С самого начала, когда русские были обнаружены, Сеитбаю Алкалину показалось очень странным, что русские столь малым отрядом перемещаются по башкирским кочевьям, будто по полю боя. За нынешнее лето все мало-мальски грамотные башкирские старейшины сошлись в мысли, что русские изготавливаются к большой войне.
По крайней мере, именно так виделись для них все действия Оренбургской экспедиции.
Имея в своём составе тысячи человек, экспедиция перемещалась практически целыми армиями. И как тут понять, что больше половины её участников — это учёные или даже строительные артели. Их только лишь охраняют русские полки, снующие туда-сюда, за новыми партиями естествоиспытателей, инженеров и их работников.
Впрочем, для Алкалина и этот ничего не изменил. Нечего ходить и изучать земли башкир. Для чего, что высматривать? Чтобы чтобы назначить подушный сбор, принести рекрутский набор и остальные «прелести» централизованного государства.
Потому все действия русских имели однозначную оценку: это порабощение башкирских народов. Разве нужно строить крепости и вводить большие контингенты войск на земли, если их считаешь своими? Значит, русским мало того, что башкиры присягнули на верность русскому престолу, что постоянно сдерживаются и, как казалось большинству башкирских предводителей, вяло реагируют на все русские бесчинства.
И когда тихой сапой шло освоение русскими башкирских земель, это не было так заметно. То казаки поставят какую-нибудь крепость, начиная вокруг неё обрабатывать землю, то русские помещики или заводчики придут с отрядами охочих людей и начинают выстраивать остроги посреди степи, забивая земли, через которые проходили кочевья башкир.
Так и ладно бы. Можно было бы и договориться. Но тогда нужно платить деньги тем князькам, на землях которых обосновываются представители земледельческой цивилизации. Но и не в монете звонкой дело. Нельзя вот так вот просто прийти без подарков, без договора, и начать обрабатывать земли!
— Байсак, возьми свою полусотню и атакуй этих русских! — отдавал приказ Сеитбай Алкалин. — Испугай их, чтобы они сдались. Это ближние воины русской императрицы. Она может быть недовольна их смертями, и пришлёт больше войск, чем мы ожидаем, если будут убиты её охранники, с которыми она, как женщина…
Алкалин не стал продолжать, но его воины дружно заржали, явно пытаясь конкурировать в этом со своими конями.
Вот что ещё недооценивали в Петербурге, это то, что правительницей в Российской империи является мало того что женщина, так еще и незамужняя, но живущая с мужчиной. Такой факт вызывал только презрение у кочевников-мусульман. Да и у всех, кто принял православие, тоже не вызывает восхищения. В том, чтобы быть подданным падшей женщины, мало чести — вот как считали многие.
Эти степные народы весьма охотно шли в подданство к Петру Великому — мужчине, который показал, что он достойный воин и правитель. А сейчас… Образ императрицы лишь умножал недовольство у башкир. Росло возмущение и у русских, но уже от действий степных народов.
Байсак Курушев, батыр лучшего отряда конных лучников, личных воинов Алкалина, прекрасно понял свою задачу. Мастерства этих воинов было достаточно, чтобы создать впечатление, что двое русских смельчаков, идущих в сторону башкир, атакуются в полную силу.
Но на самом деле крови пролиться не должно. Если только русские не начнут стрелять в ответ.
— Пускай стрелы — поверх голов тех двух русских! — приказал Байсак.
— Держи один темп движения! — приказал я Кашину и услышал от него утвердительный ответ.
Значит, приказ был понят. Скоро в нашем отряде установится особый язык общения, далеко не всегда понятный для всех остальных. Но в русском языке будущего, со всеми его заимствованиями, слишком много фраз и выражений, слов, которые более чётко определяют порядок действий и не имеют двусмысленностей. Вот и получалось так, что не я окончательно приспособился к языку этого мира, а стал его приспосабливать на свой лад. Надеюсь, что это будет только на пользу.
Мы шли рысью, не ускоряясь и не замедляясь. Я уже понял, что лучники, которые сейчас находились от нас метрах в ста или чуть больше, стреляют не в нас, а поверх наших голов. Нам же оставалось не дёргаться и дать возможность степнякам порезвиться, то бишь показать свой профессионализм. К слову, весьма высокий.
— Стоим! — приказал я Кашину и сам одёрнул коня.
Великолепно обученное шестилетнее животное встало как вкопанное. Как же облегчает дело обученный и сильный конь!
Как только обстрел прекратился, я специально остановился, так как собирался говорить не с позиции пленника, а словно бы как посол.
И пусть у меня никакой аккредитации нет, и верительных грамот государыня мне не передавала — но если повстречается сколь-нибудь неглупый башкирский предводитель, то разговор обязательно состоится. Ну а если дурак… Так будь он башкиром, или киргизом, ойратом, да хоть бы русским… К сожалению, и среди моих соплеменников хватает некомпетентных людей. Так вот, от дурака можно ожидать всего, чаще — плохого.
Судя по всему, я нарвался не на глупого человека. Так как убить меня, как и Кашина, можно было бы ещё несколько минут назад.
Башкиры не спешили подходить к нам. Они лишь расположились полумесяцем, как бы охватывая нас с Кашиным по флангам. И лишь только ещё через минут пять я увидел пятерых всадников, что отделились от основной части башкирского отряда и направились в мою сторону.
Я махнул рукой — и со стороны нашего маленького вагенбурга, всё ещё прикрытого щитами, отделилась одна фигурка на коне. Это был переводчик. Тот самый толмач, о котором я уже точно знал, что он — предатель.
Впрочем, наверное, это неправильное определение. Ведь присяги он мне не давал, лишь только обещал переводить и быть проводником. Но о том, что мой отряд выдвигается из Самары, местных воинов предупредил именно этот человек.
Информацию об этом я не распространял, зато приставил к переводчику сразу троих людей, которые не давали ему пройти и шагу без надзора. Это ещё Усумкай не знает, что не только переводчиком я его взял с собой. Он ещё и свидетель, который под пытками обязательно расскажет немало интересного про существующие реалии. Долго думал, стоит ли об этом говорить башкирам, но решил, что да…
А двух пленных башкир, оказавшихся более разговорчивыми, я отправил с Фроловым в Петербург. На свой страх и риск принял такое решение. Это ведь дело очень спорное. Во-первых — сможет ли Фролов и пятеро человек из его плутонга, да ещё с двумя башкирами, прорваться через заслоны, которые образовали солдаты, преданные Оренбургской экспедиции?
И второй момент… А смогу ли я тягаться с Татищевым? Ведь выходило так, что Фролов везёт бумаги и свидетелей, которые указывают на преступные действия самого Василия Никитича Татищева. Знаю, что в иной реальности очень серьёзного преступника оправдали путём элементарной взятки. Причём, все знали, что взятка была, кому она была дана, но она была столь велика, что тот человек всё-таки оказался на свободе.
Между тем к нам подскакал башкир, которого можно было принять за предводителя.
— Он спрашивает, кто ты такой и что делаешь на его землях — да ещё и с оружием, — переводил мне Усумкай.
— Передай ему, что при встрече стоит здороваться. Что это харам — встретив путника, который к тебе пришёл с добром, обстреливать его. А ещё передай, что я — капитан гвардии Её Величества Измайловского полка Александр Лукич Норов. И я здесь, чтобы разобраться, что нынче творится в степи и почему башкиры собирают курултай для того, чтобы поднять восстание против моей государыни! — сказал я, поймав крайне удивлённый и испуганный взгляд переводчика [курултай — собрание старейшин у ряда степных народов].
Он мне о курултае не говорил. И теперь по его виду было понятно, что это очень даже серьёзная тайна, о которой русским властям знать никак нельзя. Это же можно, если знать время и место, просто послать три-четыре полка драгун и накрыть всех старейшин разом.
Более того, я так и сделаю, если пойму, что договориться с башкирами ни о чём не получится. У Фролова есть также письмо к Александру Ивановичу Румянцеву.
Насколько я знал из истории, именно его первоначально назначили командовать русскими войсками при подавлении восстания башкир. И Румянцев был сперва настроен договариваться. Вот только Иван Кириллович Кириллов по какой-то, пока мне ещё до конца непонятной причине, может быть, из одного честолюбия и непонимания обстановки сделал так, что точка невозврата между башкирами и русскими властями была пройдена.
И когда такое случается, только большая кровь может смыть наваждение и заставить противоборствующие стороны сесть за стол переговоров. Ну или одной стороне, обладающей явным преимуществом в этой борьбе, получится уничтожить другую сторону, проигравшую.
— Я не убил тебя, руси, лишь только из-за любопытства. Тебя спасает твоё безумство. Мне было интересно увидеть человека, который пошел на явную смерть, понадеявшись на мое благоразумие. Потому, как смелый воин, ты заслуживаешь быть услышанным, — говорил мне человек, представившийся батыром Алкалином.
Это был явно невысокого роста воин с азиатскими чертами лица и смуглой кожей. Его доспехи — добротная кольчуга с пластинами, вооружен он был саблей с украшенным перекрестием. Камни на гарде сабли говорили о том, что я разговаривал со знатным башкиром.
Однако власть и право говорить в человеке далеко не всегда определяет внешность или богатая одежда. Есть нечто на метафизическом уровне, что демонстрирует волю и характер. У Алкаина это «нечто» было. А ещё его воины смотрели на своего предводителя так, как не каждый сын будет смотреть на отца родного — не просто с уважением, а с почитанием, с представлением о чем-то сакральном, религиозном.
— Ты попрекнул меня гостеприимством, русский воин. Что ж… Мы поговорим с тобой у моего костра, выпьем молока моей кобылы. И как ты сам поведёшь себя, что будешь говорить и как поступать, — от этого будет зависеть, преступлю ли я справедливые учения Пророка нашего Мухаммада, убью ли тебя прямо у своего казана, — сказал башкирский предводитель и пристально посмотрел на меня. — Или ты станешь рассказывать мне о ложности моей веры?