– Новорожденные, что ли?
– Не новорожденные, а вновь рожденные, – гордо и многозначительно сказал Сережа. – Приходят такие челы в лохмотьях и в обмотках на ногах. «Хозяин, – говорят, – дай работу! Что скажешь, то и будем делать». Я и взял их работать. Ребята исполнительные. Скомандуешь им: «Рыть, хлопцы, отсюда и до полудня!», они и роются в земле, что твой трактор… Землю, кроты, просеяли на глубину штыка и английский газон посадили. Следить за ними, конечно, надо, но работать, черти, умеют. Денег им я не даю. Мы так наперед уговорились: все заработки отсылаются на Украину, там у них семьи живут… Я же их кормлю и за постой плачу. Правда, они и тут сэкономили: поселились у Штапикова.
Славка Штапиков являл собой персонаж, достойный итальянского послевоенного кинореализма. Мать Штапикова была фронтовой вдовой и фигурой в поселке уважаемой. Она работала почтальоншей и без устали разносила по дачному лабиринту не только письма и газеты, но и денежные переводы. В советское время, получив пенсию или инвалидное пособие, пенсионер или ветеран войны от щедрот душевных оставлял письмоносице то полтинничек, а то и рублик. Курочка по зернышку клюет. Почтальонша Штапикова аккуратно прятала накопления в многократно штопанный чулок, а потом вкладывала их, деловито, как белочка, в свое хозяйство. Было оно довольно крепким: теплый дом с подведенным к нему магистральным газом, курочки, сад с яблонями, подножный корм – редиска, морковка… Но ничто не вечно под Луной, тем паче – под подмосковной. Однажды осенью добродетельная вдова попала под ливень, вернулась с работы промокшей до нитки и простывшей, а к Старому Новому году умерла, бедолага, от воспаления легких.
Славка и при жизни матери баловался зеленым змием, а тут вообще пошел винтом. Привел в дом Вальку-тотошницу которую трезвой никто в Загрязнянке никогда не видел. Молва рассказывала, что она была в прежней жизни московской гранд-дамой, но однажды попала на ипподром, что на Беговой, и хронически заболела тотализатором. Ах, серые, каурые, гнедые!.. Валентина профукала на неумелых ставках все, вплоть до стелек в ботинках. Потеряла столичную квартиру, прежнюю семью и нашла последнее пристанище у Штапикова. Собутыльника, с которым – пьяней вина! – познакомилась у пристанционного кафе, символично прозванного загрязнянцами «Разлукой».
Неженское это дело – любить: потому что нелегкое. В редкие минуты просветления Валька-тотошница оправдывала свое перманентное хмельное состояние трудной любовью к Штапикову. Он же мадам Тото к каждому сучку в Загрязнянке ревновал, но при этом отличался нравом тихим и незлобивым. Славка был из разряда тех мужей, которые борются с любовниками жен путем отпиливания ножек у кроватей. У них с Валькой не было разделения на «инь» и «ян», оба они были пьянь. К тому же Славка отличался исключительной ленью. Если бы он знал что-нибудь о буддизме и переселении душ, он бы наверняка возжелал стать в новой жизни змеей: она, как известно, даже ходит лежа.
Прогуляв скромные материны накопления и нехитрую мебель, передушив и общипав всех кур, Штапиков с мучающейся неутолимой жаждой мадам Тото вплотную столкнулись с классической проблемой: денег нет, а выпить хочется! И тогда Славку посетила эпохальная и конгениальная идея, вряд ли ранее приходившая кому-либо в голову по обе стороны Атлантики. Тем более – обитателям страны, где двенадцать месяцев зима, а остальное – лето. Одно дело – такой в прямом смысле слова бизнес без крыши в тропиках, совсем другое – в России… Ибо Штапиков задумал продать… крышу собственного дома! Правда, не будем максималистами, не всю, где-то и продолжать жить надо. За бутылкой теплой «Стрелецкой», романтично прозванной в народе «Мужик с тяпкой», алконавты остановились на паллиативном варианте: загнать только половину крыши. Благо почтальонша с ее беличьим темпераментом при советском «царе Тимохе» все делала на славу дом был покрыт прекрасной оцинкованной жестью. Стараниями Штапикова и его подруги половина ее и была благополучно вырвана вместе с гвоздями, а потом затолкана нескрупулезному застройщику.
Не прошло и двух недель, как от «крышкиных» денег осталась лишь пустая тара. Перед Штапиковым вновь встала во весь сорокаградусный масштаб привычная дилемма: пить или не пить? И тут уже спасительная мысль пришла в задурманенную скачками и паленым спиртом голову Вальки-тотошницы: дом надо начать сдавать! Причем только ту половину, где вместо крыши небо. Кому? Не все в нашем многострадальном Отечестве безнадежно! Оказалось, в желающих разбить бивак по-загрязнянски дефицита не было. Благо в державе двух Шевченок – кобзаря и футболиста – отважные романтики и предприимчивые герои еще не перевелись.
…Когда мы с Серегой подошли к логову Штапикова, оно представляло собой весьма затейливый терем-теремок. Та часть дома, над которой сохранилась крыша, больше походила на заброшенный пункт приема стеклотары. Вся несложная биография сына почтальонши, любившего «огненную воду» не меньше, чем аборигены Огненной земли, читалась в штабелях пустых бутылок, расставаться с которыми Славка не решался, а сдать в пункт стеклотары не мог – дотащить посуду без гужевого транспорта сил не было… Другая же половина, без крыши, вовсе не зияла болью и безнадежностью, как яма в старушечьем рту после выпавшего зуба. Наоборот! Украинские гастарбайтеры, активно используемые на загрязнянских стройках, превратили штапиковскую половину дома то ли в дикий пляж под Одессой, то ли в ооновский лагерь африканских беженцев.
Отдав на откуп малороссийским постояльцам свою исконную территорию, Славка закрыл пьяные глаза на их модус вивенди. А дела творились в четырех стенах с набухшим от влаги потолком преживописные. Половина без крыши весело пестрела зонтами и тентами, под каждым из которых обретался со всем его скарбом заезжий пролетарий. На веревочках сушились трусы, рушники и портянки. На месте некогда аккуратных грядок почтальонши чернело костровище, вокруг которого восседали на чурбаках и перевернутых ведрах представители наемной силы из Ближнего Зарубежья. Только что повечеряв, как бурлаки на Волге, ложками из общего котла, они готовились беспечно отойти ко сну и отдали себя в полное распоряжение злобных загрязнянских комаров.
Если бы не ухо параболической антенны на соседней даче, картинка была бы совершенно идиллической, в стиле полотен передвижников. В нее, правда, не укладывались первобытные шалашики, сложенные работягами на улице – вдоль фундамента почтальоншиного дома. Эти строения, видимо, позаимствованные совками у разложившихся под воздействием западной цивилизации племен пустыни Калахари, представляли собой куски шифера и пластика, прислоненные под углом к стене. Под такими навесами были устроены лежанки из куч тряпья и старых матрасов. Как мне потом объяснили, места под бушменские шалашики Штапиков, оказавшийся прирожденным менеджером новорусского типа, тоже сдавал. Читать худо-бедно книжки он так и не научился, зато к печатной продукции относился с неподдельной любовью, особенно – к денежным знакам.
Трудившиеся у Сереги исполнительные Вовка и Колька на правах ветеранов загрязнянской перестройки жили у Штапикова в привилегированных условиях: непосредственно в доме, естественно, без крыши над головой, зато на деревянном полу. (Между нами говоря, Славка подумывал и его выломать, но ему вовремя объяснили, что покупателя на сопревшие старые доски он не найдет). Хлопцев такой образ жизни вполне устраивал. Жили они, конечно, грязно, но при этом сохраняли, как могли, душевную чистоту. С росистой зорькой парубки отправлялись на стройку, где Серегина дача росла, как опара из бадьи, а вечером возвращались в штапиковские спальни под холодными подмосковными звездами. За честную работу Сережа – добрая душа! – порой позволял бойцам дачного фронта принимать у него душ в вынесенной во двор кабинке-купальне с бочкой дождевой воды и устраивать в шайке легкую постирушку… Все бы так и шло – по живому сердцу и в добрую охотку – благо погоды стояли на редкость теплые и не дождливые, если бы не непредсказуемый нрав мадам Тото.
Штапиковская дама сердца пропала.
Эта сенсация облетела всю Загрязнянку со скоростью гонконгского гриппа и даже затмила новость о том, что Мытищинский районный суд в знак протеста против инсинуаций алчных американских акционеров «ЮКОСа» запретил продажу акций «Майкрософта» на нью-йоркской фондовой бирже. Если раньше Валька каждый Божий день канючила у прохожих между рынком и гастрономом рубли и червонцы, теперь у станционной платформы даже образовался временный вакуум.
Слухи о ее исчезновении блуждали самые разноречивые.
Одни загрязнянцы, наиболее оптимистично настроенные, предполагали, что, задумав начать новую жизнь, тотошница тайком от непросыхающего и категорически ревнивого Штапикова сдала часть заветной стеклотары в пункт приема пустой посуды и на деньги от этой классической коммерческой операции смотала в Москву. В столице же явилась королевой в изгнании на ипподром и враз выиграла на бегах целое состояние. А какой – скажите на милость! – шланг лакированный бешеными деньгами будет делиться? Баба она практичная: не раз утверждала, что любовь мужики придумали, чтобы женскому полу денег не платить.
Славка, правда, тоже был тот еще фрукт! Отстроил отношения с Валькой по жлобской вертикали: никогда не тратил деньги на вещи, которые дома можно иметь даром. Да и вообще: он ей столько раз изменял, а она ему столько раз была верна!.. Короче говоря, устала Валька от этого замудохонца. Вот прогуляет она шальные бабки и опять придет к Штапикову. Она же от него как-то раз уже уходила, но вернулась. Не могла видеть, как он без нее живет в свое холостяцкое удовольствие. Тем более что мужчина он – о-го-го! Как вечный бухала, Славка не нуждался в загаре: имел лицо уверенного кирпичного цвета, то есть выглядел почти по-ковбойски. И вообще, женщины для мужиков – как мобильный телефон: едва кончаются деньги, они перестают разговаривать…
Другие, романтически расположенные, склонялись к версии в стиле десятирублевых женских романов и жестоких индийских фильмов. А что если на буйно крашенные хной лохмы Валентины запал рослый и че