской или транс-литры́: есть хорошая / качественная / талантливая или плохая / убогая бездарная… дважды два, я повторяюсь, так как это важно. Поле искусства едино, делить его на квадраты по половому признаку – значит заведомо обеднять прежде всего читателя, лгать ему. Увы, некоторые критики делают вольно или невольно все возможное для того, чтобы эту аксиому («литература не имеет пола») дискредитировать. Да, существует условный женский язык: конструкт-антипод так называемого мужского языка как «языка людей вообще» – тут подразумевается, будто женщина изначально создает «второсортный» языковой продукт. Но язык этот весьма условен, если не искусствен. Издревле речевое поведение женщины жестко регламентировалось, отсюда все беды, однако нельзя придавать гендеру больше значимости, нежели, скажем, национальности или возрасту. Я не говорю о простых-понятных текстах Токаревой или Щербаковой – я говорю о действительно больших писателях: Эльфриде Елинек, Моник Виттиг, Марине Палей, отчасти Людмиле Петрушевской (и тут же: Мишель Уэльбек, Виктор Ерофеев в давнем срезе «Русской красавицы»). Есть ли меж ними разница? Имеется в виду исключительно профессионализм – и ответ очевиден. Натали Саррот, преодолевшая стереотипы языка, сознательно избегала в прозе уточнения пола; ее персонажи как бы абстрактны, надличностны… но именно «как бы». Гендерные кандалы, сковывающие людей, навязанные им, и без того несвободным в лживом социуме, пора снимать. Для начала с помощью букв: и это отличный скальпель.
Ок. 2010–2011
«Адские штучки» и другие историиБеседу ведет Клариса Пульсон[145]
Клариса Пульсон: Прозаик, литкритик, драматург; а еще – стихотворения, а еще – работа в издательствах и на телевидении. Добавим сюда арт-менеджерское ремесло литературно-сценарного агента, собственные книги, десятки журнальных публикаций – очень достойный послужной список. О том, как успевать жить и создавать интересные тексты, беседуем с лауреатом премий журнала «Юность» и «Нонконформизм»… Итак, как ты начала писать и публиковаться? Расскажи историю своей литературной жизни.
Наталья Рубанова: Это было «давно и неправда»: сколько себя помню, всегда что-то писала, поначалу – в стол (как теперь говорят, в комп), ну а в 2000-м вышел первый сборник рассказов «Москва по понедельникам» – сборник неровный: сейчас бы не стала его издавать в таком виде, но что было, то было: сожалеть глупо. Да и рисунки художницы Тани Полищук-Кноссен там преотличные. А годы спустя моя подруга отнесла распечатку свежей, почти еще горячей, рукописи в журнал «Знамя» – я-то сама пахала тогда в одной глянцевой редакции «от забора до полуночи» и не могла позволить себе вырваться на Маяковку в будни, днем… это была повесть «Люди сверху, люди снизу». Невероятно, но «самотёк» рассмотрели и, с легкой руки главреда, Сергея Чупринина, напечатали… так что из-за этого во многом пошли дальнейшие публикации в толстяках. Ну а через несколько лет в маленьком-удаленьком – на удивление живучем даже в кризис – издательстве «Время» вышла одноименная книга: в нее вошла в том числе моя любимая «Эгосфера»[146], так называемый нероман-в-пол-оборота.
К. П.:«Эгосфера» – любимая? Почему?..
Н. Р.: Мне нравится эта история. Нравится этот персонаж, Savva Pe4onkin: под таким ником главный герой «выходит в виртуальные люди». Он – талантливый, но не слишком востребованный социумом художник: слишком талантлив потому что. Личность, не прогибающаяся под трёхмерку несмотря на маленькие и большие трагедии чел-овечьей комедии и понимание пресловутой «тщеты всего сущего». Есть и прототип: любопытно, что он текст оценил именно как текст, адекватно.
К. П.:Ну а другие книги – «Коллекция нефункциональных мужчин», например, или роман «Сперматозоиды»: почему такие названия и какова история появления на свет этих сюжетов?
Н. Р.: «Коллекцию нефункциональных мужчин» издал в «Лимбус Пресс» в свое время Виктор Топоров: многограннейшая личность, очень неоднозначная, в том числе для меня, – и тем интересная. Его многие конформисты-литераторы ненавидели, ибо боялись – не дай бог было попасть Топору на язык! Если текст не казался ему достойным, отбривал отменно и спесь сбивал с «засрабов» – заслуженных работников культуры, если убрать сокращение, – в том числе: и поделом. В мою же прозу-жи в далеком 2005-м почему-то поверил, а годы спустя, в 2010-м, пригласил жюрить премию «Национальный бестселлер»… было дело, и было оно – «Нацбест» – преинтересным: но может, просто моложе была, кто знает! Ну а принесла рукопись в издательство, опять же, на авось: была в Петербурге, забрела в «Лимбус» и отдала половину распечатки (вторую половину отнесла другим издателям, даже смешно…). Редактора заинтересовал роман-с-реальностью «Анфиса в Стране Чудес» – так и опубликовали, окрестив за этот текст «Пелевиным в юбке». Что касается романа «Сперматозоиды», то после двух премий, которых он удостоился, его издали в «Эксмо». Главная героиня, бывший врач Сана, оставившая медицину по причине того, что не видит смысла лечить обреченный социум, называет людей «добежавшими сперматозоидами» и не мудрствует лукаво: что ж, она, пожалуй, во многом права. Это такая философская штука – плюс лав-стори, куда без нее, эМ плюс Жэ… Кстати, в почившем (уже) офисе романчик писала, урывками… дома шлифовала: «ворованный воздух», а что делать! Иначе не родила бы этот текст.
К. П.:Как ты умудряешься писать прозу с такими нагрузками?
Н. Р.: Finitа la comedia: все зарисовки постепенно реализуются. Записать всё, что должна, – видовая программа. Иначе вся эта «фуэта фуэт» лишена смысла.
К. П.:Просто книга, просто текст – этого современным критикам и читателям недостаточно. Трейд-маркетологи хотят, чтобы все было четко расставлено по полочкам: жанры, целевая аудитория, даже гендерная принадлежность. Твою прозу называют интеллектуальной, экспериментальной – а как ты сама для себя ее определяешь? И как относишься к такому «четкому позиционированию», когда читателя заранее настраивают на определенную модель восприятия текста?
Н. Р.: Бирки навешаны… на книжном базаре все, ну или почти, структурировано так называемыми маркетинговыми ходами: тут впору сморщить нос, но смысла нет. Вопрос «зачем» – иного порядка. Да, на мои издания давно прибили косую табличку «интеллектуальная проза». Хотя – почему она такая уж интеллектуальная? Она – просто проза: о людях и для людей. О любви и ее антониме. О том, что любовь не имеет гендера, возраста, пространственных и временных ограничений… Как пела Вероника Долина, «любая любовь» – вот о ней-то и речь. В частности, в сборниках новелл «ЛЮ: БИ», «Короткометражные чувства» и «Адские штучки» сделана очередная попытка приоткрыть пресловутую тайну «чувства, которое движет миром»: и не суть, кто там кого любит. Главное – градус этого долгоиграющего чуда. И его отличие от кратковременной эмоции. Насчет так называемых экспериментов… для меня-то проза моя вовсе не эксперимент, но способ существования. Просто тексты не ложатся в прокрустово ложе традиционной, привычной (снулой) литературной традиции, вот и всё. Как и пьесы – «Театр из-под пальца» – традиционной (привычной, снулой) драматургии. Разумеется, не так просто найти режиссера для моих М/Ж-моноспектаклей «Мариниана, ЧЕ!» или «Зашибись!». А я четко их вижу на сцене: легко! Ну, может, должно еще лет пятьдесят пройти – и тогда сложится треклятый паззл: это-то вот и можно ставить в театре… это-то вот… впрочем, хороший автор – мертвый автор. Можно смеяться.
К. П.:В твоем послужном списке заметные премии – имени Катаева от журнала «Юность» и – престижная «Нонконформизм» от «Независимой газеты». Что в твоем понимании этот самый нонконформизм? И, главное – каково с этим нонконформизмом живется в современной литературной среде?
Н. Р.: Да никак, я вне тусовки: есть несколько литературных приятелей, но не более того. Как редактор или так называемый литменеджер-литагент, делю круг текстового и человеческого общения на соприродный себе и несоприродный себе – на результаты внешней (оплачиваемой) деятельности это не влияет. Пространство литературы давно раздвоено на личное и профессиональное: параллельные прямые если и пересекаются, то лишь в бесконечно удаленной точке. Мои собственные тексты есть «я-автор», живущий в башне из фиговых листьев, условно говоря. Тексты же прозаиков и сценаристов, которые попадают ко мне в руки на рецензии и пр., – это совершенно другая планета, но я знаю, как туда долететь и как там выжить. Это просто работа, не более, – но и не менее. Профессионализм не пропьешь, как у нас еще изволят шутить. Ну а нонконформизм есть некий внутренний стержень: и ты лучше будешь, к примеру, не дай б-г, собачий-кошачий корм продавать, но писать дешевки на заказ не станешь (мне в свое время предлагали за Шилову поработать литнегром, такой вот анекдот). И еще. Премия «Нонконформизм» уточняет: ты не один, не одна, не одно – иногда это важно: просто так, ни для чего – но важно. Владелец «Независимой газеты» и создатель премии Константин Ремчуков назвал нас, финалистов и лауреатов, богемой. Это, конечно, не совсем так: так называемая богема, наряду с «массами», идет на определенный компромисс и лавирует в разнородном, далеко не всегда дружелюбном социуме уже хотя бы в силу инстинкта самосохранения – но только на тот компромисс, который не противоречит главному: твоему главному, не противному твоей аниме. Есть вещи, которые ты априори не делаешь – не стучишь, не топишь кого-то, не распинаешься: «в моем творчестве…» – и пр., и пр., и пр. Некая аполитичность отсюда же.