вери рая, то через две уже секунды воскликнул: вот за эти две секунды «не только квадриллион, но и квадриллион квадриллионов пройти можно, да еще возвысив в квадриллионную степень!»… Вспомнив этот анекдот на суде, Иван и произнес в заключение: «А я за две секунды радости отдал бы квадриллион квадриллионов». Непросто Ивану будет выбраться из своего «умственного ада», неизвестно даже, сумеет ли он это сделать. Но он поверил в бессмертие и возможность пережить «две секунды» райского блаженства.
И удивительное дело! Победив Черта, Иван получает в награду сердце любимой женщины. То, чего он не мог добиться многоумными разговорами и «евклидовыми» доказательствами, пришло к нему в одно мгновение. Катерина Ивановна сделала свой выбор, и был он не в пользу Дмитрия. Иван-могила обрел свою любовь и… бессмертие. Ужасная сказка, не правда ли?
Глава 14Леонид Андреев как адвокат дьявола
В возрасте семнадцати лет Леонид Андреев (1871–1919) написал в дневнике, что «своими писаниями разрушит и мораль и установившиеся человеческие отношения, разрушит любовь и религию и закончит свою жизнь всеразрушением». Слово не разошлось с делом, и из-под его пера одно за другим выходили произведения, шокировавшие публику. Правда, следствием столь решительной и бескомпромиссной программы действий стали три покушения на самоубийство и периоды «самого черного» запоя, преследовавшие писателя на протяжении жизни. Так жизнь демонстрировала известную истину, что всякий разрушитель в своем отрицании традиции рано или поздно добирается до самоедства и самосокрушения.
Нельзя, однако, сказать, что Андреев выступал заложником идеи разрушения. Его можно назвать еретиком, но никак не революционером. Он пытался усложнить и разноообразить нравственную картину восприятия мира, но ни в коей степени не вывернуть его наизнанку, как это сделали, к примеру, те же большевики. В 1915 году Андреев так характеризовал свою художественную позицию: «И моя вся суть в том, что я не принимаю мира, каким мне дали его наставники и учители, а беспокойнейшим образом ставлю ему вопросы, расковыриваю, раскапываю, перевертываю, перелицовываю, заглядываю ему не только с указанных мест, но и с… И ликом мира я восторгаюсь, а от… его отворачиваюсь — вот и вся моя нехитрая механика». Это признание напоминает нам мысли известного литературного героя, о котором мы уже говорили чуть выше, — Ивана Карамазова. Напомним его жизненые «тезисы»:
— Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что любишь, дорог иной подвиг человеческий, в который давно уже, может быть, перестал и верить, а все-таки по старой памяти перестал его чтить сердцем;
— Я не бога не принимаю, пойми ты это, я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять;
— Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму;
— Слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить. Не бога я не принимаю, я только билет ему почтительнейше возвращаю;
— Бунт? Я бы не хотел от тебя такого слова. Можно ли жить бунтом, а я хочу жить.
В сочинениях Андреева те же карамазовские надрывы, блуждание человеческой души во мраке в поисках другого света. Его произведения выдержаны в мрачных тонах, пропитаны какой-то тяжестью, вдавливающей в землю. Редкое из них не оставляет тягостного чувства. Кажется, что писатель намеренно погрузился в изучение самой нелицеприятной стороны жизни, темных ее глубин. Андреев настойчиво влечет своих читателей в заповедные области низких истин. В шеститомнике его произведений, вышедшем в 1990 году в издательстве «Художественная литература», приведено множество фотографий писателя из самых разных периодов жизни. Но ни на одной из них он не улыбается. Как-то совсем не верится словам Горького, что взгляд Андреева «светился той улыбкой, которая так хорошо сияла в его рассказах и фельетонах», а сам писатель был «здоровый, неземно веселый человек, способный жить, посмеиваясь над невзгодами бытия». Не верится, потому что нет в произведениях Андреева смеха и веселья, даже неземного. Может быть, Алексей Максимович просто пытался поддержать друга? Ведь нет, наверное, во всей русской литературе более печального писателя. И нет во всей русской литературе более беспросветных произведений, разве что платоновские «котлованы». В этом смысле Андреев действительно нарушил классические каноны. Возможно, поэтому его весьма низко ставил Розанов. Но и великие, случалось, ошибались…
Мощь андреевских прозрений и роковых предчувствий, как нам представляется, не оценена еще в должной степени. Он выступил продолжателем традиций Достоевского. Федор Михайлович описал, как люди подходят к предельной черте, как встречают на границе небытия двойников и бесенят. Но все они попадали затем либо в руки врачей (Голядкин, Иван Карамазов), либо в петлю (Ставрогин, Смердяков). Эту «ограниченность» художественного анализа бесочеловеков у Достоевского подметил Бердяев. В статье «Ставрогин» он писал: «Зло есть зло, оно должно быть побеждено, должно сгореть. И зло должно быть изжито и испытано, через зло что-то откроется, оно — тоже путь. Сама гибель Ставрогина, как и всякая гибель, — не окончательная и не вечная гибель, это лишь путь. Проблема творчества человека не разрешилась и не могла разрешиться в старом сознании, из которого не вышел еще Ставрогин. Где нет исхода для творчества, там началось беснование и разврат».
После прочтения «Двойника», «Бесов» и «Братьев Карамазовых» естественно задаться вопросом, а не может ли Человек, оставаясь в здравом уме, жить с Дьяволом в душе? То есть Дьявол, конечно же, пусть будет символом, средоточием всего пакостного и душащего Человека изнутри, но таким же реальным, как хлеб насущный. Что, например, сталось бы с Иваном Карамазовым, если бы он так и жил в Москве и никогда не приезжал проведать батюшку? Жизнь и произведения Леонида Андреева, кажется, дают ответ на этот вопрос.
Двадцатый век дал всем отчетливо понять, что Дьявол, Антихрист или Черт знает, как его зовут, — герой нашего времени. Он вышел на первые роли в экономике, политике, искусстве. Самые смелые и сильные духом перестали бросать в него чернильницы и стаканы из-под чая, а попытались заглянуть ему в «душу», восстановить диалог, прерванный христианством много веков назад. Один из них — Леонид Николаевич Андреев. Позже его путем пойдут Михаил Булгаков и Леонид Леонов. Но Андреев был в числе первых. Он не побоялся стать адвокатом Дьявола. Так появились повесть «Иуда Искариот» (1907) и роман «Дневник Сатаны» (1919). Уже названия их говорят сами за себя. Чтобы писать на такие темы, требовалось мужество. И немалое…
Иуда Искариот — один из 12 апостолов, предавший своего Учителя. Свое прозвище он получил от г. Кариота, из которого был родом. Он был единственным иудеем среди апостолов, которые все были галилеяне. В обществе апостолов Иуда заведовал их кассой, из которой скоро начал похищать деньги. Затем, обманувшись в надежде, что Иисус Христос явится основателем великого земного царства, он предал своего Учителя за 30 сребреников, но потом повесился. Вот коротко вся информация об Иуде, которую дают Евангелия.
В представлении человечества Иуда стал символом самого черного предательства. В «Божественной комедии» Иуда, вместе с другими знаменитыми предателями, находится в самом ужасном месте ада — в одной из трех пастей Люцифера. Ярко и «одноцветно» охарактеризовал Иуду и Александр Сергеевич Пушкин:
Как с древа сорвался предатель ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны гладной…
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Приняли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И Сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа.
Казалось бы, все предельно понятно и все акценты расставлены. Что же подвигло Леонида Андреева обратиться к образу проклятого всем христианским миром апостола? И какие мысли он хотел вдохнуть в своих читателей?
Сам автор о замысле своего сочинения писал так: «Нечто по психологии, этике и практике предательства», «Совершенно свободная фантазия на тему о предательстве, добре и зле, Христе и проч.». Но отговорки такого рода обычно только подстегивают любопытство, раззадоривают и подталкивают исследователей к поиску истинных причин возникновения скандального по тем временам сочинения.
Наверное, мы не ошибемся, если круг своих поисков вынесем за рамки религиозных споров и христианских новаций. Это было не свойственно Леониду Андрееву. Лев Толстой, например, написал свой вариант Евангелия, но так ведь он-то как раз и отзывался об «Иуде Искариоте»: «Ужасно гадко, фальшь и отсутствие таланта. Главное, зачем?» Толстой не увидел в повести никакой религиозной подоплеки, новых акцентов в понимании христианства. Она написана в форме притчи-иносказания с морально-нравственными «приправами». Использовать ее для конкретной пропаганды или наставления в жизни — дело бесполезное. Она заставляет задуматься, но никуда не зовет и не предлагает готовых формул поведения. Вот что возмущало Толстого. Идти же вслед за Достоевским и постигнуть тайну живучестви Зла и его участия в жизнестроительстве ему явно претило.
Андреев рассказывает свою версию предательства Иуды. Согласно ей, Иуда устраивает своего рода эксперимент с целью проверить, действительно ли любят Христа Его ученики и народ, воспринявший Его идеи. Он хочет посмотреть, заступятся ли они за своего Учителя, когда Того придут арестовывать, а затем поведут на казнь. Сможет ли кто-нибудь из них пожертвовать своей жизнью ради Спасителя? Сам Иуда готов к такой жертве. На горе, высоко над Иерусалимом, он нашел одинокое полузасохшее дерево, ветви которого нависали над крутым обрывом. Оно должно было послужить виселицей для печально знаменитого апостола. Своим самоубийством Иуда хотел продемонстрировать, что он — единственный, кто действительно любил Христа, кто не мыслил жизни без него в этом мире и кто будет первым возле него в загробном далеке.