Русский экстрим. Саркастические заметки об особенностях национального возвращения и выживания — страница 46 из 50

расивых девушек, нужна одна бутылка водки и одна некрасивая»!.. А поговорки, ах, Лехины боевые поговорки! «Без труда не сделаешь и туда-сюда» или «Тот, кто рано встает, тот и тару соберет»…

Однако фирменным блюдом Лехи были рассказы, которые я назвал бы «Откровениями неадекватного путешественника». Вот одна из этих непридуманных дорожных притчей:

– Если чайка летит задницей вперед – значит, ветер сильный. Ветер Истории, – начал Леха, как и полагается настоящему рассказчику, издалека. – А русскому человеку, чтобы не потерять в нашем сумбурном мире чувства реальности, непременно необходимо выпить. Если же русские люди перестают пить, происходит это исключительно по двум причинам. Или потому, что печень у них встает поперек горла и пульс уже не прощупывается, или из-за того, что деньги кончились. Но народ у нас, ядрена Матрена, крепкий, да и страна богатая: можем ханжу хоть из навоза гнать, не то что из опилок, и гвоздем при этом закусывать! Надо сказать, пью я давно и добросовестно, причем – в самых разных странах. И с моего тагильского детства отличаюсь одной особенностью: сколько бы первача на штанге ни было, я все равно на ногах держусь. Более того: торчу про себя и даже вида не подаю. Не человек, а несущая балка! Другой отгрызет из бутылки меньше моего и уже пьян в лоскуты, а я – хоть бы что… То есть, внутри себя ничего не соображаю и даже не чувствую – хоть утюг на спину клади, – но со стороны это абсолютно незаметно. Напротив: чем больше я в нутро засаживаю, тем важнее и солиднее становлюсь. Преисполняюсь гордости за себя и за наш героический народ, наверное…

Мы шли с Лехой по набережной и заходили по очереди в каждое питейное заведение. После пятого приема горячительного, разбавленного – со скидкой на средиземноморскую жару – холодным пивом, речь моего спутника стала необычайно афористичной. Я бы даже сказал – совершенно изысканной:

– В жизни все – как в отхожем месте: не важно, с чем ты пришел, важно, что ты после себя оставил. В Лондоне, Женеве, Мадриде и Париже я был чертову тучу раз. Но городов не помню. Хоть святых выноси! Зато помню, где что пил и чем похмелялся: ведь главное – не то, что в себя вливаешь, а то, чем приводишь себя на следующий день в относительный порядок.

В Каире я похмелялся излюбленным коктейлем российских туристов «Страдающий ублюдок»: надо смешать по две столовые ложки бренди, джина и сока лимона, добавить по вкусу лимонад и свежую мяту. Лед класть необязательно. Пить лучше молча.

А в Венеции я узнал чудный эликсир бодрости для потомственных аристократов под тонким названием «Промывка для больного поросенка»: надо не полениться смешать белое сухое вино с лимонным сиропом и минеральной водой. Сперва я потреблял этот дивный нектар в натуральном виде. Влил в себя литра два – не помогло. Тогда взял и укрепил слишком деликатный напиток замороженной водкой в пропорции пол-литра на литр – и сразу оттяжка пошла!

В Берлине немец-меннонит из Казахстана научил меня лечиться с бодуна коктейлем под красноречивым названием «Шерстинки того самого пса»: полстакана любого крепкого напитка плюс щепотка перца, ложка сливок и ложка меда. Пить залпом и стараться не смотреть на солнце.

Но изысканнее всего наш брат похмеляется во Франции, «Между двух простыней»: старательно взбитая в шейкере смесь бренди с лимонным соком и мелкими кубиками льда. Если не забирает, добавьте две ложки рома…

Леха мечтательно зажмурился, предавшись воспоминаниям. Самая сладкая из ностальгий – ностальгия по выпитому. Он затянулся сигаркой, пахнущей мокрой кошкой на горячей батарее, и мигом вернулся к реалиям:

– Как высаживаюсь в аэропорту или на вокзале, сразу хватаю тачку с шофером – и айда в гостиницу! А там, как понимаешь, сперва – минибар, потом – просто бар… И наконец: перебор! Что дальше, помню смутно: перехожу на свободное планирование и думать не успеваю. Ем мало. Только замечаю по мере выпитого, что в ресторане или порции становятся меньше, или зал раздвигается. Другой, шкет какой-нибудь, при таком раскладе в туалет ползет, как под пулями, а я иду к бару за добавкой гордо и прямо, как орденоносец, даже моргать забываю. Впрочем, никому, кроме меня, это не ведомо… Из-за такого специфического момента то тут, то там возникают деликатные ситуации. Кто-то в баре или ресторане взглянет на меня косо или там слово зайдет за слово, а я уже бью – или сразу в торец, или в глаз, как в бубен. Короче: рублю без казацкой шашки, но – в капусту!

Леха показал мне свой тугой кулачок. Он был похож на тяжелую гирьку, накрепко привязанную к жилистой руке-веревке. Такой созданный самой природой кистень венчали широченные плечи, которыми Леха грозно пошевелил, словно оживляя в памяти детали былых международных ристалищ.

– Сколько раз менты меня только не вязали! И в Мадриде, и в Лондоне, и в Женеве… То нары, то Канары!.. А все не из-за того, что я на пьяного похож. Нет, вяжут меня за принципиальность характера. Обычно просыпаюсь наутро в «обезьяннике», а мне из-за решетки дежурный мусор рукой помахивает: «Ступай на дачу показаний!» Меня допрашивают – я по-английски чуток балакаю, – а я из того, что мне в вину вменяют, ровным счетом ничего не признаю. Не потому, что в отказку иду а просто не помню! «Вы были в трезвом состоянии», – мне говорят. «Вы были неадекватны», – мне говорят… Слово-то какое придумали! Да как мне быть «адекватным», если я третьи сутки «дурную воду» глушу: начал с виски, потом перешел на джин без тоника, не говоря уже о водке с шампанским, коньяке с пивом и текиле с портвейном…

Но я не быкую, буром на стенку не лезу. Наоборот – вежливо так начинаю рассказывать инспектору про российско-испанскую, британскую или швейцарскую (в зависимости от обстоятельств) дружбу. И главное тут, поделюсь опытом, – не замолкать: раз рот раскрыл, так звучи Соловьевым. Вижу, от бесконечных упоминаний «традиционной дружбы и многоотраслевого сотрудничества» начинают зевать даже менты эти западенские. Я для них больше не враг народа. Значит, как говорил товарищ Сталин, победа близка. И тут я еще добавляю про завоевание космоса силами мировой науки и техники. Дескать, айм сори, айм рашн. Типа, наша свежедемократическая страна сталкивается с такими глобальными проблемами! Мы, может, после Интерпола с минуты на минуту еще и в ВТО вступим, а вы меня в карцер опускаете…

Наше дело, как нас с детства учили, правое, мы, как заведено, где угодно победим и за ценой не постоим. Так оно и есть: поутру отпускают меня на волю. «Только сваливай поскорее из нашей страны, – говорят. – Ты, парень, и впрямь неадекватный! Если еще раз попадешься, в полный рост в психушку определим». Иногда даже руку мне на прощание жмут: признают, значит, крепость нашего советского духа и характера. Понимают дикари, что вовремя предать, значит – предвидеть.

А вот в Париже, куда я приехал по туннелю из Лондона, у меня случилась незадача. Да такая, что до сих пор, как вспоминаю, мурашки по коже!

Керосин давить я в тот раз начал еще в Англии. После завтрака с пивом еще добавил виски на вокзале, потом шипучкой шампанской отлакировал в поезде. На парижском Гар дю Нор я сполз с товарняка уже совсем хорошим: хоть ложками собирай! Выпил на выходе с платформы для продления морального подъема пивка с каким-то горьким ликером и вижу, что на привокзальной площади стоит черный «мерседес», почти как мой в поселке Челси под Москвой, да еще с шофером. Снимаю этот лимузин на целый день – и вперед рулем! Водитель, хмырь болотный, косит под сицилийца.

– Хотите, – говорит, – месье, я вам весь Париж покажу? Я приехал из Сицилии давно, город хорошо знаю.

– Нашел чем удивлять… Погнали лучше по кабакам! Ты. мужик, «Крестного отца» по телику видел? Покажи-ка мне, синьор Спагетти, ваш преступный мир…

А он мне в ответ:

– Па де проблем! – что значит по-нашему: «Ноу проблемс!»

Приехали в забегаловку с макаронами на витрине. Заходим, а там нет никого. Только сидит за столом седой, старый мужик в роговых очках при черном костюме в легкую полосочку и морских гадов из кастрюльки не спеша специальной ложечкой с длинной ручкой вылавливает. Вроде бы среднего роста, но так кажется только в первые минуты знакомства. А позади него два бугая – руки в боки – торчат. Застыли пугалами и молчат утюгами.

Я сразу все смекнул. Ни дать ни взять: Дон Корлеоне собственной персоной! Как с ним не выпить! Подсаживаюсь, треплю его по холке:

– Давай засадим, Дон!

Охрана прямо остолбенела. Дон же только мизинчик в сторону отвел – показывает своим: мол, спокуха – все под контролем! А сам вежливый такой. Никакого амикошонства.

Выпили. Кажется, граппы – ну, чачи мафиозной. Крепка, сука! Но наша колганивка все равно забористее. Вальяжно зову официанта:

– Кузьма!

Мне один кореш, вор в законе, что в Париже под жениной фамилией осел, объяснял, что халдеев в Париже надо Кузьмой звать. Дескать, больно уж это на какое-то обращение французское похоже[2].

Показываю халдею на тарелку Дона:

– Кузьма! Мне того же самого тащи! Цузаммен. Давай-давай!..

А Дон молчит. Только протер бархоточкой запотевшие стекла очков и сигару в цилиндрике из внутреннего кармана вынул. Ну класс! Ну натуральный дон Вито собственной персоной!.. Чувствую, пауза у нас чего-то затягивается. Вспомнил я тогда про пережитое в вытрезвителях разных стран мира и понес по-английски, как пономарь, не останавливаясь, сицилийскому крестному папе такую чушь, рядом с которой мои байки для ментов о «традиционной дружбе» и «покорении космоса» – детский лепет.

– Российская братва шлет вашей мафии, брателло, горячий привет, – бодро говорю. – В новых, появившихся в демократической России условиях планов у нас – чем хочешь ешь! И мы открыты для плодотворного диалога с итальянскими коллегами! Братва и коза ностра – пхай пхай! Русский и киллер – братья навек!..

А Дон молчит. Важный, как член-корреспондент, по-итальянски – «пенис папарацци». Лишь смотрит на меня неопределенно. Мне же не по себе стало – как японцу на еврейском кладбище.