Невероятно, но факт: в глазах матерого егеря нарисовался ужас. Тульская область велика, но отступать Петровичу видно, было некуда.
Происходило же, судя по всему, нечто непредвиденное: из здоровенных машин-вездеходов высыпало горохом мужиков тридцать с карабинами наперевес. Возглавляли их могучий, поджарый старик с явно искусственным, плохо сделанным стеклянным глазом и толстая краснолицая женщина, плотно запакованная в новенькую форму спецназа. Решительно пожав нам всем руки, «стеклянный» дед и спецназовка по праву старых знакомых троекратно расцеловались с Петровичем и властно отвели его в сторону.
– Понял, нет? – вполголоса сказал мне Толян. – Это же конкурирующая фирма!
И правда: параллельно с нашим столиком стремительно накрывалась целая «поляна». Новоприбывшие достали из машин благоухающее мясо на ребрышках, соленья-коренья, копчености и паштеты… Волшебно выросли бочечки молдавского вина и ящик водки. Чувствовалось, что компания эта была давно спетая и крепко спитая. Тосты с пулеметной скоростью следовали один за другим. Судя по количеству выпитого, охота у этих ребят обещала быть весьма плодотворной.
– Не боись, Лексеич! – заискивающе обратился к Толяну егерь, по-дворняжьи, снизу вверх, заглядывая братану в глаза. – Зверья в лесу на всех хватит. Без проблем: я вас с этими городскими расставлю подальше друг от друга.
Он едва заметно кивнул на «конкурирующую фирму» и развел руками: дескать, обстоятельства сильнее нас. Нам не оставалось ничего иного, как смириться с реалиями и строго выполнять указания.
После переезда речки мы оставили Слона на меже у начала поля и заняли стратегическую позицию рядом с купой тощих березок.
– На этот раз ты свой «манлихер» продуешь! – многозначительно пообещал Петрович Толяну. – Без вариантов! Тут кабаны косяком реально снуют…
– Ну-ну… – скептически процедил Толян, почти потерявший доверие к велеречивому Петровичу. А я заученно опустился на корточки и приготовился скучать. Мне до остроты стало ясно, какие эмоции испытывает российский солдат в карауле: и спать до смерти хочется, и родину искренне жалко.
Вдруг вдалеке загоготали неутомимые загонщики. Все ближе и ближе! Братан встрепенулся и напрягся, как рысь перед броском.
Неожиданно сбоку, слева, вырвался на поле быстрый, черный силуэт! Он было заметался слегка по снегам, а потом зачертил стрелой по полю, слившемуся с молочного цвета небом.
Толян вскинул свой «браунинг», прицелился – раздался резкий, сухой звук, словно бичом щелкнули: осечка! Братан обалдел от такого подвоха: ну и дела! Передернул затвор, вновь нажал курок – и опять треск: осечка! Глаза у Толяна мигом вспухли и стали большими и круглыми, как у филина:
– Уходит, сука! Кабан уходит!..
Только когда зверь превратился на горизонте в маленькую чаинку, плавающую в студеном молоке, Толян изловчился выстрелить. В хвост! Впустую. По воробьям.
Братан был в трансе. Я боялся, что он разобьет винтовку о первый попавшийся пень, но стрелок, казалось, потерял последний интерес к жизни.
– Нет, такого не бывает, – только причитал он. – Лажа жуткая! Такого не бывает…
Рядом с нами в компании двух загонщиков показался из-за деревьев Юра. А зря! Ибо теперь у братана появилась жертва. Он накинулся на водителя, как ворон на кровь:
– Ты что молчал?! Что не стрелял?.. Кабана упустили!
Юра в ответ только еще больше насупился, не поднимая глаз от земли. А Толян не унимался:
– Ты же видел его! Почему не бил?!
У водителя желваки на скулах заиграли:
– Не бил, потому что не видел!..
Это показалось нам совершенно невероятным: зверь пробежал ближе к Юре, чем к нам. Здесь было что-то не то.
– Как не видел?! Ослеп, что ли? – ушам своим не поверил Толян.
А Юра, улучив момент, когда егеря немного отошли от нас, прошипел со свистом:
– Вы что?! Опозориться хотите?! Чтобы больше никто с вами на охоту не ходил?
– ?!.
– Это же был Баркас!
– Какой Баркас? – притупел братан.
– Собака егерская! Вы едва собаку Петровича не грохнули.
Анатолий перекрестился:
– Господи помилуй! Спас от греха!.. Ну, блин, дела! Едва барбоса жизни не лишил… Да и сраму не оберешься!
Я представил, как пуля из «браунинга» поражает милую лаечку только час назад трогательно лизавшую меня, и мне стало не по себе. Нет, охотничьи страсти не моя чашка кофе!..
Однако расслабляться не приходилось. Покой нам только снился.
Вжик! – над моей головой чиркнула пуля и сбила ветку с соседнего дерева. Фьюить! – прожужжала совсем рядом другая и впилась в осину…
Мы дружно присели.
– Война и немцы! – ахнул Толян. – Зуб даю, это – конкурирующая фирма…
Братан был прав.
Из рощицы вырвалось стадо разгоряченных «городских», беспорядочно стрелявших на ходу в сторону горизонта. Впереди всех несся лосем сухопарый дед со стеклянным глазом. Если бы под ним была лошадь, он бы походил на всадника Апокалипсиса. Замыкала расстрельную команду раскрасневшаяся «спецназовка», катящаяся кубарем по заснеженным кочкам, но не отстающая от спутников. Грохот, ругань, топот ног!.. Если бы не пули, летящие на все четыре стороны, можно было бы подумать, что это кучка истомившихся по физической нагрузке и острым ощущениям чиновников и технократов, которые выбрались на природу, чтобы поиграть «стенка на стенку» в безобидный, скаутский пэйнт-болл.
Но пули были самыми что ни на есть настоящими.
– Ложись! – скомандовал братан и присел, прикрыв руками голову.
Я слепо последовал его примеру. То же самое сделал и Юра. Мы застыли в позе буддистских обезьянок («Не вижу, не слышу, не скажу»), надеясь, что и на этот раз нас пронесет Однако команда «стеклянного» старика не унималась. «Городские» вновь появились из-за бугра, на этот раз они передвигались, рассыпавшись цепью. Сам же полководец остался на взгорке и отрывисто отдавал стрелкам лающие, нечленораздельные команды. Чувствовалось, что он эти места и с закрытым единственным глазом знает. Может, воевал когда-то тут и теперь, влекомый ностальгией, устраивает бои с воображаемыми гитлеровцами. Так сказать, в полный рост.
Темп стрельбы нарастал. У моих ног вонзилась в землю щепка, отколотая пулей с дерева. Вмиг я осознал, что жизнь дается человеку только один раз и, как правило, в самый неподходящий момент.
– Геть отсюдова! Геть! – прокричал Петрович из-за куста, под которым он застыл грибком. – Уходим, мать твою!
Не скажу, чтобы наш отход на заранее подготовленные позиции был организованным. Толкая друг друга в спины и пониже, мы – кто на четвереньках, а кто и ползком – добрались до Петровича, за которым была низинка, и, вжав головы в плечи, добежали гусаками до оврага.
– Что это было, Петрович? – переведя дыхание, спросил запыхавшийся Толян.
– Аркадий Николаевич всегда так охотятся, – потупив глаза, грустно констатировал егерь. – Очень уважаемый там человек, вот и чудит… – Говоря «там», он многозначительно указал большим сучковатым пальцем правой руки куда-то вверх. – Это еще что! А вот давеча у нас с ним та-а-кое было!..
Дослушать его нам не пришлось. На тропинке показался посвежевший Серега, все это время, несмотря на бедлам со стрельбой, благополучно проспавший в машине:
– Погнали туда! Мужики сохатого завалили!..
В двух сотнях метров от нашего убежища дядя Коля-африканер разделывал топором и охотничьим ножом здоровенного лося. Зверь был уже старым, с вздутым животом почему-то зеленого цвета. Рядом Казик таким же варварским способом расправлялся с дикой козочкой. Снег был подтоплен горячей кровью, которую азартно слизывали с льдинок собаки, в их числе – и Баркас, чудом уцелевший и обязанный теперь молиться всю отпущенную ему Толяном жизнь своему собачьему богу.
Я подошел к лосю, пристально смотревшему на меня удивленным и совершенно не стеклянным, как у старика-полководца, глазом, и мне захотелось потрогать зверя. Я положил руку на его мощную шею и ощутил ладонью, какая она бархатистая и теплая. И вдруг тело дернулось! Озноб прошиб меня – то ли от страха, то ли от непонятной брезгливости. (То же самое я ощутил однажды, когда искал в высокой траве детский мячик, заброшенный сыном, и со всего размаха прикоснулся к разложившемуся телу кошки, кишащей белыми червяками), На самом же деле дядя Коля дернул лося за ногу, чтобы сподручнее подойти к его животу. Широкий удар финкой – и на землю вывалились темно-красным зигзагом горячие внутренности зверя. Запахло газами…
Едва сдерживая комок, неумолимо подкатывающий к горлу, я бросился за сугроб. Не успел опереться на кривую, согбенную осинку, как меня переломило надвое. Меня долго трясло, выворачивало на снег. Потом, когда стало немного легче, я никак не мог собраться с силами, чтобы подняться с колен. Взял горсть мелкого, как персоль, снега и медленно обтер им лицо. Попытался пожевать его, но мне показалось, что снег соленый и остро пахнет кровью.
То, что обещало быть невинным приключением, обернулось испытанием на прочность. Впрочем, может статься – только для меня одного? Это как микроб: одного человека бацилла стремительно поражает, другого же никак достать не может. Иммунитет срабатывает, что ли?
Когда я вернулся к охотникам, они споро заканчивали разделывать добычу. В отдельный пластиковый пакет сложили печень. Я вспомнил далекий роман из западной жизни, в котором охотники после сафари вырезали у только что убитых ими антилоп печень и, едва поджарив, жадно поедали ее у костра… Толян будто прочел мои сумбурные мысли:
– Бери Слона, брателло! Дуй до ближайшего лабаза и купи побольше водки. Будем на «базе» печень жарить…
С молчаливым пареньком, выделенным мне в провожатые, я с облегчением умчался подальше от места заклания. Тот, кто считает, что русские медленно запрягают, грубо ошибается. Он просто никогда не ездил с русскими за водкой. Мы поплутали на Слоне по серым, изъеденным поземкой дорогам и вышли на магазин, где вместе со съестным торговали керосином, мышеловками и тайваньскими презервативами, «Мягонькой» в сельском лабазе не оказалось – несколько ранее ее запасы распатронила карательная рота под началом «стеклянного» старика, зато еще было в изобилии другой водки, с более тривиальным, но не менее нежным названием: «Беленькая». Я купил скромных восемь бутылок.