Дальше понесло меня по инерции о «многоотраслевом, взаимовыгодном сотрудничестве». Чем дольше звучу, тем быстрее трезвею. А значит – все страшнее мне самому становится. Раскусит, думаю, меня Дон, как устрицу в тарелке. Раскусит и выплюнет! Даже, сволочь челентанская, не подавится…
Линять надо. Валить по-рыхлому! Лучше синица на руку, чем журавль на голову.
А Дон, видно, по-английски чуток понимает. Врубается. Только все равно упорно молчит. Даже не кивает. Типа соображает, где его быкам меня сподручнее мочить: сразу тут или на кухне у хлеборезки?.. Вот-вот – и он прикажет суп черепаховый приготовить: из моих черепа и паха!
Гарсон приносит мне кастрюльку с горячими ракушками – «Буон аппетита!», – а я и как есть-то их не представляю. Мандраж пошел! Сучу по скатерти руками туда-сюда. Замечаю, гориллы сзади вытянулись в струнку, пиджаки чуть оттопырыли – а там кобуры толстые желтеют!
Уходить надо. Нутром чую… Я бегом когда-то серьезно занимался, поэтому с юности знаю: прежде чем принять низкий старт, надо удостовериться, не бежит ли сзади кто с шестом. Осмотрелся и вижу: пора! Сейчас или никогда.
– Айм сори, миль пардон, уважаемый, – бурчу, – но мне требуется на минутку кое-куда отлучиться. Очень надо! Туалет, сортир фор мен… – И за живот для убедительности хватаюсь. Вроде бы, идет форменная атака газами.
А сам – на кухню бочком.
– Зе бил?! – спрашиваю у мужика в фартуке. – Сколько с меня?
Он мне ручкой на бумажной скатерти цифры малюет. Отсыпал я ему, чаевых не пожалел и говорю этому мосье Фондю:
– Где у тебя, блин гороховый, черный ход? Цигель-цигель! Айлюлю!..
В общем, ушел по ботве, парижскими огородами. Несся быстрее, чем пожарник за зарплатой. Добрался до машины:
– Ну ты, баран салонный, мне и подсуропил! – кричу водителю. – Гони отсюда, гнида!.. Жми изо всех сил!
С тех пор пить меньше я не стал, – завершил свой рассказ Леха. – Но приключений в «неадекватном» состоянии стараюсь на свой копчик больше не искать. Ведь один Дон пяти ментов наверняка стоит.
С Лехой мы расставались большими друзьями, но визитной карточки своей я ему не оставил. Думаю, он на меня за это не в обиде. На то и даны солнечные каникулы, чтобы встречаться и расставаться, как в поезде дальнего следования, с легкостью и без сожалений. Разве не так?
Дискотека «Скальпель» и инопланетянин
«В доме все было в порядке, только пострадавший лежал на ковре, который висел на стене».
В первый же день после возвращения в Москву из Салоник подозрительно чартерным самолетом азербайджанских авиалиний «Русское небо» я пошел взять деньги из ближайшего банкомата и не заметил ступеньки, почему-то расположенной прямо перед железным ящиком, выдающим банкноты. Видимо, архитектор, придумавший подобное концептуальное излишество, хотел сделать из него нечто вроде ловушки на злоумышленников. Но пока что попался на рублевую наживку только я, грешный. Моя нога подвернулась на ступеньке – словно пуля в пятку попала! – и острейшая боль пронзила правую стопу.
Я упал на шкаф банкомата и повис на нем, зацепившись за углы руками… Барышня, стоявшая в полном одиночестве за стойкой банка, в ужасе аж присела и спряталась за пуленепробиваемым стеклом. Наверное, подумала, что это новая форма ограбления. Но потом бочком, боязливо, приблизилась ко мне:
– Вам плохо?
– Хуже не бывает, – только и прошипел я сквозь зубы.
Мне захотелось, чтобы отвести дурной глаз, постучать по дереву, но вокруг были только бетон и металл. В душе моей еще теплилась надежда, что произошло заурядное растяжение связок. Но когда я попытался встать, нога беспомощно отвалилась в сторону, как резиновый ласт. Без травмпункта не обойтись.
В дорыночные времена, лет тридцать назад, я уже обращался в подобное заведение. Тогда, помнится, я поскользнулся в русской бане – в четвертом номере Централки, от которой сейчас остались одни лишь воспоминания, – и основательно обжегся, прислонившись рукой к чугунной «грелке». В травмпункте меня несколько месяцев подряд так старательно накачивали противостолбнячной сывороткой, что я на протяжении всей перестройки проносил на ягодицах лиловые автографы брежневской интенсивной терапии.
Естественно, после таких страстей забыть расположение этого очага здравоохранения я никак не мог Поехал по памяти – утверждают, будто память ног и колес самая крепкая, – и неожиданно для себя обнаружил травмпункт ровно на том же самом месте, что и три десятка лет назад. Дивное дело! Целые кварталы Москвы стараниями коммунистов и ельцинистов, поповцев и лужковцев ломались и возводились, покрывались казино и ресторанами, небоскребами для новых русских и борделями для братвы, а травмпункт в полуподвальном помещении – и ныне там! Только одно изменилось в нутре этого динозавра большевистской эпохи: вместо чулана для швабр и грязных тряпок у входа в объект повального здоровья сделали пост вневедомственной охраны. Тщедушный парубок в мышиной униформе и с плашкой «Секьюрити» – русскими буквами! – на груди сидел клопом в стенном шкафу и напряженно смотрел «Крутого Уокера», не обращая ни малейшего внимания на входящих.
Врача в кабинете с надписью «Травматолог» не было, да и в других кабинетах – тоже. Правда, на одной из дверей был прикноплен листок из школьной тетрадки, на котором нацарапали шариковой ручкой: «Врач – на симпозиуме». В храме Асклепия пахло сопревшими тряпками, вареной картошкой и мышиными экскрементами. Сквозь молодецкие крики Чака Норриса, воюющего с американскими злодеями в чулане охранника, откуда-то издалека, из-за фанерных переборок, слышен был девичий смех, перемежающийся мужским гоготом и звоном бокалов. Видимо, травматологи слишком буквально восприняли латинское слово «симпозиум», означающее «совместная трапеза»…
Наконец доктор появился. Это был молодой крепкий парень со скучным, бесцветным лицом и в некогда белом халате. Завидев длинную очередь ожидающих, в которой я был – к счастью – первым, адепт Гиппократа скорчил брезгливую мину:
– Когда же только этот народ иссякнет?!..
– Надеюсь, никогда, – тихо ответил я, чем вызвал неприязненный взгляд переутомившегося эскулапа.
Впрочем, терять мне – по большому счету – было уже нечего. И без хирурга я давно понял, что у меня разрыв ахилла. Точнее – ахиллова сухожилия. Разве мог я так быстро отойти от обаяния Греции? Так и хотелось сказать: «Увидеть Элладу – и умереть! Увидеть травмпункт – и воскреснуть…»
Лекарь же, агрессивно пахнущий коньяком и маринованным луком, резво подтвердил на глазок – рентгеновский аппарат не работал – мой непрофессиональный, но весьма четкий диагноз:
– Встаньте на носок! Ну, быстрее! Не получается?.. Порван ахилл.
Ох, уж эти древние греки! И по сей день мы страдаем их вовсе не мифическими комплексами. В травмпункте мне выдали направление на операцию в один из крупнейших столичных госпиталей и посоветовали не затягивать: мышца могла сократиться и стать жесткой. Учитывая нарастающую боль в непослушной ноге, большого выбора у меня не оставалось, и я деловито поковылял на аутодафе.
Для начала мы поймали «левака». Это был седеющий представитель «кавказской национальности», бомбивший столичные улицы на старом жигуле. Как и другие джигиты, в изобилии появившиеся в Москве за последние годы и заменившие почти вымершее племя столичных таксистов, этот сын гор весьма сумбурно представлял себе карту Москвы и собрался везти меня на юго-запад через Калугу. Но я не дал разгуляться залетному Сусанину и резко взял инициативу в свои руки:
– Москву знаешь?
– Конечно, джан! – улыбнулся водитель «хач-такси» и затянулся сигаретой «Русский стиль». – К Первой градской поедем через проспект Вернадского…
– Что? – взвыл я. – Ты откуда сам будешь?
– Американец я, – неожиданно изрек водитель, потирая жесткую щетину на подбородке.
Чего-чего, а этого я не ожидал. Почувствовав эффект сказанного, джигит не без солидности продолжил:
– Точнее, ара-американец… Дочь с зятем в Америку уехали, а я уже уехал из Армении. Вот подработаю немного в Москве и сам поеду в Америку…
Почему бы после афро-американцев не появиться и ара-американцам? Но мне уже было не до этнических экзерсисов в стиле янки. Мне пришлось вести джигита через весь город от светофора к светофору, и, когда, наконец, он дотряс нас до больничных корпусов, у меня сложилось твердое мнение, что не «дикий таксист» доставил меня, а я – его. Однако сетовать на жизнь еще было преждевременно. Мое хождение по больничным мукам только начиналось.
Едва мы добрались до больничного корпуса, как вход заблокировала милицейская машина с истеричной мигалкой.
– Никого не впускать и не выпускать! – скомандовал старшина.
Оказалось, с полчаса назад у одного из больных в хирургических покоях украли мобильный телефон.
– У нас алиби, – объяснил я блюстителю порядка. – Мы только что вошли. – И он милостиво разрешил нам пройти по щедро забрызганной кровью и давно не протираемой керамической плитке к регистрационному окошку.
Оно было наглухо закрыто. Рядом на лавке скучал, тщетно борясь с икотой, краснолицый мужчина неопределенного возраста в синем халате. У него была внешность человека, изгнанного из семейного дома за хроническую непосещаемость.
– Чего надо? – любезно спросил он, обсасывая спичку-зубочистку.
Я объяснил и подал направление на операцию из травмпункта. Краснолицый, готовый у первого встречного снимать похмельный синдром материалом заказчика, судорожно проглотил комок в горле и всепонимающе кивнул.
– Эй, Иваныч! – прокричал он куда-то вглубь. – Это к тебе… – И поспешил нас успокоить: – Если найдем общий язык, все будет нормально. Кандидат наук будет оперировать.
Вождь краснокожих, мучимый алкогольной недостаточностью, добился противного результата: я на минутку представил себе, что он и есть обещанный кандидат наук, и мне стало не по себе. Но, к счастью, откуда-то из подсобки вырос милый молодой человек в сандалиях популярной модели «Обхохочешься», надетых на перекрученные зеленые носки, и сказал: