– Нет, не об этом речь, – оборвал его Серега. – Здесь дела пошли серьезные…
– А-а-а, понял. Ведете, сэр, партизанскую войну… – Королев кивнул в сторону соседского дачного участка. – Не перепутать ли вам, муздчина, йодистый кальций с цианистым калием?
– Тут не до шуток, Жора. Надо по-настоящему действовать! – принципиально не понял подначки друга Сережа. – Причем действовать надо и мыслить стратегически. Не зря французы говорят: «Из-под лежачего камня не бьет шампанское».
И они удалились в дом на секретное совещание.
Сплав ретирады, или Сенсации ривьеры Позорный берег
«Длина минуты зависит от того, с какой стороны туалетной двери вы находитесь».
Я не обиделся на то, что друзья не стали меня посвящать в нечто по-загрязнянски сокровенное. К тому же я был готов поспорить на ящик «Бочкарева» или «Солодова», что Серега с Сенсэем говорили сейчас не о чем другом, как о загрязнянской ривьере.
Если не считать вырубаемой тайком местными властями реликтовой березовой рощи, обреченной на застройку дорогими коттеджами. Речка, протекающая по краю поселка – его главная достопримечательность. В прошлом полноводная и бурная, – по ней, как утверждают загрязнянские старожилы, к Волге пароходы ходили! – она после возведения околомосковских плотин и водохранилищ настолько затянулась ряской и обмельчала, что в ней стало – как уточняют загрязнянцы – «и воробью по яйца». Последний, смертельный удар региональному природному гидробалансу нанесло создание рыбохозяйства.
Кто-то очень влиятельный в Москве захотел иметь свой личный садок для карпов, вот и оттянули часть вод от Речки в огромный пруд размером в четыре стадиона «Лужники». Все – как учили: насыпали дамбу, наняли охрану, спустили катера… Впрочем, та же самая трагическая участь с определенными модуляциями постигает сегодня и все остальные подмосковные Вори, Мочи и Пахры. Тем не менее жители Загрязнянки свою Речку искренне любят. Правда, как выяснилось за последние годы, – не только они.
Предприимчивые джигиты из Гянджи и Баку появились на загрязнянских берегах уверенно и массированно. Из трейлеров выгрузили балки, тенты, навесы, столы, и в один миг у только что пустынных камышей выросли два шатра с типично кавказскими, изобретательными названиями: «Балтика-1» и «Балтика-2». В них азербайджанцы подавали бочковое пиво, шашлыки на подозрительных ребрышках, жесткую, как подметка, воблу и орешки со вкусом нафталина.
Чтобы придать этому восточному капернауму христианскую видимость, бизнесмены из Шемахи не поленились повесить на шестах растяжку. На ней было изображено агрессивно-пунцовыми буквами: «Не человек для субботы, а суббота для человека». И для вящей убедительности подписано: «Евангелие».
Неизбывный в творческих исканиях загрязнянский народ и тут подсуетился. В первую же ночь появления плаката кто-то сведущий в тонкостях Святого писания не поленился нашкрябать у нижнего края полотна танцующим, корявым почерком: «И вся неделя – тоже!»
Прямо у Речки можно было разжиться и паленой водкой. Чтобы оправдать этот гастрономический разгул на пленэре, местные власти повесили на усеянном выбоинами съезде к камышам огромное табло: «Зона отдыха Загрязнянская ривьера».
Местной публике это название понравилось, чего не скажешь о подступах к речке. Чтобы попасть в очаг цивилизации, созданный апшеронскими детьми солнца, любителям купания требовалось пройти вдоль такого количества свалок, что складывалось впечатление, будто весь поселок неумолимо погружается в море отходов, как мифическая Атлантида в разгулявшийся океан. Вдоль построенной обосновавшимся в Загрязнянке великим спортсменом (в прошлом олимпийским чемпионом, а ныне депутатом-единороссом) бетонки, ведущей к Речке, через каждые десять метров стояли черные полиэтиленовые мешки с каким-то вонючим компостом. Сизари из маломощных поселковых служб, кряхтя и переругиваясь, иногда собирали их, лениво устраивали рейды по поддержанию чистоты, но наутро злокозненные мешки с коварным упорством таинственным образом вырастали вновь. При этом еще более многочисленные и смердящие – они расползались, как раковая опухоль…
Когда же бетонная дорога кончалась, становилось еще интереснее. Тропку, бегущую вдоль обрыва, украшало объемистое объявление: «Бросать вниз!»
Оно означало, что прибрежные обитатели успешно разработали новый способ борьбы с мусором. Они больше не кидали его на дорогу с призрачной надеждой, что поселковые службы всю эту гадость рано или поздно подберут и увезут куда подальше, а с размаху, ухнув по-молодецки, спускали отходы вниз – к Речке. С глаз долой! Более того: предлагали поступать так всем. Скрюченная, паралитическая поросль осин и березок с трудом пробивалась сквозь плотный каркас из разнородного мусора. Ветры, спорадически налетавшие с карпового полигона, жонглировали над болотцем с музыкальными лягвами обрывками газет и тряпья. В кучах объедков рылись безродные полканы, вовсе не осознававшие, что являются носителями высшей совковой мудрости: они питались отбросами и при этом чувствовали себя счастливыми. Едко пахло гнилью, плесенью и характерным, выедающим глаза, помоечным дымом, каковой в городах бывает только у подожженных пьяными дебилами урн…
Ривьера Позорный берег на свой манер готовилась конкурировать с Флоридой, Коста-Дорада и Кот д'Азюр, пренебрежительно прозванным патриотически настроенными загрязнянцами Лазуркой.
Когда Сережа рассказал мне об этом самобытном коллективном экологическом порыве загрязнянцев, я сперва не поверил. Но когда мне показали многокилометровые склоны, заваленные заржавленными холодильниками и древними компьютерами, жестяными банками и битой посудой, арбузными корками и даже целыми автомобильными остовами, я понял, что опыту жителей Загрязнянки скоро будут обучаться на всех континентах. И впрямь: дешево и сердито! Не надо строить дорогостоящих комбинатов по утилизации отходов, не надо придумывать пластиковые пакеты, саморазлагающиеся от солнечных лучей, не надо содержать многочисленные коммунальные службы. Загрязнянцы смотрят на жизнь без комплексов и ложных принципов: да, мир загажен, он нечистый, а мы-то с вами – самые чистые, что ли?! Тем более что, как ни крути, а на наш с вами век зелени и воздуха на этой планете еще хватит. Точнее – должно хватить. Может быть… Все-таки…
Мимо моющихся в Речке автомобилей и собак, мимо пропитанных едким мылом паласов и ковровых дорожек, разложенных тут же, на берегу, мимо тщательно выполаскиваемых пылесосных мешков, мимо оставшегося с незапамятных времен реликтового плаката: «Лов рыбы запрещен всеми видами орудий лова, кроме удочек и мероприятий» мы шли с Серегой вдоль черных шрамов от кострищ туда, где кончается мусорный прибой – к пляжу.
Чтобы обозначить зону отдыха, власти разрешили джигитам вбить в поросшую осокой вечно влажную землю несколько колышков с красными флажками. Загрязнянские обитатели в прошлом поголовно читающие, а теперь поголовно пишущие, поспешили использовать эти колышки в их неожиданно гуманитарном назначении. На одном из столбиков белело трогательно привязанное шпагатом, написанное от руки объявление: «Потерялась собака. Педуль королевский».
Внизу местный остряк нацарапал красной шариковой ручкой хохму на актуальную тему в зоологическом стиле: «Меняю комнатную собачку на трехкомнатную».
Да еще в зарослях монструозных борщевиков, стоящих на слоновьих ногах, воздвигли дощатый туалет, декорированный украинским трезубцем на двери. Эта столь неподходящая месту и обстоятельствам «незалежная» символика заинтриговала меня. Но Сережа резонно предположил, что кавказские «балтийцы» прописали таким образом букву W из известной вульгарно латинской аббревиатуры WC, а до написания буквы С руки у них вообще не дошли. Что там усложнять жизнь! Если очень захочется в одно место, ты его и с закрытыми глазами, без букв найдешь.
Как раз вокруг этого дачного туалета и разработал Серега свою почти стратегическую операцию под кодовым названием «Мадам-амфибия».
…Фима Яковлевна Вагина была женщиной больной и при этом любвеобильной. Неудивительно, что она часто путала оргазм с приступом астмы. Впрочем, все это – как она считала – осталось в прежней жизни. Тогда она достаточно дарила мужчинам свою невинность. Теперь ее уделом сделались лишь воспоминания. И правда: курить вредно, пить одной неинтересно, а здоровой помирать противно. К тому же Фима Яковлевна была дуалистична, как все российские женщины: любила свою изящную фигурку и ненавидела слой жира, который ее покрывал. Но воспринимала эту двойственность по-философски, то есть – вполне смирилась с действительностью. Бюстгальтера с недавних пор не носила, заметила, что так быстрее разглаживаются морщины у нее на лице.
Тем более что нет ничего бесчеловечнее, чем занятие марафонским бегом или аэробикой после пятидесяти. Учитывая это и будучи обладательницей диплома медика, Фима Яковлевна решила изнурять свой еще сильный организм медленно – прогуливаясь перед сном грядущим. Когда свежеиспеченная пенсионерка в ходе традиционного вечернего моциона вдоль Речки решила по недавно сложившейся привычке заглянуть в ретираду, поставленную в стороне от пляжа, она не предчувствовала приближения опасности. Где-то вдалеке упоенно плескались в мутной воде бездумные и шумные, как шкидовские беспризорники, поселяне. В жирной траве ворковала любовная пара, по только ей известным причинам избегающая чужих глаз. Из кустов – поближе к помойке – слышались невразумительные голоса пьющих и поющих в терновнике. Изредка ветер доносил синкопы жизнерадостной до потери пульса турецкой музыки, без устали прокручиваемой апшеронскими рестораторами. Кажется, исполняли знаменитый пляжный шлягер «Сыграй, гормон любимый!»… Всюду жизнь!
Фима Яковлевна доела последний чипс с привкусом дихлофоса, выбросила в осоку пустой пластиковый пакетик с наледью оставшейся соли и расположилась поудобнее у овального отверстия, прорезанного в свежих, еще пахнущих лесоповалом досках. Едва она успела прочесть канканно-игривую надпись, недавно сделанную на стене туалета кем-то из праздно шатающихся: «Без женщин жить нельзя на свете, нет! Кто лучше женщин сделает минет?», как ощутила, что вокруг резко стало темно. Разом, словно в пропасть провалилось!