— Не правда ли, он очень внимательный, мой доктор.
— Очень, — поддакивал я, возясь с повязкой.
— И такой умелый!
— Очень.
По моим наблюдениям над тысячами больных, их отношение к докторам бывает разных типов: спокойное и доверчивое, насторожённое и недоверчивое, восторженное и слишком доверчивое. Эта больная была и застенчивая, и чересчур доверчивая — глупая.
— Вы давно занимаетесь этим делом — повязками? — спрашивала она.
— Порядочно.
— Вы кто — помощник доктора?
— Я ортопедический техник.
— A-а, я понимаю… А вы не знаете, почему нельзя было всё правильно сделать с первого раза?
— Не знаю, это дело доктора, — я старался быть осторожным.
— A-а, я вижу… Скажите, мой доктор придёт помогать вам?
— Обязательно.
— Я надеюсь, на этот раз всё будет хорошо.
— Должно быть.
Артуро был занят другими больными, на минутку заскочил в кабинет, потрогал опухшую ногу, улыбнулся больной и наставительно сказал мне:
— Сделай укол, начинай местную анестезию и накладывай повязку, я сейчас вернусь.
Я приложил все старания, чтобы сделать хорошее обезболивание и сопоставить кости.
Это требует концентрации и физических усилий. Больная была терпеливая, только всё приговаривала:
— Ну где же мой доктор? Почему он не идёт помогать вам?
Артуро пришёл под конец, когда я уже сумел поставить стопу в правильное положение. Он надел резиновые перчатки и стал делать вид, что руководит мною, приговаривая:
— Так, ещё… сделаем вот так… надо поднажать… накладывай гипс, я буду держать.
Когда мы закончили, он вытер пот со лба: хоть доктор он был неважный, но актёр хороший. И наивная больная смотрела на него с обожанием:
— Спасибо вам, доктор, спасибо. Я так надеюсь на вас.
Её увезли в рентгеновский кабинет для контрольных снимков. Я пошёл за снимками — проверить результат своей работы. Если ничего не вышло, Артуро ещё больше обозлится на меня и будет распускать слухи, что я ничего не умею. Если вышло… Снимки показывали правильное сопоставление отломков — у меня отлегло от души, и я понёс показывать их резиденту. Туда пришёл и Аксельрод.
— Где ты пропадаешь, Владимир?
— Я ходил в рентген за снимками.
Аргуро вырвал их у меня из рук, быстро глянул и стал хвастливо показывать ему, не упоминая, конечно, моего участия.
— Что ж, неплохо, неплохо, ты молодец, — он повернулся ко мне. — Отнеси снимки обратно.
Всю радость творца у меня смыло с души. Выйдя в коридор, я у выхода увидел ту больную.
— Ах, да, — она улыбнулась, — я забыла сказать спасибо вам, вы тоже умелый техник.
Я видел Артуро десять лет спустя, в городе Тусоне, штат Аризона, где он довольно успешно работал ортопедом. Меня пригласили туда провести симпозиум с докторами. Артуро был на симпозиуме, но ко мне не подошёл. Может, боялся, что я пошлю его за кофе?..
Открытие новых истин
К моему счастью, сменилась бригада резидентов, которые приходили в наш госпиталь на полугодовой цикл. Неприятного мне низкорослого мексиканца Артуро сменил высокий и крупный американец Роберт (Боб) Смолл — энергичный, весёлый и деловой парень. Это был классический тип американца, который одинаково хорош и в ковбойском наряде, и в форме бейсболиста, и в халате врача. Боб был во всём противоположность его предшественнику — всё делал чётко и толково, ни перед кем не заискивал, работал с весёлым задором. Я с удовольствием наблюдал, как он зачастую сам себе тихо подпевал и даже незаметно пританцовывал. Работать с ним было весело, я даже жалел, что не знал тех песен и был староват для приплясывания. Сравнивая его с мексиканцем, я снова удивлялся: зачем Америке нужно так много докторов-иностранцев? Но сам тоже иностранец, я старался брать его за образец для моего ближайшего будущего, если стану резидентом.
Между нами быстро установились дружеские отношения, Боб называл меня «доктор Владимир», поручал мне делать многое, чего не разрешали другие, и всегда находил нужным похвалить:
— Прекрасная работа (nice job), доктор Владимир. Ты — замечательный человек.
И нередко он спрашивал моего совета:
— А что бы ты сделал этому больному, доктор Владимир?
Прадед Боба был еврей-иммигрант из Восточной Европы, но правнук уже утерял все корни и только иногда, на ходу, с интересом расспрашивал меня:
— Почему люди эмигрируют из России?
— Плохо там живётся, вот почему.
— Почему — плохо?
— Знаешь, всю жизнь все люди стоят там в очередях за всем на свете.
— Почему?
— Недостаток товаров и продуктов.
— Почему недостаток?
— Плохая экономика.
— Но Россия такая богатая страна. Почему же плохая экономика?
— Неправильные устои общества — плохая политическая система коммунизма.
— Почему?
Он столько спрашивал «почему», что я вынужден был говорить:
— Ах, Боб, не спрашивай меня почему, просто поверь мне.
После этого мы оба смеялись. Действительно, как американцу коротко объяснить жизнь в коммунистическом обществе?
Боб пытался уговаривать Фрэн не блокировать меня в операционной, но та сердито отвечала одно: у него нет права. Чтобы его получить, необходимо было сдать экзамен по английскому языку и иметь сертификат Экзаменационной комисси для иностранных докторов (ECFMG). Уже дважды я пытался сдавать английский, но недобирал нескольких баллов. Для докторов требовался более высокий балл, чем для других: доктор должен уметь разговаривать со своими больными и делать подробные записи в историях болезни. Я занимался грамматикой английского по утрам, вставая в 5 часов, а на работе постоянно напряжённо вслушивался в речь докторов, сестёр и больных, учась у всех пониманию и правильному произношению. Сверх обычной рабочей нагрузки непривычный язык — всегда дополнительная тяжесть. Я уставал, но по вечерам, для практики, с наушниками слушал разговорные передачи радио (talk shows) и читал газету «The New York Times». Мы уже не подбирали, а покупали её регулярно, и я буквально зачитывался ею, даже делал вырезки некоторых статей по истории, науке и искусству. Не думаю, что есть на свете газета лучше, чем «Нью-Йорк тайме». По-моему, если всю жизнь читать только её и ничего другого, можно стать высокообразованным и широкоинформированным человеком. Я читаю эту газету ежедневно уже более 20 лет и продолжаю делать вырезки.
И тогда же я купил первую американскую книгу: «Америка» Элистара Кука (Alistair Cooke). Я смотрел по TV некоторые из его передач об Америке, это было первое, что я смог полностью понять. Интеллектуальная глубина его передач поразила меня, и я решил, что его книга должна положить основание моей американской библиотеке.
Слушая, читая, смотря, я всё больше познавал мою новую страну, каждый день пополнял свои знания о ней. По-настоящему узнать и понять страну и её общество можно только вовлекаясь в её жизнь — работая вместе с её людьми. Живя в иммигрантском отшельничестве, я совсем не знал Америку и американцев. Теперь я уже полгода работал бок о бок с американцами и только-только, по каплям, начинал узнавать страну и людей. Надо было видеть их каждый день с утра до ночи, делать с ними одно общее дело, что называется, тереться о них локтями, участвовать в их разговорах, чтобы понимать стандарты жизни американского общества. Особенно непросто это пришельцу из Советской России, где всё наоборот. Для русского иммигранта 1970-х годов оказаться в Америке среди американцев было то же самое, что глубоководному обитателю оказаться на вершине горы: после сплющивающего давления глубин коммунизма голова кружилась.
Во время одной из операций, стоя позади хирургов, я подсчитал, что девять человек в операционной представляли три расы — белую, чёрную и жёлтую и девять разных национальностей: грек, швед, итальянец, индиец, панамец, еврей, вьетнамец, русский — и только один урождённый американец; шесть религий — два католика, два протестанта, два иудаиста, один ортодоксальный христианин, один индус и один буддист; восемь из нас были иммигранты первого поколения. Все мы приехали из стран с разными культурными устоями, с разным социальным устройством, с низким уровнем экономики. И все мы говорили по-английски неправильно, каждый со своим ужасным акцентом. Но вот — все мы были здесь, работали вместе, чувствовали себя своими среди американцев, и все устроили или устраивали свои жизни в Америке лучше, чем в своих странах (пока что кроме меня, оставившего позади высокое положение, но это было исключением).
Я с удивлением и восторгом наблюдал, как слаженно работал пёстрый коллектив госпиталя. Если и бывали осложнения и возникали трения, то никаких срывов в работе это не вызывало. И никто никогда ни на кого не повышал голоса. Каждый делал своё дело, и вся наша машина двигалась вперёд без остановок и толчков. Было поразительно, как все мы быстро адаптировались в совершенно новых условиях. Как это могло происходить? Я знаю только один ответ: потому что американский образец устройства общества, экономики и рабочего порядка подходил всем нам. Мы перенимали у американцев основы и выполняли их, каждый в меру своих возможностей.
Я открывал для себя новую истину: если общество стоит на устойчивых экономических основах и на демократических принципах, оно закономерно движется по своему пути, вовлекая в это движение всех, кто в него влился.
Молодой доктор Боб Смолл наверняка даже не подозревал, что, наблюдая как великолепно он делал своё дело, напевая и приплясывая от избытка энергии и оптимизма, я строил для себя глубокие общие выводы.
Теперь, по прошествии многих лет тяжёлого опыта познавания, я даже думаю, что всё, через что мне пришлось проходить, было необходимо для моего опыта в Америке. И я вспоминаю это с удовольствием. Если бы я не прошел через это, я бы и не смог достичь того, чего достиг. Как говорил греческий философ Платон: «Мы находим удовольствие, всиоминая наше тяжёлое прошлое».