Ну, что было ответить на такое раздражение? Оно исходило от неустройства пожилой женщины и от полного непонимания новых условий: без знания языка она не могла ни сдавать экзамен, ни устроиться на работу. Она ещё ни одного дня не провела ни в американском офисе, ни в госпитале, а ей казалось, что она лечила своих больных лучше, чем лечат в Америке. Почему? Эта психология отрицания и осуждения — типичная истерическая реакция на непонятное окружение. И почему она считала, что мои статьи способны создать фон неприязни к русским у наших американских коллег? Это было явное преувеличение: американцы русскую газету не читали, а если бы им кто-то и рассказал, то она же сама соглашалась, что медицина в Союзе была бедная. Я показал письмо Ирине:
— Посмотри, какую ерунду способны писать русские доктора.
Ирина прочла и помрачнела:
— Я тебя предупреждала: у тебя ещё будут неприятности из-за этих твоих статей.
Но я так не думал. И редактор отдела науки Мусин, и оператор записи Таня тоже хвалили мои статьи в газете и выступления на радио. А так как мы, люди, всегда больше любим тех, кто нас хвалит, то мне всё больше нравилось бывать с ними: с Мишей Мусиным мы уже близко сошлись, с ним можно было интересно поговорить, а с Таней можно было пошутить и поулыбаться.
Мой путь на радиостанцию проходил мимо Нью-Йоркской публичной библиотеки на Пятой авеню — великолепное здание: сочетание строгого архитектурного классицизма с украшениями эпохи изящного искусства начала XX века. Однажды я решил пройтись по скверу позади библиотеки. Было довольно пустынно, только возле некоторых скамеек сидели и стояли группки каких-то людей — может быть, читателей, вышедших наружу отдохнуть. Я не обращал на них внимания, а рассматривал здание со стороны сквера. Проходя мимо одной группы, я услышал, будто кто-то обращался ко мне. Я остановился:
— Извините, вы со мной разговариваете?
— Смоук-смоук-смоук, — полушёпотом сказал чёрный парень лет двадцати.
От растерянности я не понял и уставился на него:
— Что?
— Смоук-смоук-смоук, — он подошёл ближе и показал мне сигарету-самокрутку, которую ловко прятал в кулаке. — Один доллар, один доллар, смоук-смоук-смоук.
Только тогда я сообразил, что он предлагал марихуану для курения — smoke. Я всмотрелся в его компанию: подозрительно неопрятные, они были совсем не похожи на завсегдатаев читальных залов. На всякий случай, я побыстрей убрался подальше.
Придя на радиостанцию, я, смеясь, рассказал Тане:
— Представляете, оказывается, около библиотеки идёт бойкая торговля наркотиками. А я-то принял торговцев за посетителей библиотеки.
Она опустила пушистые ресницы:
— Да, я знаю. Я сама там покупаю.
— Вы?!
— А что вы удивляетесь? В Нью-Йорке чуть ли не все курят марихуану. А я здесь уже шесть лет. Да, можете меня поздравить — вчера я стала американской гражданкой.
— О, поздравляю!
— Спасибо, мы решили немного отпраздновать это здесь. Приглашаю вас остаться с нами.
Получить гражданство США казалось мне чуть ли не пределом мечтаний. Это означало, что ты уже гтрожил здесь не менее пяти лет. А для нас, в нашей теперешней ситуации, продержаться такой срок было нелегко. Что-то с нами со всеми будет через пять лет?..
Пока Таня с несколькими женщинами готовила стол для праздника, я, как всегда, разговорился с Мишей Мусиным. Он казался мне большим авторитетом: жил здесь уже три года, знал английский, они с женой оба работали и прилично зарабатывали, дочка училась в колледже — чего ещё можно желать? Но в голове у него всегда роились странные мысли и планы. И на этот раз он размечтался:
— Вообще-то я хотел бы жить в Европе. Знаешь, старик, там всё так приятно и близко. Сел в субботу на машину, отъехал пару сотен километров от дома — вот тебе уже и другая страна, другие люди, другая культура. Не то, что здесь: один и тот же стандарт во всех штатах, во всех мотелях, во всех ресторанах. Можешь зайти в любой американский мотель и с закрытыми глазами, на ощупь, всегда найдёшь выключатель, лампу и кровать — всё на тех же самых местах, что и во всех других мотелях всех других штатов. Это скучно, и жить от этого здесь скучно.
Я слушал с удивлением. Америка, казалось мне, должна быть очень многообразна и совсем нескучна. Но я-то ещё нигде не был. А он продолжал разглагольствовать:
— Я вот думаю: не бросить ли мне эту радиостанцию к чёрту и не стать ли оптиметристом? Работа не тяжёлая: проверяй зрение, примеряй очки, да и только. А зарабатывают они здорово. Открою офис где-нибудь на хорошей улице. Красота!
— А ты умеешь это делать? У тебя есть образование?
— В том-то и дело, что нет. Вот если бы как-нибудь раздобыть лицензию… А то вот, знаешь, давай вместе писать книгу.
— Какую?
— Да вот хоть про медицину в России. Ты знаешь материал, а у меня есть опыт в журналистике. Я по образованию химик, но пятнадцать лет работал журналистом.
Я признался:
— По правде говоря, я всё время думаю о книге. Но надо, чтобы она заинтересовала американских читателей. А для этого надо написать хорошую книгу.
— Необязательно хорошую. Можно написать любое дерьмо, и американцы его проглотят.
Я удивлённо на него посмотрел, а его понесло дальше:
— Ты ещё новичок здесь, и к тому же не знаешь английский. А я живу тут три года и много читаю. Ты даже себе не представляешь, сколько здесь издаётся самых разных книг — сотни тысяч названий каждый год. Зайди в любой книжный магазин и там найдёшь десятки разных книг по любому вопросу. Ты думаешь, все они хорошие?
— Но ведь кто-то же читает эти книги, — возразил я неуверенно.
— Конечно, читают. Вот в том-то и дело, что всё читают. Вон Танин муж, который никогда не был писателем в России, здесь написал какое-то говно про половые связи и извращения знаменитых советских актёров и спортсменов. Издали! И он даже хорошо заработал на этом. А ведь, на самом деле, казалось бы — кому здесь это нужно? Да в Америке все эти извращения известны лучше, чем в Москве! — а вот издали.
— Может быть, насчёт извращений ты и прав. Но я не стану писать заведомо плохую книгу. У меня может не получиться хорошая, но не потому, что я этого не хочу.
— Не это главное, — перебил он. — Главное — получить деньги вперёд, аванс на книгу. А потом можно вообще не писать — деньги всё равно обратно не просят. А если и попросят, всегда можно отговориться, что, мол, продолжаем писать.
— Ну, знаешь ли, — расхохотался я, — ты меня совсем огорошил. Так что же: писать или не писать?
— Давай попробуем. Надо собрать кое-какие статистические данные по здравоохранению в Союзе и представить их в настоящем виде. Американцы любят читать всякие рассуждения, подкреплённые статистикой. Особенно, если дать таблицы и схемы.
— Хорошо, я подберу необходимые цифры и подумаю, какие схемы и таблицы составить. А что такое «литературный агент»? Для чего он нужен, где его искать и что вообще он делает?
— Агент нам не нужен, — убеждённо сказал он, — агент обычно берёт десять — пятнадцать процентов от гонорара автора и ничего не делает.
— Да?..
В это время разгорячённая Таня позвала нас в другую комнату, где на столе стояла большая бутыль водки и закуска по русскому обычаю: винегрет из овощей, нарезанная селёдка, чёрный хлеб. Как видно, во все годы в Америке эти люди придерживались традиций русского стола.
Первый тост выпили за новую гражданку Америки. Все потянулись чокаться пластмассовыми стаканами, выпили залпом и стали передавать друг другу закуски. Прожевав, шумно заговорили и принялись выкрикивать ей свои пожелания:
— Таня, чтоб ты стала миллионершей! — кричала в общем шуме её подруга.
— Пусть муж купит тебе норковую шубку!
— Чтоб ты всю жизнь ездила на «Кадиллаках» и «Мерседесах»!
— Нет, нет, пусть она ездит на «Роллс-ройсах»!
Таня уже выпила два больших стакана, раскраснелась, смеялась.
— Доктор, а что вы мне пожелаете?
— Родить такую же красавицу, как вы сами! А если будет мальчик, то — богатыря. Можно и того, и другого.
— Богатырь? Как мой муж? — спросила она и залилась хохотом.
— Если он богатырь… — ответил я неуверенно.
— Доктор, — хохотала она, — вы же не знаете: мой муж старый, он на 25 лет старше меня. И он маленький и некрасивый.
— Ну, тогда родите двух девочек-красавиц.
— Нет, я хочу родить богатыря, — капризно говорила она, всё больше смеясь и пьянея. — И я знаю способ, как этого достичь!..
— Таня, расскажи нам твой способ! — хмельно кричала её подруга.
— Нет, нет, это мой секрет. Я его расскажу только доктору, наедине…
Я профессионально заметил, что опьянела она слишком быстро и у неё тряслись руки, когда она подносила стакан с водкой к губам.
Когда мы вышли, она уже покачивалась и попросила меня:
— Проводите меня, доктор. Я тут недалеко живу, на Третьей авеню.
Я крепко удерживал её под руку и по дороге купил ей большую розу на длинной ножке.
— Ах, какой вы милый, доктор, — говорила она, прижимаясь, — вы мне очень-очень нравитесь…
— И вы мне нравитесь, Таня.
— А вы знаете, мой муж очень-очень ревнивый…
— Я его понимаю: с такой красавицей-женой нельзя не быть ревнивым.
— Вообще-то я не даю ему поводов ревновать, но иногда… — она заливалась смехом и без умолку говорила. — Я вышла замуж, когда мне было девятнадцать… Я была глупая-глупая девчонка… Он был инженер и состоятельный человек, красивая обстановка… Он прекрасно танцевал и всех обыгрывал в карты — вот я и влюбилась… А когда мне было 21, мы уехали в Америку. Мне казалось это очень-очень романтичным — уехать в Америку… Я же говорю, что была молоденькая дурочка… А потом я стала тосковать по маме, по дому и всё время плакала… Вот, доктор, а мы уже пришли.
— Вы дойдёте одна?
— Естьдорман, он поможет… он мне обязательно поможет.
— Таня, вы счастливы, что живёте в Америке?
— Счастлива?.. — переспросила протяжно. — Да я иногда проклинаю тот день и час, когда прилетела сюда. А иногда — ничего. Когда муж издал книгу, нас приглашали на банкеты и приёмы. Было красиво, но и противно… Ах, это всё трудно рассказывать, хотя вы и доктор… — и опять пьяно рассмеялась.