I
Изыльметьев давно опасался появления врага на Никольской горе.
Атака, предпринятая неприятелем в этот день, представляла наибольшую угрозу для Петропавловска. Она обрекала на бездействие две сильнейшие батареи, значительную часть людей и прежде всего "Аврору".
Англичане избегали встречи с "Авророй". Они боялись русского флота. Большие, свободно маневрировавшие фрегаты неприятеля вместе с буксирным пароходом прятались от "Авроры". Двести орудий неприятеля уходили от двадцати двух пушек "Авроры", — она стояла у входа в гавань мужественно и непоколебимо.
Англичане предпочитали захватить порт, напасть на фрегат с тыла, а уж затем в донесениях расписать, как доблестные офицеры и матросы ее величества победили "Аврору", взяв ее на абордаж.
То, что неприятель боялся "Авроры", наполняло Изыльметьева гордостью. Что ж, если падет город и порт, "Аврора" будет сопротивляться до конца и не попадет в руки неприятеля. На фрегате еще достаточно пороху…
Выстрелы "Облигадо" не заставили Изыльметьева уйти с палубы. Глубокая морщина прорезала лоб, и усы казались сегодня взъерошенными, злыми. На палубе, надраенной утренней вахтой, лежали концы перебитых грот-вант и грот-штага. В грот-мачте зияла сквозная пробоина. Правая скула фрегата повреждена ядром. Слишком большого вреда выстрелы "Облигадо" сделать не могли: корпус фрегата был закрыт перешейком, и бриг, стреляющий исключительно ядрами, не мог взорвать "Аврору". Повреждение рангоута в этом положении не играло большой роли.
Другие мысли тревожили капитана "Авроры".
Если судьба Петропавловска решится на извилистых тропинках Никольской горы, в штыковом бою, не следует ли ему оставить фрегат и вместе с матросами отправиться навстречу англичанам? Правильно ли он поступает, оставаясь на "Авроре"? Последний эпизод сражения — сопротивление и взрыв "Авроры" — может быть весьма героическим и памятным для врага, но судьбы порта он не изменит. Героическая смерть не заглушит тяжести поражения.
Несколько минут назад посланный от губернатора покинул палубу фрегата. Завойко сообщал, что у него только сто двадцать человек против многочисленного неприятеля, остальные на батареях. По количеству десантных судов Изыльметьев и сам рассчитал, что в высадке участвует не меньше восьмисот человек. Трудно устоять против такой массы неприятельских штыков. Завойко приказал бросить в бой все резервы.
Только что Евграф Анкудинов и Пастухов с двумя партиями отправились с "Авроры" на Никольскую гору. В резерве оставался еще один отряд аврорцев, во главе с мичманом Михайловым. Молодежь, горячие офицеры, на них можно вполне положиться. Сколь ни заманчиво самому броситься в бой, чувствовать, как твоя пуля настигает врага, у командира есть более сложные обязанности. Пусть идут вперед эти юноши с открытыми, честными лицами — сегодня большой день в их жизни. Он останется здесь, — еще неизвестно, какие трудные решения придется принимать на "Авроре".
По приказу Изыльметьева отряд матросов переправился на перешеек, уже под ружейным огнем англичан. Перед тем как они погрузились в шлюпки, Изыльметьев сказал несколько слов, запросто, словно давая практический совет в далекую, спокойную дорогу: "Помните, что русские умело ходят в штыки".
Напряженно смотрел Завойко на гребень горы, занятый неприятелем. Он не знал, достиг ли посланный "Авроры". Успеют ли фрегатские подойти до того, как англичане и французы захватят внутреннюю отлогость горы?
Арбузов уловил минутную растерянность Завойко.
— Дайте мне ваш резерв, — предложил он азартно, — и я сброшу врага с горы.
Ружейный огонь начинал серьезно беспокоить людей.
— Резерв? — переспросил Завойко. — Рано.
"Боится, — решил Арбузов. — Канцелярский генерал. Предпочитает держать резерв для охраны собственной персоны".
Вскрикнул Мровинский, который стоял между Завойко и Арбузовым. Внезапно сел на землю и застонал, обхватив худыми пальцами ногу. Голень левой ноги была раздроблена.
Завойко приказал командирам стрелковых партий, находившихся у северной оконечности Николки, идти на гору для встречи с неприятелем. Англичане и французы замешкались, поджидая своих стрелков и отыскивая наиболее удобные пути для проникновения в город.
Барабаны затрещали по всему гребню. Неприятель двинулся вниз под воинственные крики и беспорядочную ружейную пальбу. Главные силы англичан под командой Паркера наступали у северной оконечности Никольской горы. Раздвигая кустарник, спешили рыжебровые солдаты морской пехоты. Прыгали с бугра на бугор, откидываясь назад, чтобы не бежать слишком быстро. Шли вразвалку матросы в красных рубахах, втянув голову в плечи, оскверняя воздух замысловатой руганью.
Шли под дробный стук барабанов, слыша за своей спиной дыхание солдат, ругань матросов с "Пика" и "Президента", выкрики офицеров, гулкие раскаты корабельных орудий. После скалистого берега и отвесных круч долина казалась безлюдной, покорно дремлющей за стеной огня и смерти, воздвигнутой в эти дни русскими артиллеристами.
Волна за волной спускались по склону англичане. Выстрелы русских ружей и мушкетонов не очень тревожили их. Пули на излете достигали первых рядов и почти не причиняли вреда.
— Вперед! — ободрял морских солдат капитан Паркер. — Вперед, сыны Англии!
Знамя Гибралтарского полка трепетало от быстрого шага. Золотой леопард протянул лапу к городу. У поясов унтер-офицеров позванивали стальные наручники.
Вперед!
Сидя в овраге, Никифор Сунцов смотрел на англичан из-под круто нависавшего над серыми глазами лба.
В плотных зарослях ольхи, в сухих травянистых оврагах, между складками горы, в старых рвах и ямах, оставшихся после строительства казарм и офицерских флигелей, скрывались стрелки и матросы. Колокольцев, поддержанный двумя другими партиями, предпринял попытку вернуться на гребень горы, но сильный огонь неприятеля заставил его отступить и залечь.
Никифор Сунцов — коренной забайкалец. Грамоте он научился от отца, в свою очередь просвещенного политическим ссыльным екатерининских времен. В его серых глазах, зорких и пронзительных, жило умное, пристальное любопытство.
Он давно решил, что постарается найти среди массы неприятельских солдат офицера и самую верную пулю отдать ему. К этому вели и выгода и тайные мысли Никифора Сунцова о несправедливом устройстве мира. Капитан Арбузов еще на Амуре объявил стрелкам, что за поражение неприятельского офицера полагается Георгиевский крест.
У самых глаз Сунцова по краю рва рос папоротник, скрывая солдата узорчатой листвой. Дуло семилинейного ударного ружья высунулось вперед, раздвинув прямые стебли папоротника. В двух шагах от Сунцова находился Никита Кочнев, а чуть поодаль — седобородый Иван Екимов, тот, что первым записался в ополчение. Вынужденные залечь под огнем англичан, партии смешались, в ряды сибирских стрелков затесались местные жители и матросы с "Авроры".
Никифор настороженно следил за англичанами. Он выжидал, хотя вокруг уже слышалась пальба.
Никита Кочнев стрелял не целясь, не замечая того, что дуло его ружья смотрит вверх, на вершину горы, где теперь появлялись одинокие фигуры французских матросов. Иван Екимов, которого раздражала бессмысленная стрельба Кочнева, спросил:
— Никак испугался, парень?
— Не-е! — ответил Никита задиристо. — Гостя пугаю.
— Ты его не пугай, — заметил старик наставительно. — Ты его убей. Приладься и убей.
Теперь, когда англичане подошли ближе, видно, как их много. Сунцову представились маленькие кучки вооруженных людей, зябко жавшихся друг к другу на рассвете этого дня у Николки. Сколько их? Верно, человек сто сто пятьдесят, не больше. Как же они могут сдержать красно-синюю лавину, устремившуюся вниз, с горы? Здесь сотни человек, горластых, идущих вперед под прикрытием судовой артиллерии, обстреливающей город.
Офицера среди них нет, он, вероятно, где-нибудь сбоку. Никифор видит разгоряченные лица. Лучи солнца, падающие отвесно, освещают безусые лица неприятельских солдат. Сунцова поражает одинаковость их выражения. Есть в них что-то барское, усиливаемое тяжелым шагом вразвалку, трубками, сигарами, затейливыми бакенбардами, обрубленными или смыкающимися на подбородке.
— Гляди, отец! — крикнул он Екимову так, что его могла услышать первая шеренга англичан. — И впрямь брит пожаловал. Дома побрились, а к нам, однако, постричься прибыли!
Ответа Екимова Сунцов не услыхал. В нескольких шагах от них послышалось громкое "ура" и понеслось, охватывая подножье Николки, навстречу такому же воинственному кличу, который возник над перешейком.
Не слыша команды, повинуясь общему порыву, Сунцов поднялся. Бросил свое литое тело вперед и, топча высокий папоротник, устремился навстречу англичанам, угрожая штыком.
Громкое "ура-а-а" покатилось по ложбине, метнулось к гребню горы.
Эхо повторило голос сибирских стрелков, ринувшихся на гору. Воинственное "ура-а-а" летело на гору от седловины, от портовых магазинов, из рощ, разбросанных по склону. Оно вырывалось из крепких глоток аврорцев, неслось впереди артиллеристов Гаврилова и Дмитрия Максутова, грохотало вокруг матросов, ломившихся сквозь кустарник навстречу врагу. Оно гремело, как свирепые волны северных морей, как могучий порыв ветра, срывающий с якорей суда.
Дробь барабанов потонула в протяжном крике. Он разрывал зеленые заслоны, звенел о каменные выступы, сливался в один непрерывный гул, заполнив собой весь склон Николки. И когда на всем протяжении горы сверкнули русские штыки, а снизу, предводительствуемые Завойко, побежали стрелки и матросы, не сводя с неприятеля пристальных, бесстрашных глаз, англичане дрогнули.
Было что-то устрашающее, леденящее кровь во внезапном броске русских, в суровой решимости, написанной на их лицах, в их слитности, которая, казалось, во сто крат умножала силы защитников порта.
Неприятель остановился, поспешно заряжая ружья. Но ружья уже не решали дела. Презирая смерть, русские приближались слишком стремительно, угрожая англичанам стальными лезвиями штыков. И тогда морские солдаты Паркера повернули, бросились вверх, увлекая за собой французов.
А грозная атака нарастала. Ободренные бегством врага, матросы "Авроры" и сибирские стрелки поднимались в гору, настигая неприятеля.
Депуант только что оставил адмиральский вельбот. Он собрался в Петропавловск. Что барабаны умолкли, он находил вполне естественным: его мальчики пошли врукопашную, а тут уж не до барабанов. Хватит и того, что небу и горам жарко стало от того, как они орудуют. Но что они кричат?
"А-а-а!" — донеслось до слуха Депуанта.
"Черт их знает! Холмы так шутят с голосами матросов, что из победных кличей их выходит подобие русского "ура"…"
Англичане бежали, ныряя в плотную листву ольшаника. Бежали, поворачивая на ходу испуганные лица, роняя сигары и трубки, подпрыгивая и петляя, когда им казалось, что русский штык преследователя вот-вот ударит в спину. Бежали молча, безразличные ко всему, кроме спасения собственной жизни.
Пастухов со своей партией быстро продвигался в гору в районе перешейка. Легко отрывая тело от земли, ощущая в мышцах ног и ровно работающем сердце большой запас сил, Пастухов поднимался выше и выше… Бархатный дерновый ковер, распластанный между двумя известковыми скалами. Камень, на котором он часто сидел с Настенькой, наблюдая закат. Крутой поворот тропинки у обрыва…
Образ Настеньки продолжал жить где-то в глубине сознания. Она второе после матери близкое для него существо, светлый образ родной земли, радостный и грустный вместе, молодой и приветливый, как березовый подлесок. Благодатная синь здешнего неба, необъятная, но зримая, отчетливая из-за горного обрамления ширь залива, мягкая зелень земли — все неотделимо от Настеньки. Мир полон красивого, возвышенного, а она лучшее, что есть в нем…
Впереди отряда камчадалов бежал Илья. Его темные быстрые глаза полны живого интереса и мысли. Камчадалы подымались в гору молча, открывая рот только для короткого выдоха. Их угрюмая молчаливость среди топота бегущих ног, хруста веток и накрывающего все "ура-а-а" придавала небольшому отряду какую-то особую значительность.
Неудержимая атака нарастала.
Сибирских стрелков и матросов поддерживали артиллеристы, брошенные с Сигнальной, Кошечной и стертой с лица земли "Смертельной" батареи. Ушел на гору Арбузов с отрядом стрелков. Резерв тоже был пущен в дело. Завойко и сам находился на Никольской горе с атакующей неприятеля партией Колокольцева, не переставая следить за общим ходом дела. Для охраны озерного дефиле теперь достаточно было волонтеров Зарудного и орудийной прислуги Гезехуса. Северная оконечность Никольской горы, у Култушного озера, и южная, у перешейка, были сосредоточием неприятельских сил, — тут, соответственно, находилась и большая часть стрелковых партий. Но и на всем протяжении горы, рассыпавшись редкой цепью по склону, двигались русские.
Увидев, что англичане повернули, Магуд бросился в сторону, надеясь скрыться от морских солдат Паркера. Он искал спасения у французов, несмотря на то, что Депуант так негостеприимно встретил его. Тут был хоть один шанс из ста. Нужно примкнуть к французам, сесть в их шлюпку, попасть на французский фрегат. Но Магуд понимал, что сделать это почти невозможно — для этого необходимо пересечь наискось весь склон и перевалить через гору у перешейка. Вряд ли на это хватит времени.
Портовые партии настигли неприятеля у гребня горы. Пока расстояние не позволяло действовать штыками, люди стреляли в неприятельские спины на ходу, с коротких остановок. Успевали стрелять даже те, у кого ружья заряжались с дульной части.
На вершине Барриджу удалось задержать часть английской морской пехоты. Он размахивал пистолетом перед носом матросов. Особенно бесили его матросы Никольсона. Головорезы с "Пика", всегда готовые к драке, к поножовщине, уходили быстрее всех. Некоторые из них в суматохе бросили ружья. Барридж, который считал величайшим свинством измену боевому содружеству, ощутил прилив злобной ненависти к Никольсону. Но пока Барридж беснуется здесь, без фуражки, потерянной бог весть где, орет на матросов, рискуя каждую секунду свалиться от русской пули, Никольсон наблюдает за необычайным зрелищем в подзорную трубу.
Паркер и Барридж увидели, какая опасность ждет десант. Если люди побегут и дальше, вниз по склону, к отвесным кручам, они погибнут.
Изыльметьев предусмотрительно направил ударные партии к перешейку. Если отрядам, которыми руководит Завойко, удастся успешно действовать со стороны озера, фрегатские партии не дадут врагу спастись бегством по пологому склону, у перешейка. При успешном отражении неприятеля фланги будут зажаты, англичане и французы понесут ощутимые потери.
В поисках офицера Сунцов посветлевшими от злости и азарта глазами на ходу обшаривал гору. Он дважды выстрелил к, кажется, не промахнулся, во всяком случае солдаты, в которых он метил, упали, но были тут же подхвачены на руки и унесены. Перед глазами мелькнула фигура в офицерском мундире, с открытой головой, и сразу же потерялась, нырнула за гребень горы.
Уже приближаясь к вершине, Сунцов заметил Паркера. Узкое лицо капитана Гибралтарского полка кривилось над острым, подвижным от крика кадыком. Подобравшись поближе, Сунцов прицелился.
Пуля Сунцова угодила Паркеру под подбородок и вышла у макушки. Капитан взмахнул длинными руками; руки, воздетые к небу, на какую-то долю секунды замерли, и Паркер рухнул на спину.
По всему гребню завязался рукопашный бой. На каждого матроса с "Авроры", на каждого стрелка или камчадала приходилось по три-четыре неприятельских солдата. Камчадалы действовали исключительно как стрелки у них не было штыков. Солдаты английской морской пехоты, матросы соединенной эскадры все еще были на гребне горы.
Схлестнулись люди, скрестились, лязгая, штыки. Стоны и вопли послышались среди несмолкавшего басовитого "ура-а-а", готового перевалить через вершину и покатиться вниз. Офицеры десанта метались по зеленой вершине, ободряя солдат. Одно только усилие, один мощный удар, который сбросил бы горсть русских с гребня, — и честь английского знамени будет спасена, десант увенчается успехом, Петропавловск ляжет у ног, беззащитный. Одно усилие…
Тут и там рассыпалась дробь барабанов. Но она тонет в реве, в криках отчаяния.
Нет, барабанам уже не сыграть грозной музыки наступления… Вот упал, обливаясь кровью, барабанщик. Гладкий ремень соскользнул с плеча, и барабан покатился к обрыву, подпрыгивая и ухая негодующе, глухо… Еще бы одно усилие, один смелый бросок!
Аврорцы в светлых парусиновых рубахах шли вперед, точно им не угрожали неприятельские штыки. Велико, необыкновенно одушевление, охватившее людей! И враг не выдержал этого натиска. Враг бежал.
Бежали англичане и французы. Неслись вниз без дороги, сломя голову, подгоняемые страхом. Русские преследовали их, подогревали ружейным огнем, наваливались сзади неотвратимым, как горный обвал, "ура-а-а".
Офицеры уже не могли справиться с обезумевшей от страха, ревущей толпой, не могли остановить ее и построить в боевые порядки. Все смешалось. Барридж бежал вместе с матросами Никольсона, злобно отталкивая матросов и даже знаменосца, за которым волочилось знамя Гибралтарского полка — леопард, занесший лапу над земным шаром в знак своего владычества над морем и сушей.
"Per mare, per terram!"
Бежал лейтенант Кулум, оставляя за собой кровавый след, не видя, что его друг Клеменс безнадежно отстает, припадая на простреленную ногу. Пронесся мимо плешивый, черноротый Мэт Робинсон, нечистоплотный офицер с "Пика", презираемый товарищами. "Этот уцелеет, — успел подумать Кулум. Такие сволочи долго живут!"
Пастухов, как и его солдаты, орудовал штыком. Ему было отлично видно, как смело действовали матросы лейтенанта Анкудинова и мичмана Михайлова, как молодецки разили они врага. "Удача!" — хотелось крикнуть Пастухову так, чтобы его услышали все в порту — и Максутов в палате и Настенька на хуторе.
Недавно матросы Анкудинова еще топтались где-то у перевязочного пункта вблизи перешейка в ожидании своего часа. Мимо них проносили в лазарет Александра Максутова. Евграф Анкудинов, презиравший жест и аффектацию, закричал:
— Ребята! Смотрите, как нужно умирать герою!
Максутов, казалось, услышал эти слова, — он не открыл глаз, но что-то дрогнуло на меловом лице.
Не прошло и часа, а уже матросы Анкудинова храбро шли в атаку.
Никита Кочнев ударом приклада повалил знаменосца Гибралтарского полка. Живучий стрелок потерял рассудок от ужаса, но из последних сил продолжал ползти к обрыву, волоча по земле знамя. Никита наступил сапогом на знамя, и древко выскользнуло из рук умирающего солдата.
Леопард. Земной шар. Корона. Надпись на чужом языке. Пожалуй, из всего Никите ясно только значение короны. Царственная эмблема заставила Никиту поднять втоптанный в землю лоскут материи и отдать его подошедшему унтер-офицеру. Кочневу и в голову не пришло, что этот лоскут будет передаваться из рук в руки, промчится на перекладных через всю Россию, обрадует седовласого ялуторовского узника, друга Пушкина, оживит на одно мгновение тусклый взгляд жестокого самодержца, потрясенного сознанием, что война в Европе проиграна…
Вперед! По крутому склону горы еще метались красные рубахи, кружа и петляя у обрыва, стремясь уйти к перешейку, улизнуть на катера. Напрасное старание! Вниз, вниз по скалам, задерживаясь на острых уступах и снова срываясь под тяжестью падающих сверху тел! Прямо с крутого обрыва, не столь величественного, как Столовая гора, не столь знаменитого, как граниты Гибралтара, но гибельного и неумолимого.
Вниз!
В широкую расщелину скалы забился потрясенный штыковой атакой Пьер Ландорс. Он сжался, втискиваясь в каменистую щель, обдирая лицо и руки. Прилип к камню, как моллюск.
Никита хоть и поздно, но вспомнил о своем намерении взять пленного. Он знал, что по окончании войн противники обмениваются пленными. Война России и Англии не кончится сражением в Петропавловске. Но, может быть, господа адмиралы, уходя с Камчатки, не захотят оставить здесь своих людей и поменяют их на Удалого с товарищами!
После встречи с Харитиной Никита потерял покой. Видно, крепко полюбился ей Удалой. Что ж, чужому сердцу не прикажешь. Вот и свое не слушается разума… И Никита решил помочь ее беде.
Нужно добыть пленного! Нелегкая задача! Кто избежал русского штыка, уже бежит по воде к шлюпкам или валяется у воды с раздробленным черепом.
Может быть, на перешейке взяли пленных? Там сподручнее. А хотелось бы самому!
Никита добежал до края обрыва, к расщелине, куда забился Ландорс. Бородатый стрелок уже занес приклад.
— Стой, браток! — воскликнул Никита и перехватил ружье.
— Да ты что! — закричал стрелок. — Ополоумел, что ли?
— Живьем возьму, — спокойно ответил Никита, схватив Ландорса за волосы. — На живого поглядеть охота…
С большим трудом он вытащил Ландорса из расщелины. У француза был жалкий, испуганный вид. Не верилось, чтобы за такого отдали Семена.
С досады Никита съездил Ландорса кулаком в подбородок, отчего тот просиял, ибо постиг простую истину: кто намерен проткнуть тебя штыком, не станет утруждать кулаков.
— Гляди, — сказал Никита наставительно, — как твои дружки купаются.
Страшное зрелище открылось глазам Ландорса. До сих пор, оглушенный атакой, он не отдавал себе отчета в происходящем. Он бежал, падая, спотыкаясь, задыхаясь от усталости и ужаса, повинуясь не разуму, а инстинкту. Перепрыгивая через неподвижные тела, лягался, когда за его широкую штанину хватались какие-то люди, по-видимому раненые. Мелькали кустарники, светлые стволы берез, перекошенные лица. Временами перед глазами расстилалась вода и суда далеко, далеко, в недостижимом заливе. И снова отчаянные прыжки, заячий, неровный бег, кромешный ад.
Только теперь, с высоты семидесяти метров, Пьер впервые охватил взором картину разгрома. На краю обрыва сидели русские матросы и солдаты, расстреливая по команде спокойного, худощавого русского генерала отступавшего неприятеля. Англичане и французы метались по берегу, спешили к своим катерам и баркасам. Словно пьяные, они брели в воде по грудь, по подбородок, издавая истошные крики и стоны.
На эскадре делались попытки помочь оступающим. "Эвредик" послал к берегу пять гребных судов. "Облигадо" приблизился и с двух кабельтовых стал стрелять по горе ядрами и картечью, пытаясь прогнать с обрыва стрелков, бьющих неприятеля хладнокровно, на выбор. На бриге нервничали, час назад артиллеристы "Облигадо" били точнее по мачтам "Авроры", теперь же огонь брига мало беспокоил людей. Ядра проносились к вершине Николки, а картечь ударяла в середину обрыва, осыпая стынущие на берегу трупы землей и камнями.
Вот когда показали свое искусство камчадалы! Хладнокровные охотники, они рассчитывали каждый выстрел, дорожили каждым золотником пороха. Обученные бить соболей только в глаз, без промашки, они наносили жестокий урон врагу.
На берегу Барридж, придя в себя, заставил отступающих уносить убитых и раненых, — русские не должны знать действительного числа потерь. И так уже немало англичан осталось лежать на горе. Там и бедняга Паркер, пожалуй единственный из офицеров эскадры, которому Барридж симпатизировал. Вспыльчивый, неожиданный в своих решениях, но все же порядочный парень. И вот он лежит на горе, бессмысленно раскинув длинные руки, а собака Никольсон прохлаждается на палубе "Президента". Божий мир устроен отвратительно, сегодняшний день лишний раз подтверждает это!
Барриджу не хотелось смотреть на берег, на груды израненных, издающих раздирающие душу стоны людей. Багровые рубахи матросов казались отвратительными кровавыми пятнами, обнаженной кровоточащей плотью.
Раненые бросались вплавь к катерам, окрашивая кровью воду залива, захлебываясь соленой волной. Битком набитые баркасы отваливали при пяти-шести гребцах.
В самые мрачные минуты Барридж не думал, что на уступах этой ничтожной русской горы и в воде, омывающей ее, ляжет столько англичан. Только такой хвастун и выскочка, как Никольсон, мог довериться подозрительному бродяге и послать людей на смерть! Где этот проходимец с глазами кролика, штурман, пропахший дешевым табаком, потом и нечистотами?! Может быть, он бежал к русским?
И вдруг Барридж увидел Магуда. Магуд спешил к лодкам, припадая на левую ногу и размахивая руками. На баркас карабкались последние из уцелевших матросов.
— Эй, капитан! — кричал Магуд. — Хорошо, что я вас нашел!
Рука Барриджа легла на пистолет. Он подпустил американца ближе.
— Паршивцы французы спихнули меня в воду. Сбросили и вдобавок прострелили ногу.
Магуд бежал по пояс в воде. Спешил, бросая туловище из стороны в сторону, тянул руки к баркасу.
— Прострелили ногу, говоришь? — Барридж взял пистолет поудобнее.
— Я им это припомню, хозяин! — у Магуда в углах рта показалась пена, глаза налились кровью.
— Они прострелили ногу, а я убью тебя, собака!
Барридж с упоением целился в Магуда. Тот нырнул, снова показался над водой и, захлебываясь, закричал:
— Эй, капитан… Постой… Ты успеешь убить меня… Сво-о-лочь! Я еще пригожусь вам… Убери пистолет… Послушай, я расскажу об Амуре… Русские плавают из Амура в океан… Слышишь? В Сан-Франциско тебе дадут за это столько золота, сколько весит вся твоя дерьмовая туша…
Барридж целился в лоб, но попал в мясистое ухо Магуда.
"Ну и черт с ним! Нужно убираться отсюда, а он пусть остается с русскими. По всему видно, что он не очень хочет встретиться с ними. А на эту удочку с Амуром меня не подцепишь. Хватит Никольской горы и Петропавловска…"
Баркас уходил, преследуемый выстрелами. Магуд стоял в оцепенении по грудь в воде. Но не успел баркас отойти на десяток саженей, как янки бросился за ним, упав в воду как-то неловко, плашмя.
Несколько секунд он не показывался на поверхности. Барридж ждал, но Магуд оставался под водой. Тогда Барридж понял: Магуда уложил выстрел с горы, его убили русские.
"Все равно. Один конец собаке".
Это был последний выстрел Ильи. Глубоко вздохнув и оглядев затихший, неподвижный берег, Илья принялся чистить ружье.