Алексей посмотрел на него — мертвее мертвого. Половины лица нет.
— Ложись, глупый, — сказал Алексей, укладывая мертвеца на лавку. Дудко подхватился и шустро навязал бирку на щиколотку. — Ты свое отвоевал. Велика Россия, найдутся те, кто займет твое место.
— Точно найдутся? — спросил мертвец, глядя на Алексея единственным уцелевшим глазом.
— Точно. Спи, — сказал Алексей и перекрестил мертвеца. — Господи, помилуй и прости.
Мертвец вздохнул и закрыл глаз. Вскоре он вытянулся и окоченел, теперь ничем не отличаясь от прочих мертвецов на полках. Дудко смотрел на Алексея с восторженным уважением.
— Ну и лихо же ты с ними управляешься, — сказал он. — Любо глянуть.
И подумал: хоть и дурачок.
Алексей посмотрел на мертвецов и вышел из погреба. Солнце сползало за рыжий лес, выжженный радиоактивным дождем год назад. В лесу кто-то тоненько выл, и Алексей подумал, что неплохо было бы съездить одним днем в Тулу, купить ружье. Денег у него не было, но он рассчитывал поговорить на эту тему с Денисычем.
Он поднялся по лестнице к детской площадке и сел на качели. Станция отсюда была видна как на ладони. Залитая тяжелым закатным светом, она словно грезила наяву о мире, в котором не было ядерных бомбардировок и встающих мертвецов, а на качелях играли дети станционного смотрителя.
Ровный строй подсолнухов на холме стоял неподвижно, словно маленькая армия, и жирные раздувшиеся стебли не шевелились. Из погреба вышел Дудко и крикнул:
— Алеша! Дуй сюда! Еще один поднимается!
Алексей спрыгнул с качелей и пошел к лестнице. Под ребристыми подошвами его башмаков взвизгивала зеленая пыль.
2. Пророчица
Пророчица пришла утром, по первому снегу. Бригада носа не высовывала из барака и, дрожа от страха, вслушивалась в колкий хруст снежинок под ногами гостьи.
— Плачет Богоматерь, — тоненько раздавалось из-за изгороди, отделявшей станцию от леса. Пророчица то уходила под деревья, то подбиралась вплотную. — Плачет Богоматерь, убили ее младенца…
— Денисыч, делать-то что? — спросил Петров. — Через час эшелон должен прибыть, а я ее боюсь. Вот тебе истинный крест, боюсь.
Денисыч и сам боялся. В неверном свете лампы Алексей видел, что лицо бригадира посерело, а на висках выступил пот.
— Может, я ее того?.. — спросил Максудов и взглядом указал на оружейный ящик. Стрелял он очень хорошо, лучше всех в бригаде. Словно в ответ на вопрос со стороны погреба послышались тяжелые глухие удары.
— Встали, — обреченно произнес Денисыч. — Алеша, сколько их там?
— Двенадцать, — откликнулся Алексей. — Вчера троих по запросу отправил.
— Богородица Дево, радуйся, — донеслось со двора. — Безликие блудницы пляшут на могилах. Плачет Дева Пречистая, отняли ее младенца…
Бригада затихла. Некоторое время слышались только легкие шаги на снегу да редкие удары из погреба. Туп… туп… туп.
— Я слышал, — сказал Максудов, — что она из самой Москвы пришла. Дескать, видели ее мародеры у развалин Кремля. Она там ходила и плакала. А потом так и пошла по Руси.
— Иди ты врать, чурка, — зашептал Денисыч, — иди ты врать! Какая Москва, нет тут никакой Москвы! Все там в лепешку сплавилось!
— А я что говорю? Глянь, как счетчик заливается! Только из эпицентра такой грязи можно натащить!
Алексей выглянул в окно и в неверном утреннем свете увидел, как дрожит дверь погреба. Мертвецы хотели выйти. Кто их знает, что им потом понадобится. Могут потребовать отправки на фронт, а могут и взяться за топоры и пойти вырубать лес на дрова. Как в прошлый раз. Алексей тогда еле-еле смог им втолковать, что бараки отапливаются углем.
Пророчица стояла у калитки. Была она бледная и босая, в руках держала тряпичный сверток. Лежала ли там кукла или ребенок, Алексей не видел. Светлые косы пророчицы были присыпаны грязно-серым снегом.
— Ничего не из Москвы, — подал голос Дудко. — Это Мельникова дочка из-под Лебедяни. Всю ихнюю Лебедянь сожгли, когда отступали. Жителей в яме кончили. А ее оставили, смотри, мол. Там она ума и лишилась. А мельника-отца на мельничном крыле распяли.
Алексей смотрел, не отрываясь. И пророчица увидела его лицо за стеклом.
— Инок бедный, — жалобно сказала она. — Убили младенца. Давай поплачем.
Алексей послушно слез с лавки и пошел к выходу. Тулуп решил не брать — недалеко.
— Сержант Иннокентьев, — прошептал Денисыч. — Сядь. Алеша, сядь, Христом Богом прошу.
Алексей вышел из барака и пошел к калитке. В дверь погреба ударили сильнее, а потом вдруг затихли. Пророчица посмотрела на Алексея, склонив голову к плечу.
— Бедный, бедный, — сказала она и протянула ему сверток.
Алексей всмотрелся: там была не кукла, а мертвый ребенок. Девочка. От жалости у него сжало горло.
— Ты добрый, — сказала пророчица. — Ты не убивал младенца. Не бойся, инок, война скоро закончится.
Она протянула руку и коснулась его виска. Алексей ощутил слабый разряд тока и спросил:
— Ты кто? Откуда ты меня знаешь?
— Божья Матерь говорит, что ты никого не обижал, — серьезно сказала пророчица и принялась укачивать сверток.
Во тьме леса что-то заворочалось и хрипло каркнуло. Снег посыпался с нижних ветвей и тяжело упал на остовы мертвой травы.
Алексей пошарил за пазухой и нащупал шнурок с иконкой.
— Возьми, — сказал он. — Возьми и не плачь.
Пророчица взяла иконку и, сжав в кулаке, застыла — словно к чему-то прислушивалась.
— Богородица тебя любит, инок, — серьезно сказала она и медленно двинулась к лесу. Алексей стоял неподвижно. Вскоре тонкая женская фигурка растаяла в отравленной тьме за изуродованными стволами.
Хлопнула дверь барака. К Алексею, матерясь и плача, бежал Денисыч с канистрой дезактивационной жидкости.
3. Братишка
— Братишка.
Алексей обернулся и увидел нищего. Бывший солдат разгромленной центральной группы войск сидел на земле и погромыхивал монетами в кружке. На груди побирушки сиротливо болтался погнутый орден «За отвагу». Мертвое дерево сыпало ему на голову оранжевые хрусткие иглы.
Монет было мало.
— Братишка, дай закурить, — попросил солдат. На грязный лоб свисала прядь седых волос.
Алексей наклонился к нищему и только теперь понял, почему его фигура выглядит неправильно, — у него не было ног. Алексей протянул ему свою пачку «Беломора», но нищий не взял. В кружке брякнули монеты.
— Братишка, — попросил нищий снова. — Братишка, дай закурить.
Светло-синие глаза солдата были похожи на мутное стекло. Ядерных зарядов нападавшим было мало, и они пустили на центральную группу войск пси-волну, которая стирала разум, словно ластик — ошибку в ученической тетради. Алексей опустил в кружку папиросы и пошел к храму.
В город он выбрался одним днем — получить почту и пополнить по возможности запасы медикаментов. Уложившись в положенные два часа, Алексей решил заглянуть к храму — тем более что Денисыч просил при случае поставить свечку за пропавшую семью. По пути Алексею попалась пара мертвецов, что деловито латали забор, и этот несчастный нищий.
— Прости, — сказал Алексей. — Прости, бедный, не могу я тебе помочь.
Храма как такового больше не было. Потрудилась вражеская авиация — и теперь от часовни осталась только одна стена с грудой кирпичей внизу. Архистратиг Михаил смотрел с фрески устало и грустно. Возле кирпичей возились мертвецы — разбирали завал и стаскивали камни в кучу, ближе к воротам. У одного из них недоставало пальцев на руке, и он постоянно ронял свой камень. Священник, отец Илья, стоял возле походного кандила со свечами и негромким голосом читал молитвы. Заметив Алексея, он улыбнулся и ласково ему кивнул.
— Здравствуйте, — сказал Алексей и неумело перекрестился.
Мертвецы взяли очередные камни и посмотрели на него с неудовольствием, словно боялись, что он уложит их, и они не смогут завершить работу. Алексей подошел к кандилу и взял одну из свечей из тощей связки.
— Здравствуй, Алеша, — произнес отец Илья. — Как у вас на станции?
Свеча потрескивала, словно счетчик Гейгера. Алексей закрепил ее на кандиле и снова перекрестился.
— Живем потихоньку. Мертвые вот часто встают. Вчера их с эшелона сгружали, а они упирались и не хотели.
— А чего хотели?
— Воевать. Говорят, на западе большие бои.
Отец Илья только головой покачал.
— Ни конца ни краю не видать.
Алексей перекрестился еще раз и поправил сумку на плече. В сумке негромко звякнули ампулы, которые он выменял в аптеке на тощий рублевый сверток и золотое обручальное кольцо. Его отдал вчерашний мертвец, который плакал и не хотел ложиться в погреб. Времени оставалось немного: как раз чтобы спокойным шагом дойти до станции и сесть в поезд. Женщина в цветастом платке вошла в сохранившиеся церковные ворота и, перекрестившись, опустила монету в кружку солдата.
— Братишка, — повторил тот. — Дай закурить, братишка.
Андрей СеровУдачный обмен
— Слушай, этот ветер когда-нибудь стихнет?
Под копытами лошади хрустит сухая трава. Сверху нещадно палит солнце, но воздух ледяной. Без ветра еще ничего, но сейчас холодно. Безумно холодно.
— Молчишь, скотина неумытая?
Посвистывание ветра и стук копыт. Орлы и те куда-то подевались. Безжизненная, бесплодная равнина.
— Молчишь… А все почему? Потому что тебя никто английскому языку не учил. И одежду менять не учил. И морду умывать. Каменный век!
Два месяца в горах. Гималаи вдоль и поперек — чертова куча гор и ущелий. Машины, вертолеты и просто пешком, с караванами и в одиночку, с одним лишь проводником, а иногда и без него. Сейчас вот эта мохнатая кобыла и не менее мохнатый абориген, в меховых шубе и шапке. Хотя с лошадью, надо сказать, повезло: на высоте пять тысяч моторы уже не тянут, задыхаются, а эта все трусит неторопливо, не останавливаясь, оставляя за хвостом милю за милей.
На спутниковый телефон пришло очередное сообщение. Главный вежливо интересуется, сколько еще его лучший фотограф — хрен собачий, если цензурно передать содержание послания, — собирается торчать в этих горах и тратить немалые деньги, добытые его, редактора, потом и кровью. И развернутый фоторепортаж в стиле «милитари экзотик» — о бутанской армии, некоторые подразделения которой до сих пор вооружены копьями и дубинками, — это очень мало. Да, читателям «Военного обозрения» интересно почитать такие статьи на досуге, но журнал должен выходить каждый месяц, и каждый месяц в нем должны быть новые фотографии. Актуальные и высшего качества. Такие, которых больше ни у кого нет.