– Пойдемте в процедурную. Показывайте! Я – доктор.
В кафельной процедурной, украшенной лаконичным плакатом: «Одна прививка – и нет больного ребенка!», демонстрировать мне, по большому счету, было нечего. Все оказалось предельно ясно. Сшивать мой порванный ахилл решили сейчас же. Однако после вынесения Александром Ивановичем (так подчеркнуто солидно представился хирург и кандидат наук) этого приговора в комнате, выкрашенной в грязно-желтый цвет, воцарилась атмосфера недоговоренности. Все как в судебном трибунале перед вынесением вердикта присяжных напряженно молчали. Мне, прекрасно понимающему, что борьба с коррупцией в российском контексте только увеличивает сумму взятки, не оставалось ничего иного, как взять инициативу на себя:
– Сколько?
Доктор назвал сумму, которую мне необходимо заплатить по-черному за операцию, и пояснил, как бы извиняясь:
– Чтобы сделать хорошо, надо делать так.
Деваться было некуда, и я сказал:
– Первая половина суммы сейчас, вторая – после первой перевязки. Идет?
Мы с энтузиазмом ударили по рукам, мне приказали раздеваться… И тут в коридоре возникло небольшое замешательство.
– Куда претесь, мужчина?! – раздался пронзительный женский крик. – Вы обязаны обращаться за медицинской помощью по месту жительства. Вы прописаны в Южном административном округе – туда и обращайтесь!.. Не пускайте их!
– Как «не пускайте»?! Я – работник прокуратуры, – зазвучал на предельных тонах мужской голос. – Может, я в предсмертном состоянии… У меня сотрясение мозга. Меня проводник поезда на Киевском вокзале избил! Смотрите, какая шишка на голове…
– Вот и езжайте к себе на Киевский вокзал! – не унималась женщина. – Ходят тут всякие. «Южане», мать твою! Только работать мешают, а потом телефоны пропадают!
Этот последний, классический, довод окончательно добил «работника прокуратуры». Послышался шум падающего тела.
– Вот, зараза! Не мужик, а еще хуже! – обиделся женский голос. – Дайте этому хорьку нашатыря и тащите его на рентген!
Засопели бойцы больничной братской службы, и, судя по всему, «южанин» очнулся, еще не успев очутиться на носилках. Учитывая, что рентгеновский кабинет был рядом, снимки сделали весьма быстро.
– Вот видите! Вот видите! – все больше возбуждался мужской голос. – У меня наверняка сотрясение мозга… Глядите на снимок: у меня в голове целая дырка!
– Самозванец, симулянт! – возопило в ответ драматическое контральто. – У него только трещина в лобной кости, да еще маленький кусочек отвалился… Ничего такого серьезного!
– Как так ничего?! А кусочек?! – взорвался баритон и резко затих. Как оборвался.
– Опять, гад, в осадок выпал! Нашатыря ему!.. И «скорую» вызывайте, пусть отвезет его в Южный округ. Пусть там ему напишут: «Дообследование у судмедэксперта прошел, где получил тяжелое сотрясение головного мозга и перелом костей лба…»
Как гласит одна из аксиом российского здравоохранения: чем позже приезжает карета «скорой помощи», тем легче докторам поставить диагноз. Представляю, какую запись такие бойцы этому бедолаге сделают: «Больной был обследован. Был прооперирован. Был хорошим товарищем». В дальнейшем жестокая картина нравов развивалась уже без меня. Но, вероятнее всего, как только жертва распоясывавшегося проводника пришла в себя, ее погрузили в карету «скорой», чтобы увезти сражаться за жизнь на другой конец Москвы – к месту прописки. Как полагается. А может, при лучшем раскладе, – в какую-нибудь частную специализированную клинику под названием «Пятая конечность»…
Возможности медицины беспредельны. Ограничены только возможности пациентов. И операции у нас проходят, как правило, успешно, жаль только, что больные об этом чаще всего так никогда и не узнают. Я возлежал на пахнущих болью носилках, которые были установлены на суетливых колесиках, катящихся сразу в четыре стороны, и ждал дальнейшего решения своей участи. Краснолицый, чувствуется, зря времени не терял. Вернувшись с улицы, где он принял между двумя сигаретами стаканчик беленькой, дядя заметно повеселел.
– Ну что? Будем начинать? – услужливо спросил он Александра Ивановича и отточенным хирургическим жестом поднял к вискам руки с желтыми табачными разводами на пальцах. Они были длинными и тонкими. Вряд ли «вождь краснокожих» играл этими пальцами на рояле, но пробирки мыл наверняка хорошо. – Можно мочить! – заключил краснолицый и, как бы примериваясь, посмотрел на меня.
Я всей эпидермой почувствовал опасность и вздрогнул, пораженный таким откровенным и жестоким цинизмом. Мочить? Кого? Меня, любимого! Неужто?!..
Однако госпитальный индеец с пивным пузом вовсе не желал мне ничего плохого. Он начал снимать с дощатой полки мотки прогипсованной ткани и опускать их – бережно, один за другим – в кастрюлю с теплой водой. Мне слепили гипсовый сапог под самое бедро, который потом разрезали по всей задней части, словно по шву, и содрали с ноги. Затем, после этих приготовлений, меня перевернули на живот и повезли на аутодафе.
В последнем кусочке неба, промелькнувшем в окне, я только успел ухватить взглядом перетяжку над больничным проспектом:
«Торговый дом Бонапарт: кожи, меха, дубленки. Постоянные скидки 30 %».
По пути к операционной наш караван обрастал все новыми участниками предстоящего действа. Они дружно явились на клич Александра Ивановича, как рыцари Круглого стола на зов короля Артура. Это веселое шествие было бы похоже на стихийную подготовку к первомайской демонстрации, если бы не маленькое препятствие. Не успел я подкатить гордо, как граф на табуретке, к операционной, как обнаружилось, что на купание в лучах ее юпитеров претендует еще одна персона. Оказывается, пока я вываливался пельмешкой в гипсе, в службу скорой травматологической помощи привезли молодого человека в шортах и с мотоциклетной каской на голове.
– Оставьте! Не трогайте! – возмущался он, не желая расставаться с каской.
– Во, мясо, дает! Совсем сбрендил, – умильно удивлялся стоявший рядом с парнем медбрат. (Потом мне объяснили, что «мясом» зовут в службе «скорой помощи» мотоциклистов в касках, тех же, кто упорно ездит без каски, – «маринованным мясом»).
– Где моя кроссовка? Положите ее рядом! – требовал водитель мотороллера.
– Бери, бери, если так хочешь, – нежно положил кроссовку на носилки тертый медбрат. – Она тебе еще долго не пригодится… – Этот деятель российского здравоохранения, видимо, обладал большим жизненным опытом, запечатленным в том числе и в многочисленных наколках на обеих руках. В госпитале этот иконостас никого не пугал. Оно и понятно: не важно, сколько человек ты погубил, главное – как ты относишься к тем, кто остался жив.
– Доктор, я буду ходить? – тоненьким голосом гнусил мотолюбитель.
– Будешь, – щедро успокоил его медбрат и добавил в духе соцреализма: – Только под себя…
Наше соперничество с жертвой ДТП завершилось обоюдно успешно: его повезли в одну операционную, а меня – в другую. Там уже ждал Александр Иванович на пару с женщиной-анестезиологом. Оба – в масках. Дежурный расспрос: «Страдаете ли аллергией?», «Не было ли мозговых травм?», «Не жалуетесь ли на сердце?» – и меня принялись фаршировать обезболивающими препаратами. Попутно я узнал по голосу маски то самое драматическое контральто, которое только что воевало с «симулянтом-чужаком» из Южного административного округа.
Чтобы эмоции были только положительными, я решил на все решительно положить. И отдаться на волю фортуны.
Сознаюсь честно: несмотря на драматичность ситуации грустно в этот вечер не было. Тем более что в операционной во всю Ивановскую звучало радио «Ретро», запущенное в Москве французами. Начали меня оперировать под звонкую «Феличиту» очаровательной Ромины Пауэр и звонкоголосого Аль Бано, а завершилась операция под ностальгических «Медведей», которые, если верить Наталье Варлей и Аиде Ведищевой, трутся о земную ось. Полтора часа хитов и шлягеров – как в заправской дискотеке! К счастью, врачи и медсестры не танцевали с ланцетами и скальпелями вокруг моего распростертого тела, и дело шло своим отлаженным, кровавым чередом. При этом Александр Иванович еще успевал рассказывать анекдоты и постоянно спрашивал, нравятся они мне или нет.
Доктор проверял, жив ли я еще.
– Как вы себя чувствуете? – интересовался Иваныч, прежде чем перейти к очередной байке. Единственный показатель, по которому Россия перегнала все страны мира, включая Белиз и Папуа-Новую Гвинею, это количество анекдотов, придуманных в год. Правда, за некоторые из них еще Брут убивал Цезаря.
– Приходит Путин домой, – продолжал неиссякаемый Иваныч, – заглядывает на кухню, открывает холодильник и видит студень. «Не дрожи, я за кетчупом», – говорит президент… Или вот, еще один, тоже кремлевский. Встречаются двое. Один другого спрашивает: «Вы откуда будете?» – «Да мы из-под Питера». – «Мы все сегодня из Питера. Поточнее, пожалуйста! Откуда?» – «В общем-то, мы из Бишкека».
…Я лежал на животе с замороженной в заднем махе неестественно, по-балетному оттянутой ногой, упоенно нюхал нашатырь и думал под пугачевские «зайку» и «тазик» о неизбывной специфике российского здравоохранения в стремную эпоху братьев Зурабовых. В шедеврах русской литературной классики в критическую минуту перед глазами у героев обычно проносится пестрым шлейфом вся их прошедшая жизнь: розовое детство, первая любовь, дети, внуки, тещи и все такое… В моем же сознании, сколько я ни тужился, возникали только образы людей в белых халатах, увиденных мной за год общения со страной непредсказуемого прошлого.
Первой в этой фантасмагорической череде появилась доктор Оля из дорогущей платной клиники. Я попал к ней на прием с жуткой простудой, подхваченной жарким летом. Никого из терапевтов в путинской Москве я еще не знал и обнаружил Олину клинику на рекламной листовке в почтовом ящике тещи. Вместе с бумагой, прославлявшей ближайший овощной рынок – «Ешь морковку, лук и хрен, будешь, как Софи Лорен!» – лежал проспектик, который обещал жаждущим здоровья настоящие сады Семирамиды по доступнной цене.