Мы, конечно, хотели воспользоваться дружелюбием хозяев, чтобы задать им несколько важных вопросов о нашем устройстве. Эллан был уверен, что у Младшего хороший шанс после окончания колледжа стать студентом-медиком:
— Твоё знание русского языка и твой общий культурный опыт в России всегда будут плюсом для тебя.
Младший прислушивался, для него это было мнение авторитетного человека.
Ирине Эллан сказал:
— Я не считаю, что ваши шансы найти работу в научной сфере совсем ничтожны, как вам говорили другие. В Нью-Йорке такая масса научных центров и лабораторий, что наверняка найдётся место и для вас, с вашим хорошим знанием английского и других языков. Это очень ценится. Я попытаюсь поговорить с моими друзьями, может быть, мы сумеем найти что-нибудь подходящее для вас. Не оставаться же вам ассистентом доктора.
Его солидные рассуждения и дружеский тон благотворно повлияли на Иринино настроение. Впервые за долгое время она расслабилась, смеялась, много болтала. А главное — Эллан сумел притушить в ней безнадёжность относительно её будущего.
Из нас троих Эллан ничего нового не мог сказать мне, но всё же подбадривал:
— Я не знаю, какой квалификации доктор вы были в России, но я думаю, что с вашим опытом вы легко найдёте себе место в резидентуре. У нас в Америке ничего так не ценится, как опыт и инициатива.
Я постарался запомнить эти слова.
Конечно, он не мог знать моей квалификации, а я не стремился рассказывать о прежних достижениях. Какой был в этом толк? Мне даже не хотелось упоминать свои титулы и звания, чтобы это не показалось ему враньём. Однако я решил поделиться с Элланом своими писательскими планами. Ещё ни разу я не обсуждал это ни с кем, а тут передо мной был высокообразованный американец, знаток традиций не только американской, но даже и русской литературы. Это читатель высшего класса.
— Я хотел бы написать книгу, в которой на примере своего опыта рассказал бы американским читателям о жизни современной России. Я прошёл длинный путь в разных условиях, от деревенской больнички до столичной клиники, и я лечил разных людей, среди них были и мировые знаменитости. Что вы думаете о такой идее?
Эллан заинтересовался:
— Американские читатели любят истинные истории о жизни в России. Я не знаю ваших писательских возможностей, но идея звучит интересно. Желаю вам успеха. Когда у вас уже будет проект контракта с издательством, обязательно покажите его мне, прежде чем подписывать. В этом я кое-что понимаю и могу быть вам полезен, — улыбнулся он.
Перед уходом они завернули нам с собой недоеденные вкусные блюда и свалили в другой мешок наши непросохшие вещи:
— Не волнуйтесь за наши вещи, мы их потом у вас заберём.
В тот незабываемый вечер с нашими первыми американскими друзьями мы впервые за долгое время погрузились в мир интеллигентных людей, к которым раньше принадлежали. Вернёмся ли мы в него снова, сможем ли устроить свою жизнь в Америке, чтобы жить, как жили Графы — этого мы не знали. Но судьба показала нам образец, к которому надо было стремиться. Мы почувствовали в тот вечер, что наши новые соотечественники — американцы — сердечные и по-настоящему демократичные люди. Действительно, Бог послал нам этого человека.
Квартира, квартира — необходима была квартира! После посещения Графов, которые сами были новосёлы, мы ещё больше затосковали по своей квартире. Каждому живому существу хочется жить в своей норке. Вспоминались стихи моего приятеля Бориса Заходера про обезьяну: «До чего же хочется жить в своей квартире, лапы так и чешутся, сразу все четыре».
Ирина всё больше уставала на работе, нервы её были в плохом состоянии, а гостиница была не дом и наводила не неё ещё большую депрессию. Каждый день она жаловалась на физическую усталость и на бессмысленность работы в офисе. К тому же её стала утомлять своей прилипчивой дружбой доктор Тася. Её устроили массажисткой в офис жены доктора для лечения похуданием, на втором этаже. Теперь на работу они ходили вместе. Тася считала, что главное в работе — это каждый день менять платья и носить высоко взбитую причёску. Поэтому она шла с закрученными на бигуди волосами, прикрытыми косынкой. Раскручивала и расчёсывала она их за минуту до того, как войти в офис. И всю дорогу жаловалась Ирине:
— Кисанька, лапушка, ты себе не представляешь, какая стерва эта наша хозяйка! Как она над нами, русскими, издевается. Ты, кисанька, такая счастливая, что работаешь с доктором, а не наверху.
При плохом знании английского Тася умела всасывать в себя сплетни, как пылесос всасывает пыль. И она взахлёб наговаривала их Ирине. Днём она тоже несколько раз забегала к ней:
— Кисанька, лапушка, я только на минутку, чтобы не видеть нашу стерву.
И тихо шипела ей разные сплетни, отвлекая от работы. При появлении доктора Тася преображалась, улыбалась, старалась выказать как можно больше почтения:
— Добрый день, доктор. Какой у вас прекрасный офис! Ирина такая счастливая, что работает с вами.
Сама Ирина ничего ей про своё счастье не говорила. Наоборот, эта работа ни с какой стороны не могла считаться её устройством. Тасина прилипчивость настораживала, и она старалась держаться с ней поосторожней.
Я надеялся, что жизнь в квартире, отдельно от всех, хотя бы немного налаженный домашний быт помогут Ирине успокоиться. Срочно нужна квартира. А для этого нужны были деньги.
В назначенный день мы с мистером Лупшицем поехали на автобусе на 47-ю улицу.
Мне ещё не приходилось бывать на этой Брильянтовой улице. Но во мне ещё свежи были воспоминания атмосферы тайны и опасности, окружавшие покупку-продажу брильянтов в Союзе. Там это считалось криминальным преступлением и наказывалось тюрьмой. В автобусе я, с оглядкой, показал мои старые часы с браслетом из мелких брильянтов своему спутнику. Он долго их рассматривал, склонившись вниз, чтобы другие не видели, взвешивал на ладони, что-то про себя решал. Потом я положил их в нагрудный карман и старался постоянно ощущать — так спокойней.
Когда я увидел громадные витрины 47-й улицы, усыпанные тысячами чудесных брильянтов разной величины и формы, я встал как вкопанный и онемел. Хоть я и понимал, что должна быть разница между брильянтовым делом в России и в Америке, но разницу такого масштаба представить себе не мог. Чуть ли не в шоке я стоял перед витриной магазина Каплана на углу Шестой авеню и смотрел на горы драгоценностей, которые продавались и покупались абсолютно открыто. Боже мой, до чего же здесь во всём другой мир! А мой спутник приговаривал:
— А! Теперь вы видите, куда я вас привёл? В самое правильное место. У меня здесь много знакомых, они знают настоящую цену. Вы сделаете сегодня свой первый хороший бизнес. Это потому, что я привёл вас сюда.
Он нырнул куда-то вбок и покатился шариком вдоль узкого коридора. По бокам был длинный ряд мелких то ли лавочек, то ли прилавков за стеклом, в каждой сидел еврей в ермолке, с вставленным в одну глазницу увеличительным стеклом. Все они работали над брильянтами. Лупшиц остановился напротив одного, довольно молодого, и заговорил с ним на смеси иврита и идиш. Я не понимал ни слова, но мне показалось, что оценщик отнёсся к нему абсолютно индифферентно.
— Дайте ему ваши часы.
Тот долго рассматривал через свой окуляр, потом они опять заговорили.
— Он говорит — тысяча долларов. Ему можно верить.
Я поразился и расстроился: за эту вещь я заплатил семь тысяч рублей и рассчитывал продать её ну не меньше, чем за две с половиной тысячи долларов. Нет, я хотел, чтобы её оценили хотя бы два человека, тогда бы я получил более правильное представление о цене.
— Пойдёмте спросим кого-нибудь другого.
— Как хотите. Но больше вам никто не даст.
Когда мы вышли, он доверительно сказал:
— Знаете, может быть, вы и правы. Сразу видно, вы деловой человек. Вот что — я дам вам тысячу двести долларов. Прямо сейчас.
— Спасибо, но давайте спросим цену у другого оценщика.
Другой магазин был такой же по структуре, только там сидело ещё больше евреев в ермолках и с лупами. Лупшиц нашёл кого-то и опять заговорил на непонятной мне смеси языков. Повторилась та же сцена, после чего Лупшиц мне:
— Вы были правы — этот молодец говорит: полторы тысячи.
— Вот видите. Давайте сходим ешё к одному.
— Зачем? Смотрите, я открываю свой бумажник и даю вам полторы тысячи.
— Нет, пойдёмте к третьему.
— Ах, какой вы недоверчивый.
Мы пошли к третьему, там он мне сообщил — тысяча семьсот.
Ого, стоимость возрастала от магазина к магазину — интересная ситуация: кому мне доверять? Я даже не понимал, что они ему говорили — всё это была его интерпретация. Известно, что из двух спорящих по любому вопросу один — всегда дурак (потому что не знает, о чём спорит), а другой — подлец (потому что знает, но продолжает спор). В этом случае я, конечно, и был дурак. Кто тогда был Лупшиц? Мог ли он обманывать свежего беженца, чтобы обобрать? Во всяком случае, как ни срочно нужны были деньги, я решил с продажей не спешить. А Лупшиц с сияющим видом сказал:
— Даю вам две тысячи, прямо сейчас. Идёт?
— Знаете, я подумаю.
— Подумаете? О чём тут думать! Больше этого вам никто не даст.
— Очень может быть. Но я хочу сначала поговорить с женой.
— Вы мне не доверяете? Напрасно.
— Я вам доверяю, но дайте мне поговорить с женой.
Неожиданное везение: по протекции пожилого американца русского происхождения, мистера Майкла Левина, меня пригласил на деловую встречу хирург-ортопед из большого госпиталя в Бронксе. Левин сказал, что доктор Селин занимает высокое положение в департаменте ортопедической хирургии, что он еврей, сын иммигрантов из России, и заверил, что я могу ожидать самое хорошее отношение с его стороны. Что могло бы быть «самым хорошим»? Если бы он предложил мне работу. Мы с Ириной заранее радовались. Чтобы произвести на него лучшее впечатление, я составил и отрепетировал с Ириной несколько коротких фраз-ответов на возможные вопросы. В качестве рекомендации я взял с собой образцы искусственных металлических суставов моей конструкции, которые сумел перевезти для меня Коля Савицкий.